Прекрасный мальчик! Он луне подобен
И, как она, сияет с каждым днем
Красой все большей, большим совершенством!
Само ведь солнце блеск свой лучезарный
От анемонов щек его берет!
Он царь красы; изящества он полон,
Подобного которому нет в мире!
И подозренье не идет с ума,
Что красота полей, цветов роскошных —
Вся от него похищена была!
В течение всего этого времени молодой Гассан Бадреддин ни на минуту не покидал дворца своего отца Нуреддина, потому что старый ученый требовал величайшего внимания к своим урокам. Но когда Бадреддину исполнилось пятнадцать лет и старый ученый передал ему все свои знания, отец дал ему самое лучшее из всех своих платьев, усадил его на самого красивого из своих мулов и отправился с ним в сопровождении многочисленной свиты к дворцу султана. И когда они шествовали по улицам Басры, все жители пришли в восторг от несравненной красоты юноши, его стройности и его изящных манер, и все восклицали:
— О Аллах, что за красота! Смотрите, какая луна! Да охранит его Аллах от дурного глаза!
И так продолжалось все время, пока Бадреддин и его отец не прибыли во дворец султана. И когда султан увидел юного Гассана, он был так поражен его красотой, что потерял дыхание и некоторое время не мог прийти в себя. Потом он подозвал юношу к себе и полюбил его, и сделал своим любимцем, и осыпал своими милостями, и сказал отцу его Нуреддину:
— Визирь, ты должен каждый день присылать его ко мне, ибо я чувствую, что не в силах жить без него!
И визирь Нуреддин вынужден был ответить:
— Слушаю и повинуюсь!
Но в то время как Гассан Бадреддин сделался другом и фаворитом султана, Нуреддин, отец его, серьезно заболел и, чувствуя, что Аллах скоро призовет его к Себе, потребовал к себе своего сына и, сделав свои последние распоряжения, сказал ему:
— Знай, о дитя мое, что мир сей только временная обитель, а мир будущий вечен! И, покидая этот мир, я хочу дать тебе несколько добрых советов; ты же выслушай их внимательно и запечатли их в сердце своем!
И Нуреддин собрал все свои силы и посвятил Гассана Бадреддина во все правила житейской мудрости, поучающие, как жить в обществе себе подобных и ориентироваться в жизни.
После этого Нуреддин вспомнил о брате своем Шамзеддине, визире египетском, и о своей родине, и о родных своих, и друзьях в Каире; и он не мог удержать слез своих при мысли, что ему не привелось увидеться с ними перед смертью. И он сказал своему сыну:
— Дитя мое, запомни хорошенько мои слова, ибо они имеют важное значение. Знай же, что у меня в Каире есть брат по имени Шамзеддин. Это твой дядя, и к тому же визирь египетского султана. Мы когда-то немного повздорили, и я поселился здесь, в Басре, без его ведома и согласия. И вот я хочу продиктовать тебе мои последние распоряжения по этому поводу. Возьми же лист бумаги, калям и пиши под мою диктовку.
Тогда Гассан Бадреддин взял лист бумаги, вынул из-за пояса письменный прибор, выбрал из коробочки самый лучший очиненный калям, опустил его в пропитанную чернилами вату, находившуюся внутри прибора, потом он сел, положил лист бумаги на свою левую ладонь и, держа калям в правой руке, сказал своему отцу Нуреддину:
— О отец мой, внимаю твоим словам!
И Нуреддин начал так:
— «Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного…» — и продиктовал сыну всю свою историю от начала и до конца.
Потом он велел сыну записать, в какой день он прибыл в Басру и в какой день состоялась его свадьба с дочерью старого визиря. И он продиктовал ему всю свою генеалогию, и имена всех своих предков, и имена их отцов и их дедов, и все свои отличия — личные и наследственные, — и все, что касалось рода его отца и рода его матери.
Потом он сказал сыну:
— Сохрани этот лист бумаги. И если по воле судьбы тебя постигнет несчастье, то вернись туда, где родился я, твой отец Нуреддин, в благословенный город Каир. Там ты спросишь адрес твоего дяди-визиря, который живет в нашем доме; передай ему мой поклон, пожелай ему мира и скажи ему, что я умер, и что я скорбел о том, что умираю на чужбине, вдали от него, и что перед смертью у меня было лишь одно желание — увидеться с ним! Вот, сын мой Гассан, те советы, которые я хотел дать тебе. Умоляю тебя, не забывай их!
Тогда Гассан Бадреддин тщательно сложил бумагу, посыпав ее песком, обсушив и приложив печать своего отца-визиря; потом он зашил ее в свой тюрбан[72], просунув между материей и феской[73], но, желая предохранить бумагу от влаги, он тщательно завернул ее в кусок вощеного холста.
Справившись с этим делом, он весь предался своему горю и залился слезами, целуя руку своего отца Нуреддина и ужасаясь при мысли, что он остается один на свете и что лишится в такие юные годы лицезрения отца. И Нуреддин не переставал давать наставления своему сыну Гассану Бадреддину, пока не отдал богу душу.
Тогда Бадреддин предался глубокой печали, и вместе с ним печалились султан и все эмиры, и великие, и малые. Потом визиря Нуреддина похоронили со всеми почестями, подобавшими его сану.
И Гассан Бадреддин в течение двух месяцев исполнял похоронные обряды; и во все это время он ни на минуту не отлучался из своего дома и забыл даже в своем горе о том, что ему нужно пойти к султану. А султан, не понимая того, что только печаль держит прекрасного Гассана Бадреддина вдали от него, подумал, что тот не желает его видеть и избегает его. И он пришел в ярость, и, вместо того чтобы назначить Гассана визирем на место отца его Нуреддина, он назначил на это место другого, а к себе приблизил другого молодого придворного.
Не довольствуясь этим, султан приказал опечатать и отобрать в казну все его имущество: и все его дома, и все, что было в них. Потом он приказал схватить Бадреддина и привести его во дворец закованным в цепи. И новый визирь поспешил взять с собой нескольких придворных и направился к дому Гассана, который и не подозревал о несчастье, которое ему угрожало.
А между молодыми невольниками царского дворца был один юный мамелюк, который очень любил Гассана Бадреддина. И, узнав о приказании султана, он полетел стрелой к молодому Гассану, который сидел у себя опечаленный, с поникшей головой и удрученным сердцем, отдаваясь мыслям о покойном отце. И мамелюк сообщил ему о том, что ожидает его.
Тогда Гассан спросил:
— Есть ли еще время захватить что необходимо для моего бегства в чужие страны?
И молодой мамелюк отвечал:
— Время дорого! Думай теперь только о том, как бы поскорее скрыться отсюда!
Услышав это, юный Гассан, одетый как был и не успев ничего захватить с собой, вышел со всевозможной поспешностью, закрыв полами одежды свою голову, чтобы его не узнали. И он шел не останавливаясь, пока не очутился за городом.
Когда жители Басры узнали о приказе арестовать юного Гассана Бадреддина, сына покойного визиря Нуреддина, и отобрать в казну его имения и о его предполагаемой смерти, они были очень поражены и говорили с удивлением:
— О, как жаль такого красивого и очаровательного молодого человека!
Проходя же неузнаваемым по улицам, юный Гассан слышал эти сожаления и восклицания. Однако он спешил еще более и продолжал идти вперед еще быстрее, и его жребий и судьба были таковы, что он очутился как раз у кладбища, на котором была усыпальница его отца. Тогда он вошел на кладбище и прошел мимо других могил и приблизился к усыпальнице своего отца. Только тут опустил он свое платье, которым до этого времени была закрыта его голова, и вступил под купол усыпальницы, решив провести здесь ночь.
И вот когда он здесь присел, отдавшись своим мыслям, он увидел, что к нему приблизился один еврей, купец, хорошо известный во всем городе. И этот купец возвращался из соседней деревни и держал путь к городу. Проходя мимо могилы Нуреддина, он заглянул внутрь и увидел там юного Гассана Бадреддина, которого он тотчас же узнал. Тогда он вошел в усыпальницу, почтительно приветствовал юношу и сказал ему:
— О мой господин! Какое у тебя изменившееся и расстроенное лицо, — у тебя, при твоей красоте! Уж не постигло ли тебя новое несчастье, еще большее, чем смерть твоего отца, визиря Нуреддина, которого я так чтил и который любил меня и уважал? Но так было угодно Аллаху в святом Его милосердии.
Однако юный Гассан Бадреддин не пожелал говорить об истинной причине перемены в его лице и ответил ему так:
— Когда я заснул сегодня после полудня на своей постели, я увидел во сне, что ко мне приблизился мой покойный отец и начал сурово упрекать меня за то, что я недостаточно усердно посещаю его могилу. Тогда я, исполнившись страха и скорби, сразу же проснулся и, потрясенный, поспешно прибежал сюда. И ты видишь меня еще находящимся под этим тягостным впечатлением.
Тогда еврей сказал ему:
— О господин мой, уже давно я собирался повидаться с тобой и переговорить об одном деле; и судьба благоприятствует мне сегодня, поскольку я встретил тебя. Знай же, о юный господин мой, что визирь, твой отец, с которым я вел дела, снарядил в далекий путь корабли, которые скоро придут, нагруженные товарами на его имя.
Если ты желаешь уступить мне грузы с этих кораблей, я предлагаю тебе по тысяче динариев за каждый груз и могу заплатить тебе тотчас же наличными деньгами.
И еврей вытащил из-под своего платья кошель, наполненный золотом, отсчитал тысячу динариев и предложил их тотчас же юному Гассану, который не преминул принять это предложение, ниспосланное ему Аллахом, чтобы вывести его из того затруднительного положения, в котором он находился.
Потом еврей прибавил:
— А теперь, о господин мой, напиши мне расписку в получении денег и приложи к ней твою печать.
Тогда Гассан Бадреддин взял бумагу, которую протянул ему еврей, и калям, обмакнул его в медную чернильницу и написал на бумаге следующее: «Свидетельствую, что написавший эту бумагу есть Гассан Бадреддин, сын покойного визиря Нуреддина, — да помянет его Аллах в Своем милосердии! — и что он продал еврею такому-то, сыну такого-то, купцу из Басры, груз первого корабля, который прибудет в Басру, из числа кораблей, принадлежавших его отцу Нуреддину; и все это за сумму в тысячу динариев — ни более ни менее». Потом он приложил свою печать внизу листа и передал его еврею, который ушел, почтительно поклонившись.