Тогда Сетт эль-Госн, будучи не в силах долее сдерживаться, вскочила с постели и бросилась на шею к Гассану Бадреддину и прижала его к своей груди, обнимая его и покрывая его поцелуями. Но он не смел даже пошевелиться.
И вдруг он воскликнул:
— Нет, нет! Все это только сон! Аллах! Где я? Наяву ли все это?!
И бедный Гассан, нежно перенесенный на руках Сетт эль-Госн на ложе, погрузился в тяжелый сон, и, в то время как Сетт эль-Госн бодрствовала над ним, он продолжал бормотать сквозь сон то снова: «Это сон!», то снова: «Нет! Это наяву!»
К утру душа и мысли Гассана Бадреддина успокоились, и, проснувшись, он нашел себя в объятиях Сетт эль-Госн и увидел возле нее, в ногах постели, своего дядю — визиря Шамзеддина, который тотчас же пожелал ему мира.
И Бадреддин сказал ему:
— Ради Аллаха, скажи, разве ты не тот самый, который приказал связать мне руки и разрушить мою кондитерскую? И все это по причине недостаточного количества ароматов в блюде из гранатовых зерен?
Тогда визирь Шамзеддин, не находя более оснований молчать обо всем этом, сказал ему:
— О дитя мое, знай, что ты Гассан Бадреддин, мой племянник, сын моего покойного брата Нуреддина, визиря Басры! И сам я страдал от такого обращения с тобой, к которому должен был прибегнуть для доказательства твоей подлинности и для того, чтобы убедиться, что ты и есть тот самый, который взошел на ложе моей дочери в первый день ее брака. И это доказательство я получил, увидев, что ты узнаёшь (ибо я спрятался позади тебя) этот дом, и эту обстановку, и свой тюрбан, и шальвары, и кошелек, и в довершение всего расписку в кошельке и письмо, спрятанное в тюрбане и содержащее в себе наставления твоего отца Нуреддина. Прости меня, дитя мое! Ибо я не имел в руках иного средства узнать тебя, я, который до этого никогда не видел тебя, поскольку ты родился в Басре! Ах, дитя мое! Все это произошло вследствие незначительной размолвки, случившейся в самом начале между твоим отцом, моим братом Нуреддином, и мной, твоим дядей! — И визирь рассказал ему всю историю, а потом прибавил: — О дитя мое! Что же касается твоей матери, то я привез ее из Басры, и ты можешь видеть ее, а также твоего сына Аджиба — плод первой ночи твоего брака с его матерью!
И первым вошел после этого Аджиб, который бросился на шею к своему отцу без прежних опасений. И Бадреддин в восторге произнес:
Когда ушел ты, стал я плакать горько
И долго плакал. И не в силах были
Мои глаза сдержать потоки слез.
Я клятву дал, что, если вновь Аллах
Соединит томящихся влюбленных,
Не будет места на моих устах
Словам упрека о былой разлуке!
Вдруг на меня обрушилось все счастье,
И так нежданно, и в таком блаженстве
Я утопал, что в радости своей
Потоки слез я проливал невольно!
Поклялся Рок моим врагом быть вечно,
Причиною страданий и скорбей,
А я, о Рок, о Время, я разрушил
Такую клятву! Это богохульство!
Но счастье честно выплатило долг
И мне свое сдержало обещанье.
Мой друг вернулся! Встань же, чтоб спешить
Навстречу другу, что приносит счастье,
И подними своей одежды полы,
Чтобы ему как следует служить!
Лишь только окончил он эти стихи, как бабушка Аджиба, мать самого Бадреддина, вошла, рыдая, к ним и упала на руки сына, потеряв от радости сознание. И после многих излияний среди слез радости они рассказали друг другу свои истории, и свои невзгоды, и все свои страдания.
И потом все возблагодарили Аллаха за то, что Он наконец соединил их всех здравыми и невредимыми, и снова начали свою жизнь в счастье, и полном благоденствии, и в чистых наслаждениях, и все это продолжалось до конца их дней, которые были очень многочисленны, и они оставили много детей, которые все были прекрасны, как луна и солнце.
— И такова была, о счастливый царь, — сказала Шахерезада царю Шахрияру, — удивительная история, которую визирь Джафар аль-Бармаки рассказал халифу Гаруну аль-Рашиду, эмиру правоверных, в городе Багдаде. Да, вот это и есть история приключений визиря Шамзеддина, его брата, визиря Нуреддина, и Гассана Бадреддина, сына Нуреддина.
И халиф Гарун аль-Рашид не преминул сказать:
— Клянусь Аллахом, все это удивительно и необыкновенно!
И в своем удовольствии он не только в благодарность за нее отдал визирю Джафару негра Ригана, но даже приблизил к себе молодого человека, мужа зарезанной женщины из рассказа о трех яблоках, и, чтобы утешить его в потере столь несправедливо убитой жены, он дал ему в наложницы одну из самых красивых девушек, и дал ему богатое жалованье, и приблизил к себе, как ближайшего друга и сотрапезника. Потом он приказал придворным своим писцам записать эту необыкновенную историю самым лучшим почерком и старательно запереть в ящик с бумагами для сохранения ее в назидание детям их детей.
— Однако, — продолжала прекрасная и скромная Шахерезада, обращаясь к Шахрияру, царю островов Индии и Китая, — не думай, о счастливый царь, что эта история так же удивительна, как та, которую я приготовилась рассказать тебе, если только ты не испытываешь утомления.
И царь Шахрияр сказал ей:
— Что же это за история?
И Шахерезада отвечала:
— Она еще несравненно более достойна удивления, чем все предшествующие.
И Шахрияр сказал ей:
— А как же называется эта история?
И она отвечала:
— Это рассказ о портном, горбуне, враче-еврее, маклере-христианине и цирюльнике в Багдаде!
И царь Шахрияр отвечал:
— Конечно, ты можешь рассказать ее!