— Поистине, какая честь для меня! И какое счастье! И пусть это будет вам в удовольствие и усладит ваши желудки!
И маленький Аджиб после первых же глотков не упустил из виду пригласить пирожника сесть, говоря ему:
— Ты можешь остаться с нами и есть вместе с нами! И Аллах вознаградит нас и даст нам успех в наших поисках!
Тогда Гассан Бадреддин сказал ему:
— Как, дитя мое? Ты еще так юн, а уже понес утрату чего-то дорогого?
И Аджиб отвечал ему:
— Да, добрый человек, мое сердце уже испытано и обожжено отсутствием одного дорогого человека! И этот человек — не кто иной, как мой собственный отец! И мой дед и я, оба мы выехали из своей земли, чтобы обойти, отыскивая его, все страны.
И маленький Аджиб при этом воспоминании заплакал, и Бадреддин не мог остаться безучастным к его слезам и тоже заплакал. И даже евнух начал сочувственно качать головой. Однако все это не помешало им оказать честь зернам граната, надушенным и приправленным с полным знанием дела. И они ели до насыщения, настолько это было вкусно.
Когда же прошло некоторое время, Гассан не мог их долее удерживать; и евнух увел Аджиба, и они пошли обратно, направляясь к палаткам визиря. Но лишь только ушел Аджиб, Гассан Бадреддин почувствовал, что вместе с ним удалилась и его душа, и, будучи не в силах противиться желанию последовать за ним, он поспешно запер свою лавку и, нисколько не подозревая, что Аджиб его сын, вышел и ускорил свои шаги, следуя за ними; и он настиг их раньше, чем они успели выйти из больших ворот Дамаска.
Тогда евнух заметил, что пирожник следует за ними, и обернулся к нему и сказал:
— Зачем это ты следуешь за нами, пирожник?
И Бадреддин ответил:
— Да просто потому, что у меня маленькое дело за городом, и я хотел присоединиться к вам двоим, чтобы проделать этот путь сообща, а затем я вернусь обратно. И к тому же уход ваш вырвал у меня душу из тела.
При этих словах евнух очень рассердился и закричал:
— Поистине, эта чаша стоит нам очень дорого! Что за несчастная чаша! Этот пирожник хочет теперь испортить наше пищеварение! И вот он теперь идет по нашим следам с одного места на другое!
Тогда Аджиб повернулся, увидел пирожника, сильно покраснел и пробормотал:
— Саид, перестань! Дорога Аллаха открыта для всех мусульман! — А потом он прибавил: — Если он не перестанет следовать за нами до самих палаток, тогда мы увидим, что он действительно преследует меня, и мы можем тогда прогнать его.
После этого Аджиб опустил свою голову и продолжал свой путь, и евнух шел за ним в нескольких шагах позади.
Что же касается Гассана, то он продолжал следовать за ними до самого Мейдана-эль-Гасба, где были разбиты их палатки. Тогда Аджиб и евнух оглянулись и увидели его в нескольких шагах позади себя.
Аджиб на этот раз тоже рассердился, и он побоялся, что евнух расскажет обо всем деду, — как Аджиб вошел в лавку пирожника и как, в свою очередь, пирожник следовал за Аджибом. При этой мысли, которая ужаснула его, он поднял камень и посмотрел на Гассана, который стоял неподвижно, созерцая его со странным блеском в глазах.
Аджиб же, думая, что этот огонь в его глазах — огонь двусмысленный, рассердился еще более и изо всей силы бросил в него камнем и жестоко поразил им Гассана в лоб. И после этого Аджиб и евнух поторопились к палаткам. Гассан же Бадреддин упал на землю без чувств и весь залился кровью. Однако, к счастью, он скоро пришел в себя и остановил кровь, оторвав лоскут от ткани своего тюрбана и перевязав лоб. Потом он принялся журить себя и сказал себе так: «Поистине, так и следовало за мою оплошность! Я поступил легкомысленно, заперев лавку и неприлично следуя за этим прекрасным мальчиком, дав ему повод думать, что я следую с двусмысленными намерениями».
Потом он вернулся в город, отпер свою лавку и принялся за приготовление пирожных и продавал их, думая с печалью о своей бедной матери в Басре, которая учила его, когда он был ребенком, приемам кондитерского искусства. И он заплакал и, чтобы утешиться, произнес следующий стих:
Не жди ты справедливости от Рока:
Разочарован будешь горько ты,
Ведь справедливость Року неизвестна!
Что же касается визиря Шамзеддина, дяди пирожника Гассана Бадреддина, то после трехдневного отдыха в Дамаске он велел снять лагерь на Мейдане-эль-Гасба и, направляясь к Басре, держал путь на Хомс, Хаму и Халеб.
И везде он производил свои розыски, надеясь найти Гассана. Из Халеба он отправился в Мардин, оттуда в Мосул и в Диярбакыр и наконец прибыл в Басру.
После кратковременного отдыха он поспешил представиться султану Басры, который принял его очень милостиво и любезно осведомился о цели его приезда в Басру. И Шамзеддин рассказал ему всю историю и сообщил ему, что он родной брат его бывшего визиря Нуреддина.
И, услышав имя Нуреддина, султан сказал:
— Да будет с ним милость Аллаха! — и потом добавил: — Да, друг мой, Нуреддин был действительно моим визирем, и я очень любил его, и он действительно умер пятнадцать лет тому назад! И после него действительно остался сын, Гассан Бадреддин, который был моим любимцем и который внезапно исчез. И с тех пор мы ничего не слышали о нем. Однако здесь, в Басре, живет его мать, жена твоего брата Нуреддина, дочь моего старого визиря, предшественника Нуреддина.
Узнав об этом, Шамзеддин исполнился радости и сказал султану:
— О царь времен, мне хотелось бы видеть мою невестку!
И султан дал ему свое разрешение на это.
Тогда Шамзеддин отправился к дому своего покойного брата Нуреддина, осведомившись о том, где находится этот дом, и он не переставал думать о своем брате Нуреддине, который умер вдали от него, скорбя о том, что не мог обнять своего брата перед смертью. И когда он прибыл к дому брата, он горько заплакал и произнес следующие строки:
О, если б мог вернуться я в жилище
Ночей минувших! Если бы я мог
Поцеловать его родные стены!
Но не любовь к тем стенам дорогим
Мое так сердце больно поразила,
А лишь любовь к тому, кто в них живет!
И он вошел через большие ворота в обширный двор, в глубине которого возвышался прекрасный дом. Входная дверь этого дома была настоящим чудом — вся из гранита, оживленного мрамором всевозможных цветов. И на этой двери, на великолепном мраморе, он увидел имя Нуреддина, вырезанное золотыми буквами. Тогда он поклонился, поцеловал это имя и предался печали и слезам и произнес следующие стихи:
Когда восходит рано утром солнце,
Я о тебе спешу его спросить,
И каждый вечер молнии блестящей
Я предлагаю этот же вопрос!
Когда я сплю — да, если даже сплю, —
Желанья жало, тяжкий гнет желанья,
Желания зубчатая пила
Меня терзает, не дает покоя!
И никогда не жалуюсь ему я.
О нежный друг, не удлиняй разлуки!
Мое разбилось сердце на куски,
Разбилось вдребезги от тягости разлуки!
Как будет счастлив несравненный день,
День благодатный нашего свиданья!
Но не подумай, что наполнить мог
Я без тебя свой ум иной любовью:
Нет места в сердце для второй любви!
Потом он вошел в дом и прошел через все покои и наконец дошел до комнаты, удаленной от других комнат, в которой жила его невестка, мать Гассана Бадреддина из Басры.
С тех пор как скрылся сын ее Гассан Бадреддин, она удалилась в эту комнату, проводя дни и ночи в слезах и рыданиях. И посередине этой комнаты она воздвигла маленькое сооружение наподобие храма, изображавшее могилу ее бедного дитяти, которого она считала умершим. Тут она проводила все дни и ночи в слезах и молитве, и, когда печаль доводила ее до изнурения, она склоняла голову на могилу сына и засыпала.
Когда Шамзеддин подошел к двери этой комнаты, он услыхал голос своей невестки, и этот печальный голос произносил следующие стихи:
Тебя Аллахом я молю, гробница,
Скажи, исчезла ль друга красота
И совершенства все его бесследно?!
Ужель навек померк отрадный блеск
Такой красы?.. Скажи мне, о гробница:
Ведь ты не сад волшебных наслаждений,
Ведь ты не неба лучезарный свод,
Так отчего ж во тьме твоей я вижу,
Как ветвь цветет и как блестит луна?
Тогда визирь Шамзеддин вошел в комнату и с глубочайшим почтением поклонился своей невестке. И он сообщил ей, что он брат Нуреддина, ее мужа, и рассказал ей всю историю: как сын ее Гассан проспал ночь с его дочерью Сетт эль-Госн, и как он на другой день исчез, и как Сетт эль-Госн с этой самой ночи забеременела и родила Аджиба. Потом он добавил:
— Аджиб тут со мной! И ты должна считать его своим сыном, потому что он рожден моей дочерью от твоего сына!
И вдова Нуреддина, сидевшая все время безучастно, как женщина, вполне отдавшаяся своей печали и уже отказавшаяся от света, при вести, что сын ее жив, и что внук ее тут же, и что перед нею ее зять Шамзеддин, визирь Египта, быстро вскочила с места, бросилась к ногам визиря и принялась целовать у него ноги и в честь его произнесла следующие строки:
Осыпь дарами ты того, кто ныне
Мне эту весть счастливую принес!
Ведь он принес мне лучшее известье
Из всех, какие слышала я в жизни!
И если он подарок взять захочет,
Свое я сердце подарю ему,
Истерзанное тягостной разлукой!
И визирь послал за Аджибом, который не замедлил явиться. Тогда бабушка поднялась с места и бросилась к нему на шею, заливаясь слезами.
И Шамзеддин сказал ей:
— О мать, поистине теперь не время предаваться слезам, ибо ты должна собраться в путь и отправиться с нами в Египет! И да соединит нас всех Аллах с Гассаном, твоим сыном и моим племянником!
И бабушка Аджиба отвечала:
— Слушаю и повинуюсь!
И она тотчас же поднялась и собрала все необходимые для отъезда вещи и съестные припасы и взяла всех своих слуг и собралась в дорогу.