Нежнее шелка кожа стройных членов,
А речь ее как звучный ручеек,
Извилистый, и чистый, и отрадный.
«Ее глаза, — Аллах сказал, — да будут!» —
И создал их. Они — созданье Бога!
Смущает смертных их склоненный взор
Сильней вина и винного бродила.
Любить ее!.. О ней мечтая ночью,
Я весь горю, смущается душа!
Я вспоминаю ночь ее кудрей,
Ее лицо свежей зари румяной, —
Пред ним бледнеет утра яркий свет!
И когда она достигла зрелости и распустилась, как цветок, ее назвали Анис аль-Джалис[44].
И когда визирь увидел ее, он пришел в неописуемый восторг и спросил маклера:
— Какова цена этой невольницы?
И тот отвечал:
— Владелец ее требует за нее десять тысяч динариев, и я обещал ему эту сумму, ибо нахожу ее вполне подходящей; и владелец ее клялся мне, что даже и при этом он будет в убытке, и он перечислил мне множество обстоятельств, которые я желал бы, чтобы ты сам услышал из его уст, о визирь!
И визирь сказал:
— Хорошо! Приведи сюда поскорее владельца этой девушки!
И маклер полетел за хозяином невольницы и предстал с ним между рук визиря. И визирь увидел, что это персиянин, уже такой старый, что тело его представляло только кожу да кости. Как сказал поэт:
Состарили меня судьба и время;
Спина дугой, трясется голова…
Кто устоять пред временем сумеет?
Была пора, и бодро я стоял,
И к солнцу шел я твердыми шагами.
Теперь я свергнут с высоты своей,
И лишь Болезнь мне стала верным другом,
Любовницей же стала Неподвижность.
Старик пожелал мира визирю, который сказал ему:
— Ну так решено, ты согласен продать мне эту невольницу за десять тысяч динариев? Впрочем, я покупаю ее не для себя, так как она предназначается для самого султана!
Старик отвечал:
— Если она предназначается для султана, то я предпочел бы поднести ее в дар, не требуя за нее никакой платы. Но так как ты сам, о великодушный визирь, спрашиваешь меня об этом, то я считаю своим долгом отвечать тебе. И вот я скажу тебе, что эти десять тысяч золотых динариев едва только возместят мне стоимость цыплят, которыми я с детства кормил ее, и дорогих платьев, в которые я постоянно одевал ее, и все расходы, сделанные мною на ее образование. Ибо я давал ей без счету разных учителей, и она обучалась красивому письму, и всем правилам арабского языка, и персидского — грамматике и синтаксису, и читала толкования Корана, и постановления Закона Божия и их происхождение, и законодательство, и мораль, и философию, геометрию, медицину и кадастр, но в особенности отличается она в стихотворном искусстве, в игре на разных инструментах, в пении и танцах, и, наконец, она читала все книги поэтов и историков. Но все это придало еще больше мягкости и кротости ее характеру и настроению. И вот почему я назвал ее Анис аль-Джалис.
И визирь сказал:
— Ты, конечно, прав. Но я не могу дать тебе больше десяти тысяч золотых динариев. И впрочем, я немедленно прикажу отсчитать их тебе и проверить.
И действительно, визирь Фадледдин приказал взвесить десять тысяч динариев в присутствии старого персиянина, который и взял их. Но перед самым уходом старый торговец невольницами подошел к визирю и сказал ему:
— Прошу позволения нашего господина визиря дать ему один совет.
Фадледдин отвечал:
— Хорошо, говори, что у тебя там такое?
Старик сказал:
— Я советую нашему господину визирю не вести сейчас же Анис аль-Джалис к нашему султану Могаммаду ибн Сулейману, потому что она только сегодня прибыла после долгого путешествия и усталость и перемена климата и воды немного изнурили ее. И лучше всего будет для нее и для тебя также, если ты оставишь ее у себя еще десять дней; и тогда она отдохнет, и красота ее выступит во всем своем блеске; и пусть тогда примет ванну в хаммаме и оденется в другие наряды. И только тогда ты представишь ее султану, и это доставит тебе больше почета и значения в его глазах!
И визирь нашел, что старик прав, и послушался его совета. И он привел Анис аль-Джалис в свой дворец и велел отвести ей отдельную комнату, где она могла бы вполне отдохнуть.
А у визиря Фадледдина бен-Кхакана был сын несравненной красоты.
И он был как луна во время полнолуния; и лицо его было поразительной белизны, и щеки его были розовые, и на одной из них пятнышко, подобное капле серой амбры; и на щеках его был нежный шелковистый пушок, и к нему вполне подходили следующие стихи поэта:
Его ланит пылающие розы
Прелестней алых фиников, и я
Хочу сорвать их. Но ужель осмелюсь
Я руку к ним столь дерзко протянуть?
Я так боюсь отказ холодный встретить!
Да и к чему? Его в мои глаза
Я заключил! И тем доволен буду.
Хоть стан его и гибок, и воздушен,
Но сердце в нем упорно как гранит!
О, отчего оно не разделяет
Достоинств стана гибкого его?
Когда бы стан пленительный и нежный
На это сердце повлиять сумел,
К моей любви оно б не оставалось
Таким жестоким и несправедливым
И не терзало б так оно меня.
А ты, о друг, что строго порицаешь
Меня за страсть, которой скован я,
Сумей и мне найти ты оправданье!
Знай, я не властен больше над собой;
Мое все тело, силы все мои
Покорены могуществом страданий.
И знай, о друг, здесь виноват не я,
Но и не он, а сердце лишь мое!
Но никогда я так бы не томился,
Когда бы был ко мне великодушен,
А не жесток властитель юный мой.
И вот этот молодой человек, которого звали Али Нур, не знал еще ничего о покупке Анис аль-Джалис. Впрочем, визирь, его отец, прежде всего наказал Анис аль-Джалис не забывать тех наставлений, которые он счел своим долгом дать ей при этом случае.
И он сказал ей:
— Знай, о дорогая дочь моя, что я купил тебя по поручению и за счет нашего повелителя, султана Могаммада ибн Сулеймана эль-Зейни, и ты будешь его фавориткой. И потому ты должна оберегать себя и старательно избегать всего, что может опорочить тебя и меня также. И я должен еще предупредить тебя, что у меня есть сын, немного распутный, но красивый юноша. И во всем околотке нет ни одной молодой девушки, которая не отдалась бы ему добровольно и невинностью которой он не насладился бы. И поэтому остерегайся встречи с ним и позаботься о том, чтобы он не слышал твоего голоса или не увидел случайно твоего лица, потому что, если это случится, ты погибнешь безвозвратно!
И Анис аль-Джалис отвечала визирю:
— Слушаю и повинуюсь!
Тогда визирь, успокоившись относительно этого, оставил молодую девушку и ушел по своим делам.
Но по воле Всевышнего Аллаха события приняли совершенно не тот оборот, которого желал добрый визирь. Действительно, несколько дней спустя Анис аль-Джалис пошла в хаммам, который находился в самом дворце визиря, и маленькие невольницы приложили все свое искусство, чтобы сделать для нее такую ванну, какой не делали еще ни для кого во всей своей жизни. И когда они обмыли ее члены и ее волосы, они долго массировали и растирали ее, и потом старательно выкатали ей все волоски на теле при помощи пасты из жженого сахара, и полили ей волосы водой, надушенной мускусом, и выкрасили ей лавзонией[45] ногти на пальцах рук и ног, и подвели сажей веки и ресницы, и разожгли у ее ног курильницу с лучшим ладаном и серою амброй и таким образом слегка надушили все ее тело. Потом они набросили на нее большую простыню, которая благоухала померанцевым цветом и розами; завернули ее волосы в большой теплый платок и проводили ее из хаммама в ту комнату, которая была отведена ей и где жена визиря, мать прекрасного Али Нура, ждала ее, чтобы встретить ее с принятыми для выходящих из хаммама приветствиями. И, увидев жену визиря, Анис аль-Джалис подошла к ней и поцеловала у нее руку; и жена визиря поцеловала ее в обе щеки и сказала ей:
— О Анис аль-Джалис, да будет для тебя эта ванна к пользе и удовольствию! Как прекрасна ты теперь и как благоухаешь! Своим сиянием ты освещаешь наш дом, который и не нуждается теперь в других светильниках!
И Анис аль-Джалис была тронута этими словами и приложила к своему сердцу руку жены визиря и потом поднесла ее к своим губам и к своему лбу и отвечала, склонив голову:
— Как мне благодарить тебя, о госпожа моя и мать! И да ниспошлет тебе Аллах все Свои дары и все радости и на земле, и в Своем раю! И эта ванна действительно доставила мне истинное удовольствие, и я сожалела лишь о том, что тебя не было там со мной!
Тогда мать Али Нура велела принести для Анис аль-Джалис шербетов и печений, пожелала ей здоровья и доброго аппетита и после этого отправилась сама в хаммам принять ванну.
Но, уходя в хаммам, жена визиря подумала, что опасно оставлять Анис аль-Джалис одну, и из предосторожности оставила при ней двух маленьких невольниц, и приказала им охранять двери комнаты, назначенной Анис аль-Джалис, и сказала им:
— Ни в коем случае не впускайте никого к Анис аль-Джалис, так как она не одета и легко может простудиться!
И обе маленькие невольницы почтительно ответили:
— Слушаем, о госпожа, и повинуемся!
Тогда мать Али Нура отправилась в сопровождении нескольких рабынь в хаммам, обняв в последний раз Анис аль-Джалис, которая не преминула пожелать ей приятной ванны.
В это самое время юный Али Нур пришел домой и отправился разыскивать свою мать, чтобы поцеловать у нее руку, как делал это ежедневно. И, не находя нигде матери, он начал обходить все комнаты и дошел наконец до той, которая была назначена для Анис аль-Джалис. И он увидел двух маленьких невольниц, охранявших двери; и они улыбнулись ему, потому что обе они восторгались его красотой и потому что втайне они питали любовь к нему. А Али Нур очень удивился, увидев, что дверь этой комнаты охраняется двумя маленькими невольницами, и он сказал им: