Тогда Гассан Бадреддин из Басры смешался с толпой и, пробираясь тут и там, очутился во главе шествия, рядом с горбуном. И тогда красота Гассана явилась всем во всем ее дивном блеске. Ибо Гассан был в том самом роскошном платье, в котором он ходил по Басре: на голове у него была шапочка — тарбуш[75], — обернутая в великолепный шелковый тюрбан, вышитый золотом и серебром и свернутый по моде, принятой в Басре; и его верхнее платье было выткано шелком с примесью золотых нитей. И все это еще более возвышало его величественный вид и его красоту.
И каждый раз, как какая-нибудь певица или танцовщица отделялась во время шествия от группы музыкантов, игравших на разных инструментах, и приближалась к нему перед самим горбуном, Гассан Бадреддин опускал руку в карман и вынимал ее оттуда полной золота, и он разбрасывал это золото вокруг себя целыми пригоршнями и клал целые пригоршни золота на тамбур[76] с бубенчиками молодой танцовщицы или молодой певицы, и так каждый раз; и все это он делал с несравненным изяществом и грацией. И тогда все женщины, так же как и вся толпа, пришли в полное изумление и были очарованы его красотой и приятным обращением.
И вот шествие приблизилось к дворцу. Тогда дворцовые служители оттеснили толпу и не дозволили войти никому, кроме музыкантов и группы танцовщиц и певиц, шедших позади горбуна. И больше они не дозволили входить решительно никому. И тогда певицы и танцовщицы единодушно обратились к дворцовым служителям и сказали им:
— Клянемся Аллахом! Вы имеете полное основание не пускать мужчин в гарем вместе с нами для присутствия при одевании новобрачной! Но мы совершенно отказываемся войти, если вы не дозволите войти вместе с нами этому молодому человеку, который осыпал нас своими щедротами! И мы отказываемся принимать участие в свадебном торжестве, если на нем не будет присутствовать этот молодой человек, наш друг!
И женщины насильно овладели Гассаном и ввели его с собою в гарем, на середину большой залы собраний и празднеств. И таким образом, он был единственный мужчина, допущенный в гарем вопреки желанию горбуна, который не мог помешать этому.
В зале празднеств собрались все дамы, жены эмиров, визирей и служащих при дворце. Все эти дамы расположились двумя рядами, и каждая держала в руке большую свечу; и лица у всех были закрыты вуалями из белого шелка ввиду присутствия двух мужчин. И вот Гассан и горбун-новобрачный прошли между двумя вереницами женщин. Они поднялись на возвышение и сели, пройдя между этими двумя рядами, которые тянулись от залы собраний и празднеств и до самой брачной комнаты, откуда вскоре должна была выйти для участия в церемонии новобрачная.
И при виде Гассана Бадреддина, при виде его красоты, прелести его лица, блиставшего, как вновь народившаяся луна, женщины пришли в волнение, дыхание у них остановилось, и они чувствовали, что теряют разум. И каждая из них горела желанием обнять этого дивного юношу и броситься на его грудь и остаться связанной с ним в течение года, или месяца, или хоть одного часа, или по крайней мере столько времени, сколько нужно для того, чтобы получить хоть одну его ласку и почувствовать его прикосновение.
И все эти женщины, которые не в силах были сдерживать себя долее, сразу открыли свои лица, приподняв свои вуали. И все они показывали себя без всякой сдержанности, совершенно забыв о присутствии горбуна.
И все они старались подойти к Гассану Бадреддину, чтобы поближе им полюбоваться и сказать ему слово любви или по крайней мере сделать ему знак глазом, чтобы он мог видеть, в чем заключается их желание. Между тем танцовщицы и певицы усиливали еще более это впечатление, рассказывая о щедрости Гассана и побуждая этих дам еще более ухаживать за ним.
И дамы говорили:
— О Аллах! Аллах! Вот это молодой человек! Именно он достоин спать с Сетт эль-Госн! Они созданы друг для друга! И что за противный горбун, и как не истребит его Аллах?!
И вот в то время, когда дамы в зале продолжали восхвалять Гассана и посылать проклятие горбуну, певицы ударили вдруг в свои тамбурины, и двери брачной комнаты открылись, и новобрачная, прекраснее луны во время полнолуния, вышла в залу в сопровождении евнухов и прислужниц.
Сетт эль-Госн, дочь визиря Шамзеддина, шла среди женщин, и она блистала, как гурия[77], и все остальные рядом с нею казались только сопутствующими светилами и окружали ее, точно звезды луну, выходящую из облака. И она была надушена амброю, мускусом и розою; и волосы у нее были убраны и блистали под шелком, который их прикрывал; и плечи дивно обрисовывались под роскошными одеждами, которые их прикрывали. И она действительно была одета по-царски; между прочим, на ней было одеяние, все вышитое червонным золотом, и на его ткани были изображены фигуры зверей и птиц; но это было только верхнее одеяние; что же касается других, нижних, одеяний, то один только Аллах был бы в состоянии понять и оценить их стоимость! И на шее у нее было ожерелье, которое могло стоить… кто знает сколько тысяч динариев! Каждый камень, из которых оно состояло, представлял такую редкость, подобной которой не видел ни один из смертных, будь то даже сам царь!
Одним словом, Сетт эль-Госн, новобрачная, была так хороша, как полная луна в свой четырнадцатый день![78]
Что же касается Гассана Бадреддина из Басры, то он продолжал сидеть, восхищая всех присутствующих дам. И вот в его сторону направилась новобрачная. Она подошла к возвышению, грациозно покачиваясь направо и налево. И тогда конюх-горбун поднялся и поспешил к ней, чтобы обнять ее, но она с ужасом оттолкнула его, быстро отвернулась и в тот же миг очутилась перед прекрасным Гассаном. И подумать только, это был ее двоюродный брат, и она этого не знала, и он тоже!
При виде всего этого все присутствующие женщины засмеялись, в особенности когда юная новобрачная остановилась перед прекрасным Гассаном, к которому она тотчас же воспылала страстью, и вскричала, протянув руки к небу:
— Аллахумма![79] Сделай так, чтобы этот прекрасный юноша был моим супругом! И избавь меня от этого горбатого конюха!
Тогда Гассан Бадреддин, как ему приказывал джинн, опустил руку в карман и вынул ее полной золота; и он бросал золото горстями прислужницам Сетт эль-Госн, и танцовщицам, и певицам, а они восклицали:
— Ах! Если бы ты мог обладать новобрачной!
И Бадреддин любезно улыбался на все их пожелания и на их похвалы.
Что же касается горбуна, то он оставался все время один, безобразный, как обезьяна. И все окружили Сетт эль-Госн и прекрасного Гассана, не обращая внимания на отвратительного горбуна, который сидел, покинутый всеми, возбуждая смех и презрение. И всякая, случайно приближаясь к нему или проходя мимо него, тушила свою свечу, чтобы посмеяться над ним. И он все время оставался один, и злился, и выходил из себя, и все женщины издевались над ним, проходя мимо, и отпускали бесцеремонные шутки.
И одна говорила ему:
— Обезьяна! Ты можешь обойтись как-нибудь без жены!
И другая говорила ему:
— Посмотри! Куда ты годишься в сравнении с нашим прекрасным господином!
И прочие говорили:
— Он мог бы одним ударом забросить тебя обратно в твою конюшню!
И все смеялись.
Что же касается новобрачной, то она семь раз подряд, и каждый раз одетая иначе, обходила кругом залу в сопровождении всех дам; и она останавливалась после каждого круга перед Гассаном Бадреддином. И каждое новое платье на ней было еще прекраснее предыдущего, и каждое убранство бесконечно превосходило прежнее. И все время, пока новобрачная медленно, шаг за шагом подвигалась вперед, играющие на инструментах творили чудеса, и певицы пели любовные песни, все более страстные и возбуждающие, и танцовщицы, ударяя в тамбурины с бубенчиками, танцевали, как птички! И каждый раз Гассан Бадреддин из Басры не забывал бросать золото горстями, рассыпая его по всей зале, и все женщины теснились, чтобы сколько-нибудь получить золота и коснуться руки этого юноши. И вот, охваченные всеобщим весельем, возбужденные звуками музыки и опьяненные пением, они разыгрывали любовные пантомимы перед глазами Гассана, который сидел и улыбался.
А горбун, сильно раздосадованный, должен был смотреть на все это! И досада его увеличивалась все более и более, так как женщины, отходя от Гассана, подходили к нему и делали, издеваясь над ним, непристойные жесты и шутили над ним. И все окружающие смеялись.
После седьмого круга свадьба закончилась, так как уже прошла значительная часть ночи. И играющие на инструментах перестали играть на них, танцовщицы и певицы остановились и вместе со всеми дамами проходили перед Гассаном, одни — целуя его руки, другие — касаясь полы его платья; и все уходили, оглядываясь в последний раз на Гассана и как бы говоря ему, чтобы он оставался здесь.
И вот наконец в зале не осталось совсем никого, кроме Гассана, горбуна и новобрачной с ее прислужницами. И тогда прислужницы увели новобрачную в уборную комнату и начали снимать с нее одежды одну за другою, каждый раз говоря: «Во имя Аллаха!» — чтобы оградить ее от дурного глаза.
И потом они удалились, оставив ее одну с ее старой кормилицей, которая, прежде чем провести ее в брачную комнату, должна была подождать, чтобы туда прошел первым новобрачный-горбун.
И тогда горбун встал со своего места и, увидав, что Гассан все еще сидит по-прежнему, сказал ему очень сухо:
— Поистине, о господин, ты сделал нам величайшую честь своим присутствием и осыпал нас своими щедротами этой ночью. Но теперь чего же ждешь ты? Разве ты не собираешься уходить, прежде чем тебя прогонят?
Тогда Гассан, который, в общем, не считал справедливым оставаться здесь более, сказал, поднимаясь:
— Во имя Аллаха!
И он поднялся и вышел. Но лишь только он вышел из дверей залы, как увидел джинна, который приблизился к нему и сказал: