Тогда визирь сказал ему:
— Вылезай поскорей, сумасшедший, и уйдем отсюда, чтобы я мог разобрать, что было с тобою!
Но горбун отвечал:
— Пусть я сумасшедший, но я не настолько еще лишился рассудка, чтобы двинуться отсюда без дозволения джинна, ибо он строго наказал мне не шевелиться до восхода солнца! И убирайся ты отсюда и оставь меня в покое! Скажи мне только, скоро ли взойдет солнце или еще не скоро?
И визирь, изумляясь все более и более, сказал:
— Но что же это за джинн, о котором ты говоришь?
Тогда горбун рассказал ему, как он пришел в кабинет удобств, как к нему явился джинн под разными образами — крысы, кошки, собаки, осла и, наконец, буйвола — и как он втиснул его в это отверстие головой вниз, приказав ему не шевелиться до утра. И после этого горбун начал стонать и плакать.
Тогда визирь подошел к нему и схватил его за ноги и вытащил из отверстия. И горбун, повернув к визирю свое желтое, запачканное, искаженное лицо, закричал:
— Будь ты проклят, — ты и твоя дочь, любовница буйволов!
И, дрожа от страха при мысли, что джинн может опять явиться, горбун пустился бежать, оглашая воздух стонами и не оглядываясь назад. И, придя во дворец, он поднялся к султану и рассказал ему обо всем, что произошло у него с джинном.
Что же касается визиря Шамзеддина, то он точно помешанный вернулся к своей дочери Сетт эль-Госн и сказал ей:
— Дочь моя, я чувствую, что разум мой мутится. Объясни мне как следует всю эту историю.
И Сетт эль-Госн сказала ему:
— Знай, отец мой, что этот прелестный юноша, которого чествовали на свадебном пиру как новобрачного, спал со мною всю эту ночь и насладился моей девственностью, и, без сомнения, у меня будет ребенок от него. И если хочешь убедиться в правдивости моих слов, взгляни сюда: вот на стуле его тюрбан, а вот на диване его верхние шальвары, а вот его нижние шальвары на моей постели. Кроме того, в его шальварах спрятан какой-то предмет, и я никак не могу догадаться, что бы это могло быть.
Услышав эти слова, визирь подошел к стулу и взял тюрбан Гассана и стал рассматривать его со всех сторон; потом он воскликнул:
— Но ведь это точь-в-точь такой тюрбан, какие носят визири в Басре и Мосуле!
Потом он развернул материю и нашел зашитое под нею письмо, которое он поспешил взять; потом он осмотрел шальвары и нашел в них кошелек, и в нем тысячу динариев, которые еврей из Басры дал Гассану Бадреддину. В кошельке был еще клочок бумаги, и на нем были написаны рукой еврея следующие строки: «Свидетельствую, что я такой-то, купец из Басры, вручил эту тысячу динариев по добровольному соглашению господину Гассану Бадреддину, сыну визиря Нуреддина, — да помилует его Аллах! — в уплату за груз первого его корабля, который прибудет в Басру». Когда визирь Шамзеддин прочитал эти строки, из груди его вырвался громкий крик, и он лишился чувств. И когда он пришел в себя, он поспешил открыть письмо, найденное в тюрбане, и сразу узнал почерк своего брата Нуреддина.
Тогда он стал плакать и убиваться и воскликнул:
— О бедный брат мой! Бедный брат мой! — Наконец, когда он немного успокоился, он сказал: — Аллах всемилостив и всемогущ! — Потом он обратился к дочери и сказал ей: — Дочь моя, знаешь ли ты имя того, кому ты отдалась этой ночью? Это племянник мой, сын твоего дяди Нуреддина, это — Гассан Бадреддин!
А эта тысяча динариев — выкуп за тебя! Да будет благословен Аллах Всевышний!
Потом он произнес следующие стихи:
Его следы открыл я, и мгновенно
Я таю весь от страстного желанья!
И горько лью все слезы глаз моих
Я, о жилище счастья вспоминая.
И без ответа тщетно я кричу:
«Кто разлучил со мной его жестоко?
Пускай же тот, причина бед моих,
Смягчит свой гнев, позволив мне вернуться!»
Потом визирь еще раз прочитал со вниманием завещание брата и нашел в нем всю историю Нуреддина и сына его Гассана. И он был крайне изумлен всем этим, особенно когда он удостоверил и сопоставил числа, данные его братом, с числами своего бракосочетания в Каире и рождения дочери Сетт эль-Госн. И он отметил полное совпадение этих чисел.
И он пришел в такое изумление, что поспешил к султану и рассказал ему всю эту историю и показал все документы. И султан также изумился до пределов изумления и приказал придворным летописцам написать эту удивительную историю и отдать ее на хранение в архивы.
Что же касается визиря Шамзеддина, то он вернулся к своей дочери и начал ждать возвращения своего племянника, молодого Гассана Бадреддина. Но он убедился, что Гассан Бадреддин исчез, и неизвестно куда. И, не понимая причины его исчезновения, он сказал себе: «Клянусь Аллахом, это самое необычайное происшествие! Поистине, никто не испытал подобного!»
Дойдя до этого места в своем повествовании, Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла, не желая утомлять долее Шахрияра, царя островов Индии и Китая.
Но когда наступила
она сказала:
Услышала я, о счастливый царь, что Джафар аль-Бармаки, визирь халифа Гаруна аль-Рашида, продолжал в таких выражениях свой рассказ:
— Когда визирь Шамзеддин убедился, что племянник его Гассан Бадреддин исчез, он сказал себе: «Благоразумно будет — ибо все бытие на земле состоит из жизни и смерти, — если я приму теперь все меры, чтобы племянник мой Гассан мог увидеть этот дом в том же состоянии, в каком он оставил его».
И вот визирь Шамзеддин взял чернильницу, калям и лист бумаги и записал предмет за предметом — все в том же порядке, в каком оно стояло в его доме: «Такой-то шкаф стоит там-то; такая-то занавесь находится там-то…» и так далее. И когда он закончил, он запечатал эту записку, прочитав ее своей дочери Сетт эль-Госн, и со всеми предосторожностями запер ее в шкаф с документами. Затем он поднял тюрбан, колпак, шальвары, платье и кошелек, связал все это в узел и заботливо спрятал его в надежное место.
Что же касается Сетт эль-Госн, дочери визиря, то она действительно забеременела после своей первой брачной ночи и по истечении девяти месяцев произвела на свет мальчика, прекрасного, как луна, и совершенно походившего на отца: такого же красивого, и такого же обаятельного, и такого же совершенного. И при его появлении женщины обмыли его и зачернили ему веки сажей[81], потом отрезали пуповину и передали его на попечение нянек и кормилицы. И за его удивительную красоту его назвали Аджиб[82].
Когда прекрасный Аджиб, подрастая день за днем, месяц за месяцем и год за годом, достиг возраста семи лет, визирь Шамзеддин, его предок, отправил его в школу очень известного учителя, который обещал визирю заботиться о его внуке. И каждый день маленький Аджиб в сопровождении негра Саида, доброго евнуха его отца, отправлялся в школу, и вечером он возвращался домой. И в течение пяти лет мальчик посещал эту школу, пока ему не исполнилось двенадцать лет. Но в это время маленький Аджиб сделался ненавистен всем другим детям, своим школьным товарищам, которых он постоянно бил и бранил, говоря при этом:
— Кто из вас может сравниться со мною? Я сын визиря Египта!
Наконец все школьники сговорились и пожаловались школьному учителю на дурное обращение Аджиба. И вот школьный учитель, который уже успел убедиться, что наставления не действуют на сына визиря, но не решался исключить его из школы из почтения к его деду-визирю, выслушал жалобу детей и сказал им:
— Я научу вас, что нужно сказать Аджибу, чтобы он не возвращался больше в нашу школу. Завтра во время отдыха окружите Аджиба и говорите друг другу: «Мы придумали очень забавную игру. Но в ней может принять участие только тот, кто громко произнесет имя своего отца и своей матери. Тот же, кто не может сделать этого, будет признан незаконным сыном и не сможет играть с нами».
И вот утром, как только Аджиб явился в школу, дети окружили его, и один из них, как было раньше условлено между ними, воскликнул:
— Да, это чудесная игра! Но в ней может принять участие только тот, кто назовет имя своего отца и своей матери! Ну, начинайте теперь по очереди! — И он подмигнул им.
Тогда выступил вперед один из мальчиков и сказал:
— Меня зовут Набих! Мать мою зовут Набиха! А отца — Изеддин!
Потом выступил другой и сказал:
— Меня зовут Нагиб! А мать мою зовут Гамилла. А отца — Мустафа!
Потом выступили третий и четвертый и сказали то же самое.
И когда пришла очередь Аджиба, он произнес высокомерно:
— Я Аджиб! А моя мать — Сетт эль-Госн! А отец мой — Шамзеддин, визирь Египта!
Тогда все дети закричали:
— Нет, клянемся Аллахом, визирь не твой отец!
И маленький Аджиб воскликнул с гневом:
— Да сразит вас Аллах! Визирь поистине мой отец!
Однако дети стали хихикать и хлопать в ладоши и, повернувшись к нему спиною, закричали:
— Убирайся! Ты не знаешь имени своего отца! Шамзеддин не отец тебе, а дед! Он отец твоей матери! И ты не можешь играть с нами!
И дети разбежались, заливаясь смехом. Тогда Аджиб почувствовал стеснение в груди и готов был разрыдаться.
Но школьный учитель подошел к нему и сказал:
— Как, Аджиб, неужели же ты не знаешь, что визирь не отец твой, а дед, отец твоей матери Сетт эль-Госн? Что же касается твоего отца, то ни ты, ни мы и никто вообще не знает, кто он. Ибо султан выдал замуж Сетт эль-Госн за конюха-горбуна, но конюх не мог спать с Сетт эль-Госн, потому что в ночь его свадьбы — так говорит весь город со слов горбуна — джинны заперли его и овладели Сетт эль-Госн. И горбун рассказывал удивительные вещи о буйволах и ослах и других подобных существах. Итак, знай, что имя твоего отца не известно никому! Смири же свое сердце перед Аллахом и твоими товарищами, которые относятся к тебе как к незаконнорожденному. Ты, Аджиб, находишься в том же положении, как и дитя, купленное на рынке и не знающее имени своего отца. Повторяю тебе, знай, что визирь Шамзеддин — твой дед, а отец твой не известен никому. И советую тебе смирить твою гордость.