твие самых удивительных обстоятельств.
Из всех нас, семи братьев, Шакалик, шестой брат, был самым бедным; он был абсолютным бедняком. Я не упоминаю о ста драхмах, которые он получил в наследство от отца нашего, ибо Шакалик, никогда в жизни не видавший такой суммы денег, поспешил в одну ночь проесть их в компании с разными несчастными оборванцами из западной части Багдада.
Итак, Шакалик не обладал никаким из сокровищ этого бренного мира и жил только щедротами добрых людей, которые принимали его у себя за его остроумие и забавные выходки.
В один прекрасный день он вышел на поиски какого-нибудь провианта, который поддержал бы его изнуренное лишениями тело, и, слоняясь по улицам, очутился перед великолепным домом с большим крыльцом, приподнятым над землей на несколько ступеней. И на ступеньках крыльца и при входе находилось множество прислужников, рабов и привратников. И брат мой Шакалик подошел к некоторым из стоявших здесь и спросил, кому принадлежит это великолепное здание.
Они ответили:
— Это собственность одного из сыновей царя.
Затем брат мой подошел к привратникам, которые сидели на большой скамье, внизу у ступеней, и попросил у них милостыни во имя Аллаха!
Они отвечали ему:
— Но откуда ты, если не знаешь, что тебе стоит только войти и предстать пред нашим господином, чтоб он осыпал тебя своими дарами?
Тогда брат мой вошел, миновал большую колоннаду и прошел через обширный двор и сад, наполненный прекрасными деревьями и певчими птицами. Двор этот был выстлан плитами из прекраснейшего белого и черного мрамора, а сад содержался в несравненном порядке, так что ни один смертный никогда не видел ничего подобного. Кругом его шла резная галерея, вымощенная мрамором; большие занавесы поддерживали здесь свежесть даже в жаркие часы дня. И брат мой шел все дальше и вошел в главную залу, которая была покрыта фарфоровыми четырехугольниками голубого, зеленого и золотого цвета и деревьями, цветами и переплетающимися растениями; посреди залы находился прекрасный бассейн из алебастра, где струилась с нежным шумом свежая вода. Превосходная разноцветная циновка покрывала небольшое возвышение, и, покойно облокотившись о шелковые, шитые золотом подушки, на этой циновке сидел старец прекрасной наружности, с длинной белой бородой и лицом, озаренным блаженной улыбкой.
И брат мой подошел и сказал старику с прекрасной бородой:
— Мир над тобою!
А старик сейчас же поднялся и ответил:
— И над тобою да пребудет мир и милосердие Аллаха и благословение Его! Но чего ты хочешь, о ты, кто бы ты ни был?
И брат мой ответил:
— О господин мой! Хочу только попросить милостыни у тебя, ибо я изнурен голодом и лишениями!
При этих словах старик выказал большое сострадание и, узнав о несчастном состоянии, в каком находился мой брат, был охвачен таким сердечным сокрушением, что готов уже был разодрать одежды свои и воскликнул:
— Именем Аллаха! Может ли это быть, чтобы я находился в этом городе и чтобы человеческое существо дошло здесь до такой степени голода, в какой я вижу тебя?! Право же, это я не могу сносить терпеливо!
А брат мой воскликнул, воздев к небу руки свои:
— Да ниспошлет на тебя Аллах благословения Свои! И да будут благословенны родившие тебя!
Старик сказал:
— Ты должен непременно остаться здесь, чтобы разделить трапезу мою и вкусить соли за скатертью моей!
А брат мой воскликнул:
— О господин мой! Как я благодарен тебе! Ибо я не могу более оставаться без пищи, иначе я умру с голоду!
Тогда старик хлопнул в ладоши и сказал молодому рабу, немедленно явившемуся на этот зов его:
— Принеси скорее серебряный рукомойник и таз, чтобы мы могли умыть руки! — И он сказал брату моему Шакалику: — О гость мой! Подойди и умой руки свои!
С этими словами старик встал и подошел сам и, хотя молодой прислужник больше не появлялся, сделал такой жест, как если бы он лил воду на руки из невидимого рукомойника, затем начал тереть руки, как если бы вода в самом деле лилась. При виде этого брат мой Шакалик не знал, что и подумать. Но так как старик настоятельно просил его приблизиться в свою очередь, он вообразил, что это была какая-то шутка с его стороны, и так как сам он славился своими забавными выходками и разными шутками, то он подошел и стал делать вид, что умывает себе руки, точно так же как и старик.
Тогда старик сказал:
— Эй вы! Поспешите разостлать скатерть и принести нам еду, ибо этот бедный человек мучится голодом!
И сейчас же прибежали многочисленные слуги, которые засуетились, как будто расстилая скатерть и уставляя ее многочисленными блюдами и наполненными до краев сосудами. А Шакалик, несмотря на весь свой голод, подумал про себя, что бедные должны подчиняться капризам богатых, и постарался не показать ни малейшего знака нетерпения.
Тогда старик сказал ему:
— О гость мой! Садись здесь, рядом со мной, и поспеши оказать честь трапезе моей. — И брат мой подошел и сел рядом с ним за эту воображаемую скатерть; и старик сейчас же стал делать вид, что накладывает себе кушанья, берет их в рот и действует челюстями и губами совершенно так, как если бы он жевал в самом деле; и при этом он говорил моему брату: — О гость мой! Мой дом есть твой дом, моя скатерть — твоя скатерть, не стесняйся же и ешь вволю, не стыдясь! Посмотри-ка вот на этот хлеб! Какой он белый и рыхлый! Что ты скажешь об этом хлебе?
Шакалик сказал:
— Хлеб этот очень бел и, в самом деле, превосходен, в жизни моей я не едал подобного!
Старик сказал:
— Еще бы! Негритянка, которая пекла его, очень искусна, и я купил ее за пятьсот золотых динариев. Но возьми же, о гость мой, и откушай с этого блюда, где золотится превосходный на вкус кебаб[38], жаренный на масле. Поверь, что кухарка не пожалела для него ни красного отбитого мяса, ни очищенного и толченого ячменя, ни кардамона, ни перца! Ешь же, бедный голодный гость мой, и скажи мне, как нравится тебе вкус, запах и аромат этого блюда?
Брат мой ответил:
— Этот кебаб превосходен на вкус, а аромат его проникает до глубины груди моей! Если же ты хочешь знать, насколько удачным я нахожу способ его приготовления, то я должен сказать тебе, что и в царских дворцах мне не приходилось отведывать ничего подобного!
И с этими словами Шакалик принялся работать челюстями и щеками, жевать, глотать совершенно так, как если бы он делал это вправду.
Старик сказал:
— Какое удовольствие ты мне доставляешь, о гость мой! Но я полагаю, что не заслуживаю похвал твоих, ибо что скажешь ты в таком случае о блюдах, которые ты видишь вон там, налево от тебя, об этих превосходных жареных цыплятах, начиненных фисташками, миндалем, рисом, изюмом, перцем, корицею и рубленой бараниной? И что ты скажешь об их ароматности?
Брат мой воскликнул:
— Аллах! Аллах! До чего превосходен аромат их, и приятен их вкус, и бесподобна их начинка!
Старик же сказал:
— В самом деле, как ты любезен и снисходителен к моей кухне! Но я хотел бы дать тебе отведать собственными моими пальцами еще вот этого несравненного блюда! — И старик сделал такой жест, как если бы он захватил пальцами кусочек одного из кушаний, стоявших на скатерти, и, поднеся к губам моего брата, сказал ему: — Возьми отведай этого, о гость мой, и скажи мне свое мнение об этом блюде, об этих фаршированных бадиджанах[39], плавающих в аппетитном соку!
И брат мой вытянул шею, открыл рот и проглотил мнимый кусок; а потом он сказал, закрывая глаза от удовольствия:
— О Аллах! До чего это вкусно и приятно! Я должен с необычайным удовольствием засвидетельствовать тебе, что нигде, кроме твоего дома, я не пробовал таких превосходных фаршированных бадиджанов! Они приготовлены по всем правилам искусства, и всего здесь положено как раз в меру: рубленого мяса барашка, овечьего горошка[39], сосновых семечек, зерен кардамона, мускатного ореха, гвоздики, имбиря, перца и душистых трав. И до того хорошо это приготовлено, что я различаю вкус каждой из этих пряностей!
Старик сказал:
— В таком случае, о гость мой, я вправе рассчитывать, что твой голод и твоя вежливость побудят тебя съесть все сорок четыре фаршированных бадиджана, находящихся на этом блюде!
Брат мой сказал:
— Мне легко сделать это, ибо они восхитительнее, чем грудь моей кормилицы, и нежнее щекочут нёбо мое, чем пальчики молодых девушек!
И брат мой сделал вид, что берет один бадиджан за другим и глотает их, покачивая в знак удовольствия головой и пощелкивая по нёбу языком. И при этом он рисовал эти блюда в своем воображении, и голод его становился все невыносимее, и он говорил себе, что охотно ограничился бы для удовлетворения своего голода простым черствым хлебом из молотых бобов или кукурузы.
Тогда старик сказал ему:
— О гость мой! Речь твоя обличает в тебе человека с прекрасным воспитанием и привыкшего есть в обществе царей и великих мира сего! Ешь же, друг мой, и да будет это во здравие тебе!
А брат мой сказал:
— Но, право, я уже достаточно насытился этими блюдами!
Тогда старик хлопнул в ладоши и воскликнул:
— Эй вы! Уберите эту скатерть и расстелите нам другую, десертную! И принесите нам всяких пирожных, варений и самых изысканных плодов!
И сейчас же прибежали молодые рабы, и засуетились, и стали двигать руками и поднимать их над головою, как будто меняя скатерть и расстилая другую; затем по знаку старика они удалились.
И старик сказал брату моему Шакалику:
— Теперь, о гость мой, пора нам насладиться лакомствами. Начнем с пирожных. Не правда ли, оно необычайно нежно на вкус, это легкое золотистое печенье, начиненное миндалем, сахаром и гранатами и лежащее на этой тарелке? Клянусь жизнью! Съешь для пробы одну или две штучки! Ну, что? Не правда ли, сироп тягуч как раз в меру, а измельченная корица так аппетитно насыпана сверху! Можно было бы съесть штук пятьдесят, не заметив этого! Но нужно еще оставить немножко места для этой превосходной кенафы, лежащей на чеканном медном подносе. Посмотри, как искусна моя пирожница и как красиво она сделала из теста эти завитки! Ах! Прошу тебя, поспеши усладить этой кенафой вкус свой, прежде чем не высох и не выдохся прохладительный сок, которым она насыщена! Ведь он так нежен! О, посмотри! А это мухаллеби