И я исполнился радости, и после этого мы расстались. И я вернулся в каган Серур, где я жил, и провел всю ночь не смыкая глаз. Но на рассвете я поспешил встать, и переоделся, и надушился самыми нежными духами, и взял с собой пятьдесят золотых динариев, которые я завернул в платок. И я вышел из кагана Серур и направился к месту, которое носит название Баб-Зауйлат; там я нанял осла и сказал погонщику:
— Поедем в квартал Габаниат!
И он тотчас же отправился со мною, и мы приехали на улицу Дарб-аль-Монкари, и я сказал погонщику:
— Узнай, где на этой улице дом набоба[16] Абу Шамы.
И погонщик пошел и через несколько минут вернулся и сказал мне:
— Ты можешь сойти с осла.
И я сошел с осла и сказал ему:
— Иди впереди меня, чтобы я знал, куда идти!
И он довел меня до самого дома, и я сказал ему:
— Завтра утром ты вернешься сюда за мной и проводишь меня обратно в мой каган.
И погонщик отвечал мне:
— Я в твоем распоряжении!
Тогда я дал ему четверть динария, и он взял его и поднес к своим губам и потом к своему лбу, желая выказать мне свою благодарность, и удалился.
Тогда я постучал в двери дома. И мне отворили двери две девочки, две молоденькие девственницы, груди которых держались еще совершенно прямо и были белы и округлы, как две луны. И они сказали мне:
— Войди, о господин! Наша госпожа ожидает тебя с нетерпением. И пыл ее страсти к тебе отнял у нее сон, и она всю ночь не смыкает глаз.
И я вошел во двор и увидел великолепное здание, в котором было семь дверей. И весь фасад его был украшен окнами, выходившими в большой сад. И в этом саду были фруктовые деревья всех сортов и всех цветов; и он обильно орошался проточной водой; и всюду слышался говор птиц. Что касается самого дома, то он был весь из белого мрамора, так отполированного, что каждый мог видеть в нем всё изображение; и все потолки внутренних покоев были покрыты золотом; и вокруг всего дома всюду были надписи и рисунки разных форм; и все в этом доме очаровывало глаз. И весь двор был вымощен мрамором высокой ценности и всевозможных цветов. И посередине большой залы был водоем из белого мрамора, усаженный жемчугом и драгоценными камнями; и весь пол был устлан дорогими коврами, и все стены были увешаны тканями всех цветов; и вокруг стен стояли широкие диваны.
И не успел я войти и присесть…
Но, дойдя до этого места, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.
А когда наступила
она сказала:
До меня дошло, о счастливый царь, что купец продолжал такими словами свой рассказ маклеру-копту из Каира, который, в свою очередь, пересказывал его султану, царившему в этом городе Китая:
— И я увидел, что ко мне приближается молодая девушка, вся убранная жемчугом и драгоценными камнями, и лицо ее сияло, и глаза были подведены чернью. И она улыбнулась мне, и привлекла меня к себе, и прижала к своей груди. Потом она прильнула своими губами к моим губам и начала сосать мой язык.
И она сказала мне:
— Неужели я вижу тебя наяву, неужели это не сон?
И я отвечал ей:
— Я раб твой.
И она сказала:
— О, какой благословенный день! Какое счастье! Клянусь Аллахом, я не живу более и не нахожу больше удовольствия в еде и питье!
Я отвечал ей:
— И я тоже!
Потом мы принялись беседовать, и я был совершенно смущен этим приемом и сидел с опущенной головой.
Через несколько минут накрыли скатерть, и нам были поданы самые изысканные блюда: разное жаркое, фаршированные цыплята и всевозможные пирожные. И мы ели до насыщения, и она сама клала мне куски в рот и каждый раз приглашала меня есть самыми убедительными словами.
Потом мне подали кувшин и медный таз; и я умыл руки, и она также, и после этого мы надушились розовой водой с мускусом; и мы сели опять и занялись беседой.
И она произнесла следующие строки:
Когда б я раньше знала о твоем приходе,
Взамен ковра для ног твоих постлала б
Кровь сердца своего и бархат глаз своих;
На ложе свежесть щек своих бы подостлала
Я, путник, для тебя; тебя же самого
С восторгом на свои ресницы уложила б.
И она начала рассказывать мне обо всех своих страданиях, и я сделал то же; и все это повело к тому, что я еще более влюбился в нее.
Потом мы отдались забавам и играм, и мы обнимали друг друга и расточали друг другу тысячи ласк до самого наступления ночи. И когда наступила ночь, слуги принесли нам обильный ужин, и мы пили и ели до полуночи. Потом мы легли спать и слились в тесном объятии и оставались так до самого утра. И никогда в жизни не было у меня такой ночи, как эта ночь!
На другое утро я встал и тихонько подсунул под подушку кошелек, в котором было пятьдесят золотых, и простился с молодой девушкой и собрался уйти.
Но она заплакала и сказала мне:
— О господин мой, когда же я опять увижу твое прекрасное лицо?
И я сказал ей:
— Я возвращусь сюда сегодня вечером.
И когда я вышел из дому, я увидел у ворот осла, на котором я приехал накануне; и возле него был также и погонщик, который дожидался меня. И я сел на осла и прибыл в каган Серур; и тут я сошел с осла и дал полдинария погонщику и сказал ему:
— Возвращайся сюда сегодня вечером, перед заходом солнца.
И он отвечал мне:
— Твои приказания для меня закон!
И тогда я пришел в каган и позавтракал; затем я отправился собирать деньги со своих должников за проданные им товары; и когда я получил деньги, я возвратился к себе. И я велел зажарить ягненка, и накупил сластей, и позвал носильщика, которому дал адрес и описание дома молодой девушки, и заплатил ему за доставку, и велел отнести все это к ней. И я продолжал заниматься своими делами до вечера; и тогда пришел за мной погонщик, и я взял пятьдесят золотых динариев и завернул их в платок и отправился к молодой девушке.
И когда я вступил в ее дом, я увидел, что все в нем блещет чистотой, и пол в нем вымыт, и вся посуда на кухне вычищена, и все светильники и фонари зажжены, и блюда приготовлены, и напитки и вина разлиты в сосуды. И, увидев меня, молодая девушка бросилась в мои объятия и принялась ласкать меня и сказала мне:
— О, как я ждала тебя!
После этого мы начали есть и ели до насыщения. И потом слуги убрали скатерть и принесли напитки. И мы пили не переставая и грызли миндаль и фисташки до полуночи. И после этого мы легли и лежали до утра. И тогда я встал и передал ей, по обыкновению, пятьдесят золотых динариев и вышел. И у ворот я нашел осла и сел на него и отправился в каган и уснул там. И вечером я встал и велел приготовить обед; и я сам приготовил блюдо из риса на масле, которое я приправил орехами миндаля; потом блюдо жареных земляных груш и еще много других вещей. Потом я купил фруктов и разных сортов миндаля и все это послал туда. И я взял с собою в платке пятьдесят золотых динариев и вышел из кагана. И я сел на того же осла и приехал к дому молодой девушки и вошел в дом. И мы сели есть и пить и потом обнимались до самого утра. И когда я встал, я сунул ей платок и вернулся, по обыкновению, в свой каган.
И все это не прекращалось, и я наконец совершенно разорился, и у меня не осталось не только ни одного динария, но даже ни одной драхмы.
И я не знал, что делать, и в душе думал, что все это дело шайтана.
И я произнес следующие стихи:
Довольно счастью на одно мгновенье
Покинуть богача, лишить его богатства, —
И тотчас меркнет блеск его и слава,
Как солнце яркое, к закату приближаясь.
И если с той поры людей покинул он,
То среди них о нем исчезнет быстро память;
А если к людям вновь захочет возвратиться,
То счастье не подарит уж его улыбкой.
Стыдиться будет он по улице пройти,
И в одиночестве он выплачет все слезы.
Аллах! Клянусь Тебе: не может человек
Ждать ничего от всех своих друзей;
Отец и мать от сына отвернутся,
Лишь только нищета его рукой коснется.
И я не знал, что мне делать, и, предавшись всецело моим печальным мыслям, я вышел из кагана, чтобы пройтись немного, и пришел на площадь Байн-аль-Касрейн, у самых ворот Зауйлата. И тут я нашел большое стечение людей, и толпа наполняла всю площадь, потому что это был праздник и базарный день. И я смешался с толпой и по воле рока увидел возле себя хорошо одетого всадника. По случаю большой тесноты я против моей воли был прижат к нему, и рука моя пришлась как раз против его кармана и коснулась его; и я почувствовал, что в этом кармане лежит маленький круглый сверток, и я быстро просунул руку в карман и вытащил из него сверток, но не настолько ловко, чтобы он не мог почувствовать это или заметить движение моей руки. И тогда всадник, чувствуя, что карман его сразу сделался легче, положил руку в карман и увидел, что там уже нет свертка. И тогда он в гневе повернулся ко мне и замахнулся своей булавой и с силой ударил меня по голове; и я упал на землю, и тотчас же меня окружила большая толпа людей, и некоторые из них остановили всадника и, держа за уезду его лошадь, говорили ему:
— Нехорошо пользоваться давкой и бить беззащитного человека!
Но всадник воскликнул им в ответ:
— Знайте все вы, что этот человек — вор!
При этих словах я очнулся от обморока, в котором находился, и услышал, как в толпе говорили:
— Нет, не может быть! Такой красивый и знатный юноша не может воровать!
И вот в толпе завязался спор о том, украл я или не украл, и возражения и объяснения так и сыпались со всех сторон, и в конце концов поток людей захватил и увлек меня с собой, и я, вероятно, успел бы скрыться от бдительности всадника, который не хотел выпустить меня, если бы по воле рока как раз в это время не появились вали и стража, которые прошли через ворота Зауйлата и подошли к толпе, теснившейся вокруг нас.