— О повелительница моя, действительно ли ты дочь царя Омара аль-Немана?
Она отвечала:
— Да, я его дочь.
И он сказал ей:
— Тот драгоценный камень на шее девочки уже доказывает, что это правда, но дай мне еще и другие доказательства.
Тогда Нозхату рассказала ему свою историю, но нет необходимости повторять ее.
Тогда Шаркан убедился, что все это правда, и сказал себе: «Что я сделал и как мог я жениться на моей собственной сестре?! Мне остается только, чтобы поправить дело, найти ей другого мужа, а потому я выдам ее замуж за одного из моих приближенных, а если узнают об этом, то распущу слух, что я развелся с нею ранее, чем спал с нею».
Потом Шаркан обратился к сестре и сказал ей:
— О Нозхату, знай, что ты моя сестра, потому что я Шаркан, сын Омара аль-Немана, но ты никогда не слышала обо мне во дворце нашего отца! Да простит нас Аллах!
Когда Нозхату услышала эти слова, она испустила громкий крик и лишилась чувств. Потом, когда она пришла в себя, она начала бить себя по лицу, стенать и плакать; и она сказала:
— Мы совершили страшную ошибку! Как же быть теперь? И что отвечу я отцу и матери, когда они спросят: «Откуда у тебя эта девочка?»
И Шаркан сказал:
— Я придумал, что лучше всего выдать тебя замуж за моего старшего придворного, так как в этом случае ты можешь воспитывать нашу девочку в его доме, как будто это его собственная дочь, и никто ничего не узнает. Поверь, Нозхату, что это лучший способ поправить дело. Я призову этого придворного сейчас же, прежде чем разгласится наша тайна.
Потом Шаркан принялся утешать сестру и нежно целовать ее в голову. И тогда она сказала ему:
— Я согласна, Шаркан, но какое имя выберешь ты для нашей дочери, потому что уже время.
И Шаркан ответил:
— Я назову ее Кудая Фаркан[56].
И поспешил Шаркан призвать своего старшего придворного и немедленно выдал за него замуж Нозхату, отослал ее и девочку к нему и щедро одарил его. И старший придворный увел Нозхату и ее дочь к себе в дом и окружил ее почетом и щедростью, а девочку поручил кормилицам и служанкам.
Вот все, что случилось с Нозхату.
А Даул Макан и истопник хаммама собирались между тем ехать в Багдад с дамасским караваном.
Тем временем прибыл другой гонец от царя Омара аль-Немана со вторым письмом Шаркану. И вот что было в этом письме; после призвания имени Аллаха царь написал так: «Пишу, чтобы сказать тебе, о возлюбленный сын мой, что я продолжаю испытывать скорбь и горечь от разлуки с моими бедными детьми. Ты должен по получении этого письма прислать мне ежегодную дань с провинции Шам и воспользоваться караваном, чтобы прислать ко мне молодую супругу твою, которую я очень желаю увидеть, особенно не терпится испытать ее знания и развитие ее ума. Я должен сказать тебе, что во дворец мой только что прибыла из края Рум почтенная старуха с пятью девственницами с округлыми грудями. И эти пять девушек знают все, что может узнать человек в науках. Язык бессилен описать все качества этих девственниц и мудрость старухи, потому что они обладают всеми совершенствами. Поэтому я имею к ним истинную привязанность и пожелал оставить их у себя во дворце и в царстве, так как ни у одного царя нет подобного украшения для его дворца. Я спросил у старухи их цену, и она ответила: «Я могу продать их только за сумму, составляющую ежегодную дань с края Шам и Дамаска».
Я же, клянусь Аллахом, не нашел эту цену чрезмерной и нашел даже, что она недостойна их, потому что каждая из пяти отроковиц стоит больше этого. Итак, я согласился на эту цену и оставил их во дворце в ожидании скорой присылки ежегодной дани, которую жду от твоей заботливости, о дитя мое! Старуха же торопит и спешит вернуться на родину. В особенности же, сын мой, не забудь прислать ко мне одновременно и молодую супругу твою, знания которой будут нам полезны для того, чтобы судить об учености пяти девушек. И обещаю тебе, что если твоя молодая супруга победит их своею ученостью и развитием ума, то я пришлю тебе самому их в дар и, сверх того, подарю тебе ежегодную дань с города Багдада.
И да будет мир на тебе и на всех принадлежащих к дому твоему, о сын мой!»
Когда Шаркан прочитал это письмо отца своего…
На этом месте своего рассказа Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
Но когда наступила
она сказала:
И когда Шаркан прочитал письмо своего отца, он немедленно призвал к себе зятя своего, старшего придворного, и сказал ему:
— Пошли сейчас же за молодою невольницею, которую я выдал за тебя замуж.
А когда пришла Нозхату, Шаркан сказал ей:
— О сестра моя, прочитай письмо отца нашего и скажи, что ты о нем думаешь.
И, прочитав письмо, Нозхату ответила:
— То, что ты задумал, всегда хорошо, и твое намерение лучшее на свете. Но если ты спрашиваешь меня, то я скажу тебе, что пламеннейшее желание мое — увидеть родных моих и родной край, и я прошу тебя отпустить меня вместе с супругом моим для того, чтобы я могла рассказать о себе нашему отцу и сказать все, что случилось со мной и бедуином, и как он продал меня купцу, и как купец продал меня тебе, и как ты выдал меня замуж за старшего придворного, разведясь со мною ранее, чем провел первую ночь.
И Шаркан отвечал:
— Так и будет. — Тогда Шаркан позвал старшего придворного, не подозревавшего, что он считался зятем своего государя, и сказал ему: — Ты отправишься в Багдад во главе каравана, везущего отцу моему дань с города Дамаска, и возьмешь с собою супругу твою, молодую невольницу, которую я дал тебе.
И старший придворный отвечал:
— Слушаю и повинуюсь!
Тогда Шаркан велел приготовить для него великолепные носилки и прекрасного верблюда, а другие носилки — для Нозхату по случаю путешествия и дал старшему придворному письмо к царю Омару аль-Неману и простился с ними, оставив у себя во дворце девочку по имени Кудая Фаркан и убедившись, что на шее у нее по-прежнему висит на золотой цепочке один из драгоценных камней несчастной Абризы. И поручил он девочку дворцовым кормилицам и служанкам; и когда Нозхату убедилась, что ее дочка ни в чем не нуждается, она удалилась с супругом своим, старшим придворным. И оба уселись на одногорбых верховых верблюдов и заняли место во главе каравана.
В эту-то самую ночь истопник хаммама и Даул Макан, гулявшие по Дамаску и дошедшие до дворца правителя города, увидели верблюдов, мулов и людей с факелами. И тогда Даул Макан спросил у одного из слуг:
— Кому принадлежат все эти вьюки?
А человек отвечал:
— Это дань с города Дамаска царю Омару аль-Неману.
Тогда Даул Макан спросил:
— А кто начальник каравана?
И ему отвечали:
— Старший придворный, муж той молодой невольницы, которая так сведуща в науках и всякой премудрости.
Тогда Даул Макан заплакал обильными слезами, так как вспомнил о сестре своей Нозхату, о семье и родном крае; и сказал он доброму истопнику:
— Ах, брат мой, поедем за этим караваном!
А истопник сказал:
— И я пойду за тобою, потому что не могу позволить тебе одному ехать в Багдад после того, как сопровождал тебя из Иерусалима в Дамаск.
И Даул Макан ответил:
— О брат мой, я люблю и почитаю тебя!
Тогда истопник приготовил все нужное, приладил вьючное седло и мешок с припасами к ослу; потом стянул свой пояс, приподнял полы своей одежды и прикрепил их к поясу и помог Даул Макану сесть на осла.
Тогда Даул Макан сказал ему:
— Садись позади меня.
Но истопник не согласился, говоря:
— Я ни за что этого не сделаю, потому что хочу быть всегда готовым служить тебе.
А Даул Макан сказал:
— По крайней мере садись на один час на осла, чтобы отдохнуть!
И тот отвечал:
— Если случится, что я очень устану, я сяду на один час позади тебя, чтобы отдохнуть.
Тогда Даул Макан сказал ему:
— О брат мой, поистине я ничего не могу сказать тебе теперь, но по приезде к родителям моим ты, я надеюсь на то, увидишь, как я сумею вознаградить тебя за твою верную службу и преданность!
Между тем караван, пользуясь ночной прохладой, двинулся в путь. Истопник пешком, а Даул Макан на осле последовали за ним, а старший придворный и супруга его Нозхату, окруженные многочисленною свитою, ехали впереди на породистых верблюдах.
И шел караван всю ночь до восхода солнца. А когда стало слишком жарко, старший придворный велел сделать привал под тенью кучки пальм. И сошли все с верблюдов для отдыха и дали пить верблюдам и другим вьючным животным. После этого снова пустились в путь, и шли еще пять ночей, и прибыли наконец в город, где остановились на три дня; потом продолжили путь, пока не подошли к самому Багдаду, и это узнали по свежему ветерку, который мог дуть только из Багдада.
Но тут Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
Добрались они почти до самого Багдада, и, когда на Даул Макана повеяло этим ветром родного края, сердце его наполнилось воспоминанием о сестре его Нозхату и об отце и матери, и тотчас же стал он думать об отсутствии сестры и о горести родителей, когда они увидят его, возвращающегося без нее; и заплакал он, и почувствовал глубокую печаль, и произнес такие стихи:
О ты, предмет любви моей! Ужели
Приблизиться к тебе не суждено мне?
Предмет любви!.. Ужель молчанье это
Восторжествует над моей мольбой?
Как коротки всегда часы свиданья
И их восторги! И как долги дни
Разлуки горькой! О, приди, приди же!
Коснись рукой руки моей! Ты видишь,
Мое все тело жжет огонь желанья!
Приди ж ко мне! Но я молю Аллахом,
Не говори ты мне об утешенье
И о забвенье мне не говори!
Меня утешить может лишь одно:
Тебя сжимать в объятьях опьяненно!