[40], сделанное на розовой воде и посыпанное мелко истолченными фисташками! А эти фарфоровые чашечки со сбитыми сливками, приправленными разными пряностями и водой из апельсинных цветов! Ешь, гость мой, и не стесняйся брать побольше, вот так!
И старик подавал пример моему брату и с жадностью подносил руку ко рту и глотал совершенно как взаправду. И мой брат превосходно подражал ему, чувствуя, что от голода и вожделения по губам его текут слюни.
Старик продолжал:
— Теперь перейдем к варенью и фруктам! Что касается варенья, о гость мой, то, как ты сам можешь видеть, тебе остается только выбрать тот или другой сорт. Тут и сухое варенье, и варенье в соку. Я бы советовал тебе отведать сухого, которое предпочитаю я сам, хотя и другие сорта столь же нравятся мне. Посмотри на это прозрачное и золотистое сухое варенье из абрикосов, разложенное широкими тонкими ломтиками, которые так и тают во рту! А это сухое варенье из лимонов в сахаре, надушенное амброю! А вот это, эти розовые шарики из лепестков роз и цветов апельсинного дерева! О! Особенно это, видишь! Я готов объесться им до смерти! Но погоди! Погоди! Ибо я советую тебе отведать немного вот этого жидкого варенья из фиников, начиненных миндалем и гвоздикой. Мне прислали его из Каира, ибо в Багдаде его не умеют так готовить. Поэтому-то я и поручил одному из друзей моих, проживающему в Египте, прислать мне сто банок этого восхитительного варенья! Но не торопись, хотя твоя поспешность и твой аппетит чрезвычайно лестны мне! Я особенно хотел бы услышать твой отзыв об этом сухом варенье из моркови с сахаром и орехами, оно надушено мускусом!
Брат мой Шакалик сказал:
— О, это варенье превосходит все, что когда-либо грезилось мне, и мое наслаждение его прелестью не имеет пределов! Но, на мой вкус, мускус этот несколько крепок.
Старик ответил:
— О нет! О нет! Я не нахожу этого, напротив! Ибо я привык к этому запаху, так же как и к запаху амбры, и мои поварихи и пирожницы кладут их много во все мои пирожные, варенья и сладости. Мускус и амбра — это два подспорья для души моей! — Старик продолжал: — Но не забудь эти фрукты! Ибо надеюсь, что у тебя еще есть место для них. Вот лимон, банан, винные ягоды, свежие финики, яблоки, айва, виноград и разные другие! А вот свежий миндаль, каленые и свежие орехи разных сортов! Ешь, гость мой, — велик и милостив Аллах над нами!
Но брат мой так устал жевать несуществующие вещи, что не мог двинуть челюстями, а желудок его при перечислении всех этих вкусностей более, чем когда-либо, терзался голодом.
Тем не менее он сказал:
— О господин! Я должен сознаться тебе, что я совершенно насытился и что ни один глоток не мог бы больше пройти через мою глотку!
Старик ответил:
— Удивительно, что ты так скоро насытился! Но теперь мы будем пить! Ведь мы еще не пили!
При этом старик хлопнул в ладоши — и сейчас же прибежали молодые слуги с тщательно засученными рукавами и приподнятыми платьями и стали делать вид, будто всё убирают, а затем расставляют на скатерти сосуды для питья: два кубка, графин, кувшин и тяжелые, драгоценные жбаны.
И старик сделал вид, что наливает вино в кубки, и, взяв несуществующий кубок, поднес его моему брату, который с благодарностью взял его, поднес ко рту, осушил и сказал:
— Аллах! О Аллах! Что за превосходное вино! — И он сделал вид, что поглаживает себя по груди от наслаждения.
А старик взял в руки несуществующий большой жбан со старым вином и осторожно налил его в кубок, который был вторично осушен моим братом. И все это они проделывали до тех пор, пока мой брат не представился совершенно опьяненным парами всех этих напитков, и он стал покачивать головою и произносить чересчур смелые слова. А про себя он подумал: «Теперь как раз время разделаться с этим стариком за все те муки, которые он причинил мне».
Тут мой брат неспешно поднялся, как если б был совершенно пьян, поднял руку так высоко, что вся она обнажилась и, опустив ее со всего размаху, нанес по затылку старика такой удар ладонью, что от него загудело по всей зале, а затем, вторично подняв руку, он нанес ему второй, еще более сильный удар.
Тогда старик пришел в страшное негодование и воскликнул:
— Что ты делаешь, о гнуснейший из людей всей земли?!
Брат мой Шакалик отвечал:
— О господин мой и венец главы моей! Я покорный раб твой, которого ты осыпал дарами своими, которого ты принял в покоях жилища своего, которого ты накормил за скатертью своею самыми тонкими блюдами, блюдами, каких никогда не едали даже цари, вкус которого ты усладил сладчайшими вареньями и пирожными и жгучую жажду которого ты утолил самыми старыми и драгоценными винами! Но что делать? Он так много пил этих вин, что опьянел от них, потерял всякое разумение и поднял руку на своего благодетеля! Смилуйся же! Прости его, этого раба, ибо душа твоя выше его души, прости ему его безумие!
При этих словах моего брата старик, вместо того чтобы выказать гнев, расхохотался громким и долгим смехом и наконец сказал Шакалику:
И в то время как брат мой и старик распивали приятнейшим образом разное тонкое вино, молодые певицы не прерывали своего пения.
— Вот уже сколько времени я ищу по всему миру среди людей, наиболее известных своими забавными выходками, человека твоего ума, твоего характера и твоего терпения. И никто не смог так удачно выпутаться из моих шуток и смешных затей! И до сих пор ты — единственный, сумевший приноровиться к моему настроению и вкусу, выдержавший мою шутку до самого конца и возымевший умную мысль поддержать мою игру! А потому я не только прощаю тебе твое заключение, но хочу, чтобы ты сейчас же по-настоящему разделил со мною трапезу у скатерти, по-настоящему уставленной всеми кушаньями, и всеми лакомствами, и всеми фруктами, о которых я говорил. И никогда я не расстанусь с тобой отныне!
И старик приказал своим молодым рабам подать им настоящий обед и не жалеть ничего. И все это было сейчас же исполнено.
После того как они поели разных кушаний и усладились пирожными, вареньями и фруктами, старик пригласил моего брата перейти с ним в другую залу, предназначенную исключительно для напитков. И при входе они были встречены звуками гармонических инструментов и пением белых рабынь, которые все были краше луны. И в то время как брат мой и старик распивали приятнейшим образом разное тонкое вино, молодые певицы эти не прерывали своего пения и пели на все лады самые пленительные песни с различными переходами и переливами, пели чудеснейшими голосами и с глубоким чувством. Затем самые воздушные из них понеслись в пляске, подобно быстрокрылым птицам, и долго плясали, свежие и благоухающие ароматами. И в этот день праздник закончился поцелуями и восторгами, более упоительными, чем все, что видится во сне.
С тех пор старик привязался к брату моему самым крепким образом, и сделал его своим ближайшим и неразлучным другом, и любил его горячей любовью, и ежедневно подносил ему какой-нибудь подарок, с каждым разом все более и более роскошный. И они непрерывно ели, пили и наслаждались, и так длилось целых двадцать лет. Но судьба была предначертана и должна была исполниться. И в самом деле, по прошествии этих двадцати лет старик умер, и вали приказал сейчас же положить запрет на его имущество и отобрал его в свою пользу, ибо наследников у старика не было, а брат мой не был его сыном. Тогда брат мой, опасаясь преследований и недобрых замыслов вали, принужден был покинуть Багдад, наш город.
Итак, брат мой Шакалик вышел из Багдада и отправился путешествовать, он решил перебраться через пустыню и побывать в Мекке, чтобы очиститься от грехов. Но случилось так, что на кучку паломников, к которым он присоединился, напали арабы-кочевники — разбойники, грабившие на больших дорогах, дурные мусульмане, не исполняющие предписаний нашего пророка, — да пребудет с ним молитва и мир Аллаха! Все они были ограблены и захвачены в рабство, и брат мой попался к самому жестокому из этих разбойников-бедуинов. И бедуин этот увез моего брата в свой отдаленный поселок и сделал его своим рабом. И каждый день он бил его и подвергал разным мукам и говорил ему:
— Ты должен иметь большие богатства в своей стране, выкупи же себя, заплати за себя мне выкуп! А не то я подвергну тебя еще худшим мучениям и, наконец, убью тебя собственной рукой!
И брат мой жаловался на свою судьбу, обливаясь слезами:
— Клянусь Аллахом, ничего у меня нет, о шейх арабский! И я не знаю даже пути, который ведет к богатству, и у меня отняли все, и теперь я раб твой и твоя собственность и всецело завишу от одного тебя! Делай же со мною что знаешь!
А нужно еще сказать, что бедуин держал у себя в палатке жену свою, чудеснейшую из женщин с черными бровями и черными как ночь глазами; и жарки и жгучи были ее объятия. И каждый раз, когда муж ее, бедуин, удалялся из своей палатки, она подходила к моему брату и предлагала ему все свое тело, это дивное произведение арабской пустыни. Что же касается брата моего Шакалика, который, в противоположность всем нам, не отличался особенною силой и ловкостью в этих делах, то он отказывался от бедуинки из стыда пред Аллахом Всевышним. Однако в один прекрасный день пламенной бедуинке удалось поколебать воздержанность брата моего Шакалика, для чего она долго ходила вокруг него с возбуждающими движениями бедер, грудей и прелестного живота. И брат мой взял ее и забавлялся с ней разными подобающими случаю забавами и наконец посадил ее к себе на колени. И в то время как они оба сидели таким образом, обмениваясь поцелуями, в палатку внезапно ворвался ужасный бедуин и увидел все происходившее собственными глазами. Тогда бедуин совершенно рассвирепел, выхватил из-за пояса широкий нож, каким сразу можно было перерезать голову верблюду от одной воротной жилы до другой. И, схватив моего брата, он для начала отрезал ему его губы и впихнул их ему в рот. И он закричал:
— Горе тебе, о подлый предатель! Теперь ты добился того, что развратил мою жену!