Тогда я, не видя никакого другого спасения от этого цирюльника, кроме смерти, остановился и сказал ему:
— О цирюльник! Не довольно ли тебе, что ты довел меня до такого состояния, в каком я нахожусь теперь? Ты хочешь, значит, моей смерти?
Но в ту минуту, как я произносил эти последние слова, я увидел прямо перед собой, на базаре, открытую лавку одного купца, который был знаком мне. Я бросился внутрь лавки и умолял собственника ее, чтобы он не допустил этого проклятого войти сюда вслед за мною.
И он действительно не допустил его, показав ему огромную дубину и сделав страшные глаза. Но цирюльник удалился не ранее, чем изрек проклятие на купца, на отца и деда купца и осыпал его всеми ругательными словами, какие только знал.
Тогда купец стал расспрашивать меня, и я рассказал ему всю свою историю с этим цирюльником и просил, чтобы он позволил мне остаться в его лавке, пока не поправится моя нога; ибо я не хотел возвращаться в дом свой из опасения, что меня все время будет преследовать этот цирюльник, один вид которого стал мне невыносимее всяких бедствий.
Затем, немедленно после своего выздоровления, я взял все принадлежавшие мне деньги, призвал свидетелей и составил завещание, которым отказывал моим родным все, что оставалось от моего богатства, все мои имения и все мое имущество, но с тем, чтобы все это перешло в их руки лишь после моей смерти; и я назначил надежного человека управляющим над всем этим и возложил на него обязанность как можно лучше обходиться со всеми семейными моими, как со взрослыми, так и с детьми. И чтобы окончательно разделаться с этим цирюльником, я решил покинуть Багдад, родной город свой, и переселиться куда-нибудь, где мне не будет угрожать опасность встретиться лицом к лицу с врагом моим.
Итак, я покинул Багдад и проводил время в путешествии, пока наконец не приехал в эту страну, где, как я надеялся, мне удастся освободиться от моего преследователя. Но все старания и надежды мои были напрасны, о господа мои! Ибо вот я встретил его среди вас, на этом пиршестве, куда вы пригласили меня!
Вы сами понимаете теперь, что я не найду себе покоя, пока не покину эту страну, как покинул свой родной город, и все из-за этого проклятого, из-за этого изверга, из-за этого разбойника цирюльника, да сотрет Аллах с лица земли его самого, и семью его, и все потомство его!
— Высказавшись таким образом, — продолжал портной перед султаном Китая, — хромой юноша поднялся с совершенно пожелтевшим лицом, пожелал нам мира и, прежде чем мы успели удержать его, вышел.
Что же касается нас, то, выслушав эту удивительную историю, мы посмотрели на цирюльника, который сидел молчаливо и опустив глаза, и сказали ему:
— Ну, а ты как находишь, — правда ли то, что сказал этот молодой человек? А если правда, то почему ты поступал таким образом и причинил ему все эти несчастья?
Тогда цирюльник поднял голову и сказал нам:
— Помилуйте, ради Аллаха! Я отлично знал, что делаю, и поступил так, чтобы избавить его от еще худших несчастий. Ибо — не будь меня — он, несомненно, погиб бы. Поэтому он должен еще благодарить Аллаха и меня за то, что он лишился только употребления ноги и не погиб окончательно. Что же касается вас, господа мои, то, чтобы убедить вас, что я неболтлив, ненавязчив и ни в каком отношении не похож на шестерых братьев моих, и доказать вам, что я человек полезный и благожелательный, а главное, очень молчаливый, я расскажу вам мою историю, а вы судите сами.
— Тогда, — продолжал портной, — все мы в молчании выслушали нижеследующую историю цирюльника.
ИСТОРИЯ БАГДАДСКОГО ЦИРЮЛЬНИКА И ЕГО ШЕСТИ БРАТЬЕВ (рассказанная цирюльником и переданная портным)
ИСТОРИЯ ЦИРЮЛЬНИКА
Цирюльник сказал:
Знайте же, о господа мои, что я жил в Багдаде в то время, когда эмиром правоверных был аль-Мустансир Биллах[31]. И все подданные были счастливы под властью его, ибо он любил бедных и малых, а также общество ученых, мудрецов и поэтов.
Но вот в один день среди других халифу принесли жалобу на десять негодяев, обитавших неподалеку от города, и он приказал наместнику разыскать их. И судьбе было угодно, чтобы как раз в то время, когда их перевозили в лодке через Тигр, я оказался на берегу реки. И, увидев этих людей в лодке, я сказал себе: «Конечно, эти люди собрались в лодке для того, чтобы провести весь день в веселье, еде и питье, поэтому необходимо, чтобы и я добился приглашения и присоединился к их пиршеству».
Тогда я приблизился к воде и, не говоря ни единого слова, как и подобает Молчаливому, прыгнул в лодку и присоединился к находившимся в ней людям. Но вдруг подъехали стражи вали, которые схватили их, надели им железные ошейники, заковали им руки в цепи, а затем схватили и меня и также надели мне железный ошейник, а руки заковали в цепи. И при всем этом я не проронил ни слова, не произнес ни единой фразы. Уже одно это, господа мои, может убедить вас в твердости моего характера и в том, как я далек от болтливости. Итак, я безропотно отдался в руки их, и меня привели вместе с другими десятью схваченными пред лицо эмира правоверных, халифа Мустансира Биллаха.
Увидев нас, халиф позвал меченосца своего и сказал ему:
— Отруби сейчас же головы всем этим десяти злодеям!
Тогда меченосец выстроил нас во дворе на глазах у халифа в один ряд и, взмахнув мечом, отсек первую голову, так что она покатилась, потом вторую, третью и вплоть до десятой. Но когда он дошел до меня, число отрубленных голов уже достигло десяти, а он не имел приказания рубить больше чем десять, поэтому он остановился и сказал халифу, что приказание его исполнено. Тогда халиф обернулся и, увидев, что я еще стою, закричал:
— О меченосец! Я приказал тебе отрубить головы десяти злодеям! Как же ты смел пощадить десятого?
Меченосец ответил:
— Да смилуется Аллах над тобою, а ты над нами! Я отрубил десять голов!
Он ответил:
— Посмотрим! Сосчитай-ка их передо мною!
И головы были сосчитаны, и в самом деле их оказалось десять. Тогда халиф посмотрел на меня и сказал:
— А ты кто же такой? И каким образом оказался ты здесь среди этих любителей крови?
Тогда, о господа мои, и тогда только в ответ на этот вопрос эмира правоверных я решился заговорить. И я сказал ему:
— О эмир правоверных! Это я, шейх, прозванный эль-Саметом по причине моей неразговорчивости. Мудрости у меня достаточно; что же касается верности моих суждений, серьезности слов моих, превосходства разума моего, тонкости моего ума и сдержанности моих речей, то я ничего не скажу тебе об этом, ибо эти качества мои не имеют пределов. По ремеслу я цирюльник. И я один из семи сыновей отца моего, и все шесть братьев моих находятся в живых. Но вот что случилось. Сегодня утром я прогуливался вдоль Тигра и видел, как эти десять человек вскочили в лодку, и я присоединился к ним и спустился с ними, полагая, что они были приглашены на какое-нибудь пиршество в лодке, на воде. Но едва мы подъехали к другому берегу, как я заметил, что нахожусь среди преступников, ибо я увидел стражей твоих, которые бросились на нас и надели нам железные ошейники. И хотя я был посторонний среди этих людей, я не хотел ни говорить, ни возражать — все это по той причине, что слишком велика присущая мне твердость характера и слишком я неразговорчив.
И вот я был приведен вместе со всеми остальными пред лицо твое, о эмир правоверных! И ты приказал отрубить головы десяти преступникам, и я оставался единственным, на которого еще не опустилась рука меченосца твоего, и, несмотря на все это, я не сказал ни слова. Я полагаю, со своей стороны, что это большое мужество и большая твердость характера. А впрочем, уже то, что я добровольно присоединился к десяти незнакомцам, может считаться самым замечательным проявлением смелости, о каком я только знаю. Но не удивляйся слишком моему поступку, о эмир правоверных! Ибо всю свою жизнь я поступал таким образом, благодетельствуя людей, мне незнакомых.
Когда халиф услышал эти слова мои и узнал таким образом, что я полон смелости и мужества, что я люблю молчание и серьезность и ненавижу любопытство и нескромность, вопреки всему, что говорил тут сейчас этот молодой хромой, которого я спас от всевозможных бедствий, он сказал мне:
— О почтенный шейх, умный и серьезный цирюльник! Скажи же мне, а твои шесть братьев? Таковы ли они, как ты? Отличаются ли они такою же мудростью, такими же познаниями и такою же скромностью?
Я отвечал:
— Да сохранит меня Аллах! Сколь далеки они от меня! О эмир правоверных! Воистину ты нанес мне большое оскорбление, сравнив меня с этими шестью безумцами, которые не имеют ни малейшего сходства со мною — ни близкого, ни отдаленного! Ибо по причине своей болтливости и своей нескромности и трусости они навлекли на себя множество бедствий, и каждый из них отличается каким-нибудь физическим уродством в противоположность мне, невредимому и здоровому телом и духом. В самом деле, первый из моих братьев хромой, второй кривой, третий беззубый, четвертый слепой, у пятого отрезаны уши и нос, у шестого рассечены губы.
Но не думай, о эмир правоверных, что я преувеличиваю недостатки моих братьев и свои собственные достоинства. Ибо, если бы я рассказал тебе их историю, ты увидел бы, насколько я отличаюсь от всех них.
А так как история их необыкновенно увлекательна, то я, ни минуты не медля, расскажу ее тебе.
ИСТОРИЯ ЭЛЬ-БАКБУКА, ПЕРВОГО БРАТА ЦИРЮЛЬНИКА
Итак, знай, о глава правоверных, что старший из моих братьев, тот, который сделался хромым, назывался эль-Бакбук, и назывался так потому, что, когда он начинал болтать, можно было подумать, что слышишь бульканье в горлышке кувшина. По ремеслу своему он был багдадский портной.
Он занимался своим портняжным ремеслом в маленькой лавке, которую снимал в доме человека, весьма богатого деньгами и всяческим имуществом. Человек этот жил в верхнем этаже того же самого дома, где находилась лавка моего брата Бакбука, а в самом низу дома была мельница, и там жил сам мельник со своим волом.
Он занимался своим портняжным ремеслом в маленькой лавке, которую снимал в доме человека, весьма богатого деньгами.
И вот однажды, когда брат мой Бакбук сидел в лавке за своей портняжной работой, он поднял голову и вдруг заметил над собой в верхнем слуховом окне женщину, которая была как луна на своем восходе и которая забавлялась рассматриванием прохожих. Это была жена домовладельца. При виде ее брат мой Бакбук почувствовал, что сердце его преисполнилось страстной любовью к ней, и он не мог более ни шить, ни заниматься чем-либо другим, а все только смотрел в слуховое окошко, и весь этот день до самого вечера провел он в полном одурении и непрерывном созерцании. А на другой день утром, с самого рассвета, он уже сидел на том же месте и, стараясь продолжать начатую работу, все поднимал голову, и при каждом стежке, который он делал иголкою, он колол себе пальцы, ибо взгляд его всякий раз обращался к слуховому окну. Он пребывал в этом состоянии несколько дней, в течение которых ничего не сделал и не заработал ни единой драхмы.
Что же касается молодой женщины, то она сейчас же догадалась о чувствах моего брата Бакбука и решила всячески использовать их и сделать себе из них предмет развлечения. И вот однажды, когда брат мой находился в еще большем одурении, чем обыкновенно, она бросила на него смеющийся взгляд, который немедленно как будто пронзил Бакбука. И Бакбук посмотрел на молодую женщину, но так был при этом смешон, что она сейчас же вышла, чтобы вдоволь насмеяться над ним. А глупый Бакбук весь этот день не помнил себя от радости, думая о том, как приветливо она посмотрела на него.
Поэтому на следующий день Бакбук не особенно удивился, когда в лавку вошел домохозяин, неся под мышкою большой свиток материи, прикрытый шелковым платком, и, войдя, он сказал ему:
— Я принес тебе кусок материи, чтобы ты сшил мне рубашки!
Бакбук же ни на минуту не усомнился в том, что домохозяин пришел к нему по желанию жены, и сказал ему:
— Клянусь оком моим и головой моей, сегодня же вечером рубашки эти будут готовы!
И в самом деле, мой брат принялся за работу с таким рвением, лишая себя даже пищи, что вечером, к приходу домовладельца, рубашки, числом двадцать, были уже скроены, сшиты и сложены в шелковый платок.
А домовладелец спросил его:
— Сколько же я должен заплатить тебе?
Но как раз в эту минуту в слуховом окне промелькнуло лицо молодой женщины, которая бросила взгляд на Бакбука и сделала ему знак бровями, чтобы он не брал вознаграждения. И брат мой не захотел ничего принять от домохозяина, несмотря на то что находился в это время в большом стеснении и что всякий обол[32] был бы большой поддержкой для него. Но он почел за большое счастье для себя оказать одолжение мужу ради любви и прекрасных глаз жены его.
Но все это было лишь началом злоключений для этого безумца Бакбука. В самом деле, на следующий день на рассвете домохозяин опять пришел, неся под мышкою другой кусок материи, и сказал моему брату:
— Вот! Мне сказали дома, что я должен сделать себе и новые шальвары, чтобы носить их одновременно с новыми рубашками. И я принес тебе еще кусок материи, чтобы ты скроил мне шальвары. Да смотри, чтобы они были достаточно широки! Не жалей ни складок, ни материи!
Брат мой ответил:
— Слушаю и повинуюсь!
И в течение целых трех дней он сидел за работой и ел не больше самого необходимого, чтобы не терять времени, а главное, потому, что у него не оставалось более ни единой драхмы денег и он не знал, на что купить и это необходимое.
Окончив работу над шальварами, он сложил их в большой шелковый платок и, сияя счастьем и не помня себя от радости, сам понес их наверх к домохозяину.
Было бы излишним распространяться перед тобой о том, о глава правоверных, что молодая женщина сговорилась со своим мужем издеваться над этим простаком, моим братом, выделывать над ним самые удивительные шутки. В самом деле, когда брат мой вручил домохозяину его новые шальвары, тот сделал вид, будто хочет уплатить ему. Но в ту же минуту в дверях показалась хорошенькая головка жены его, глаза ее улыбнулись моему брату, а брови сделали ему знак, чтобы он отказался. И Бакбук решительно отказался принять что-либо от ее мужа. Тогда муж на минуту вышел к жене, которая успела уже скрыться, а затем вернулся к моему брату и сказал ему:
— Чтобы отплатить тебе за твои добрые услуги, мы с женою решили отдать тебе в супружество нашу белую рабыню, которая очень хороша собою и очень мила. Таким образом, ты будешь членом нашего дома.
А Бакбук мой сейчас же вообразил, будто это была великолепная и хитроумная выдумка молодой женщины, чтобы открыть ему свободный вход в дом, и сейчас же согласился; и хозяева сейчас же призвали молодую рабыню и обвенчали ее с братом моим Бакбуком.
Когда же наступил вечер и Бакбук хотел приблизиться к белой рабыне, она сказала:
— Нет, нет! Не сегодня!
И, несмотря на все свое желание, он не мог добиться даже поцелуя от хорошенькой рабыни.
Нужно еще сказать, что по случаю бракосочетания Бакбуку, жившему обыкновенно в своей лавке, позволили в этот вечер спать в мельнице, находившейся в самом нижнем этаже дома, ибо там было больше места для него и его молодой жены. А так как рабыня отказалась лечь с ним и ушла к своей госпоже, Бакбуку пришлось спать одному. Но ранним утром, на рассвете, когда он еще спал, к нему вошел мельник и сказал громким голосом:
— Уж этот мне вол! Сколько времени он стоит тут без дела! Вот сейчас я запрягу его в мельницу, чтоб размолоть зерно, которого немало скопилось у меня! Заказчики мои ждут от меня муки! — И он приблизился к брату моему, делая вид, будто принимает его за вола, и сказал: — Пойдем, ленивец! Поднимайся! Я запрягу тебя!
А брат мой Бакбук не хотел разговаривать с ним и позволил ему взять и запрячь себя в мельницу. Мельник обвязал его вокруг тела, привязал к шесту мельницы и, хлестнув его изо всех сил кнутом, закричал:
— Йа Аллах!
Получив удар кнутом, Бакбук не мог удержаться и заревел, как вол. А мельник продолжал изо всех сил хлестать его кнутом и в течение долгого времени заставлял его вертеть мельницу; брат же мой ревел, совершенно как вол, и фыркал под ударами.
Но вскоре пришел домохозяин и увидел, как он вертит мельницу и его осыпают ударами. И он сейчас же пошел сообщить об этом жене своей, которая поспешила послать к моему брату молодую рабыню; и она отвязала его от мельницы и сказала с величайшим состраданием в голосе:
— Госпожа моя поручила мне сказать тебе, что она сейчас только узнала о том, как дурно обошлись с тобою, и что она очень огорчена этим, и что все мы принимаем большое участие в твоих страданиях.
Но несчастный Бакбук получил столько ударов и был в таком состоянии, что не мог проговорить в ответ ни единого слова.
В это время пришел шейх, писавший брачный договор моего брата с молодою рабынею; шейх пожелал ему мира и сказал:
— Да продлит Аллах жизнь твою! И да будет благословенно супружество твое! Я уверен, что ты провел эту ночь в чистейшем счастье и что ты не переставал наслаждаться с вечера до самого утра разными милыми и нежными забавами, объятиями, поцелуями и любодеяниями!
Брат мой Бакбук сказал ему:
— Да разразит Аллах всех подобных тебе лгунов и коварных обманщиков, о предатель из предателей! Ты посадил меня туда только для того, чтобы я до самого утра вертел мельницу вместо вола мельника!
Тогда шейх попросил его рассказать все подробности случившегося; и он рассказал ему всё.
Тогда шейх проговорил:
— Это очень просто! Твоя звезда не согласуется со звездою молодой женщины!
Тогда брат мой удалился и пошел опять в свою лавку, где ему пришлось теперь сидеть в ожидании заказа, который доставил бы ему какой-нибудь заработок, после того как он столько работал бесплатно.
Но в то время как он таким образом сидел там, к нему пришла молодая белая рабыня и сказала ему:
— Госпожа моя страстно желает видеть тебя и поручила мне сказать тебе, что она пошла на террасу, чтобы иметь удовольствие созерцать тебя через слуховое окно.
И действительно, в ту же минуту брат мой заметил, что молодая женщина появилась у слухового окна и, заливаясь слезами, жаловалась и говорила:
— Почему же, милый мой, у тебя вид такой сердитый и почему ты так гневаешься, что не хочешь даже посмотреть на меня? А что до этой безумной рабыни, то я даже не желаю более, чтобы ты делал ей честь смотреть на нее. Я одна хочу быть отныне твоей!
Тогда брат мой поднял голову и посмотрел на молодую женщину; и один вид ее заставил его позабыть все прошедшие злоключения, и он стал услаждать глаза свои созерцанием красоты и прелестей ее. Затем он стал говорить с ней, и она с ним, пока ему не показалось, будто все эти несчастья приключились не с ним, а с кем-то другим.
В надежде еще и еще видеться с молодой женщиной Бакбук продолжал кроить и шить рубашки, шальвары и разное нижнее и верхнее платье, пока в один прекрасный день не пришла к нему молодая рабыня и не сказала ему:
— Госпожа моя кланяется тебе и уведомляет тебя, что этою ночью господин мой, супруг ее, идет на пир к одному из своих друзей и пробудет там до утра. Она же нетерпеливо ждет тебя, чтобы лечь с тобою и провести эту ночь в восторгах и всяческих забавах.
И этот глупый Бакбук чуть не лишился ума при этом известии.
Между тем коварная молодая женщина придумала вместе со своим мужем еще одну, последнюю, шутку, посредством которой она хотела отделаться от моего брата и избавить себя и своего мужа от расплаты с ним за те платья, которые они ему заказывали.
И вот домохозяин сказал жене своей:
— Как бы сделать, чтобы побудить его проникнуть к тебе, а потом схватить его и притащить к вали?
Она ответила:
— Предоставь мне только поступать по моему усмотрению, и я обману его таким обманом и опозорю таким позором, что он будет обесчещен перед всем городом.
А брат мой Бакбук и не подозревал всего этого. И вообще он ничего не знал обо всех хитростях и кознях, к каким способны женщины. И вот когда настал вечер, молодая рабыня пришла за ним и провела его к своей госпоже, которая сейчас же встала, поклонилась, улыбнулась ему и сказала:
— Клянусь Аллахом, о господин мой! Я вся горю желанием, видя тебя наконец около себя!
А Бакбук сказал ей:
— И я также! Но скорее! И прежде всего поцелуй меня, а потом…
Но не успел он договорить, как дверь залы отворилась, и вошел муж молодой женщины в сопровождении двух черных рабов, которые бросились на моего брата Бакбука, связали его, повалили на пол и для начала отстегали кнутом по спине. Потом они взвалили его себе на плечи и притащили к вали, который немедленно приговорил его к следующему наказанию: ему дали двести ударов ременной плетью, а затем положили его на спину верблюда, привязали к ней и повели верблюда по всем улицам Багдада, а публичный глашатай выкрикивал громким голосом:
— Вот как наказывают человека, который посягает на жен ближнего своего!
Но вдруг, в то время как его возили таким образом, верблюд взбесился и принялся выделывать огромные скачки. И Бакбук, естественно, упал на землю и сломал себе ногу. С тех пор он и стал хромым. К тому же вали приговорил его к изгнанию, и Бакбук, со своей сломанной ногой, должен был покинуть город. Но тут, как раз вовремя, меня известили об этом. О глава правоверных! Меня, брата его; и я полетел вслед за ним и, должен признаться тебе в этом, тайно привез его сюда и взял на себя заботу о его излечении, обо всех нуждах и надобностях его. И я продолжаю заботы свои и поныне.
Когда я рассказал эту историю Бакбука халифу Мустансиру Биллаху, о господа мои, он громко расхохотался и сказал мне:
— Как ты хорошо рассказываешь! И какой славный рассказ!
И я ответил ему:
— По правде сказать, я еще не заслужил от тебя этих похвал. Ибо что скажешь ты в таком случае, выслушав истории всех остальных моих братьев! Однако я очень боюсь, чтобы ты не счел меня за болтуна или навязчивого человека.
Халиф ответил:
— Что ты! Напротив, поспеши рассказать мне, что приключилось с другими твоими братьями, чтобы украсить этой историей уши мои, как золотыми серьгами. И не бойся рассказать мне ее обстоятельно, со всеми подробностями, ибо я предвижу, что она будет восхитительна и с настоящею солью.
Тогда я сказал: