– Стало быть, генерал, вы целиком и полностью разделяете мою точку зрения.
Хтоба что-то буркнул, неохотно признавая его правоту. Джаффа обратился к Призраку:
– Можем ли мы рассчитывать на то, что ты и впредь будешь нам сообщать о передвижениях иноземцев?
Малик дан-Белиал едва заметно склонил голову в маске.
– И все же, – сказал он, – я не думаю, что иноземцы останутся сидеть в Сархатепе.
– Почему? – спросил генерал, которому явно не терпелось поскорей завершить совет.
– Один из тысяч прибывших обладает истинным могуществом. Абх-наатем. Вряд ли он отправился в столь дальний путь без необходимости.
Хтоба снова презрительно фыркнул:
– Значит, ворданаи выслали против нас колдуна? Поглядим, окажутся ли его чары сильнее наших пушек.
– Никакая магия расхемов не способна устоять перед мощью богов, – подхватил Ятчик. – Тем, кто верит в Искупление, нет нужды опасаться демонических чар.
Призрак лишь снова пожал плечами.
Солнце опускалось к горизонту, когда Главный блюститель вошел в трущобы Эш-Катариона. Разукрашенный плащ и жезл, который являлся символом его власти, он сменил на одеяние торговца – грубую коричневую накидку, подпоясанную веревкой, – а у бедра его покачивалась массивная дубинка.
В городе существовали кварталы, на которые власть блюстителей никогда не распространялась, кроме как номинально, и место, куда направлялся Джаффа, как раз было одним из них. Некогда между стражами закона и его нарушителями существовал негласный уговор. Преступники вершили свои темные дела без лишнего шума и заботились о том, чтобы трупы, время от времени проплывавшие по реке, ни в коем случае не были при жизни богатыми либо влиятельными господами. Взамен блюстители закрывали глаза на преступные деяния.
Этот хрупкий мир канул в небытие с приходом Искупления – вкупе со всеми неписаными законами, на которых держалась жизнь древнего города. Одни трущобы практически обезлюдели, так как нищий сброд толпами хлынул под знамена искупителей. Другие превратились в вооруженные лагеря, и после налетов и ответных вылазок на улице зачастую валялись трупы – на потеху стаям диких псов.
Поэтому Джаффа шел, положив руку на дубинку, и грозно поглядывал на немытых ребятишек, которые следили за ним из-за дверей и проулков. Редкие взрослые, попадавшиеся ему на пути, шагали торопливо, опустив глаза, всем видом показывая, что поглощены собственными делами. Этот трущобный квартал, который по причинам, известным только историкам, назывался Висячим Садом, был одним из тех, где ревностнее всего предавались делу Искупления. Жилища людей, последовавших за священным пламенем, мгновенно заполонили орды юных бродяг, постоянно ищущих место для ночлега, где их не побеспокоят воры, сводники или блюстители.
Вместе с этими самовольными поселенцами в квартале появились и другие – те, кто стремился скрыться от новых правителей Эш- Катариона. С главной улицы, где из утрамбованной земли местами торчали булыжники бывшей мостовой, Джаффа свернул в узкий переулок. Извиваясь змеей, поворачивая то вправо, то влево, улочка наконец вывела его в неправильной формы внутренний двор.
Здесь еще сохранились остатки древних архитектурных изысков столицы, благополучно пережившие настырный натиск лет и прекращающийся спрос на тесаный камень. Посреди двора располагался широкий, давно высохший фонтан, за которым присматривало видавшее виды изваяние божества, раскинувшего каменные руки в благословляющем жесте. Время и непогода трудились над его лицом до тех пор, пока черты божества не стали совершенно неузнаваемыми. Двор до сих пор был вымощен неровными плитами, и в щелях между ними пробивалась жесткая колючая трава.
Именно здесь, в этом потаенном дворе, ожидали главу блюстителей последние истинные служители богов. Джаффа подошел к плетеному креслу, стоявшему у фонтана, и упал на колени, низко опустив голову.
– Приветствую тебя, дитя мое.
Женщина, сидевшая в кресле, была, несмотря на весеннюю жару, закутана в плащ с капюшоном, скрывавшим лицо, кисти рук обмотаны белыми бинтами. Голос ее был сухим и скрипучим, безжизненным, точно голос самой пустыни.
– Святая Мать, – пробормотал Джаффа, не отрывая глаз от растрескавшихся плит двора. – Я пришел рассказать о совете.
– И похоже, не ограничился только этим. – Шелестящий звук, который донесся из-под капюшона, вполне мог сойти за смешок. – Онвидаэр, приведи нашу гостью.
За спиной у Джаффы раздался испуганный вскрик, затем – шарканье сандалий. Главный блюститель все так же пребывал в коленопреклоненной позе, на лице его крупными каплями проступил пот.
– Мать, я не в силах выразить словами своего раскаяния. Мне в голову не пришло, что…
– Встань, дитя, – промолвила женщина в плаще. – Ничего худого не случилось. А теперь поглядим, что за рыбка угодила в наши сети.
Джаффа поднялся на ноги и обернулся, едва не рухнув от облегчения. Позади него стояла девушка лет пятнадцати или шестнадцати, худая, с тонкими, как прутья, руками и ногами. Лицо ее покрывала трущобная пыль, и всей одежды на ней было – рваные штаны да грязная безрукавка. Немытые волосы сбились в колтуны.
Онвидаэр сжимал плечо девушки, без видимых усилий удерживая ее на месте. Он был молод, всего на пару лет старше своей пленницы, но мускулист и жилист, с медно-серой кожей, свойственной десолтаям. Лишь набедренная повязка прикрывала его наготу, оставляя на всеобщее обозрение широкие плечи и бугристую от мускулов грудь. В другой руке он держал кинжал с узким лезвием.
– Она следила за Джаффой, – объявил Онвидаэр, – почти все время, пока он шел сюда. Но ни с кем не разговаривала.
– Этакий жалкий уличный котенок, – проскрипела женщина в кресле. – Любопытно, однако, к какому дому она принадлежит?
– Ни к какому! – отрезала девушка. В глазах ее сверкал вызов. – Клянусь чем хотите, я ничего плохого не сделала. И за ним вовсе не следила!
– Ну-ну, остынь, – проговорила женщина. – Умерь свой гнев. На твоем месте я скорее стала бы просить о милосердии.
– Я не знаю, кто ты, и… вообще ничего не знаю!
– Мы весьма скоро выясним, так ли это. – Голова, скрытая капюшоном, повернулась. – Позови Акатаэра.
Громадная тень отделилась от стены позади старухи и обернулась безволосым гигантом в кожаных штанах до колен с помочами. Гигант согласно буркнул что-то и неспешно направился в дальний конец двора, к пустоте дверного проема, за которой маячили давно обезлюдевшие жилые покои.
– Итак, дитя, – сказала старуха. – Кто послал тебя сюда?
– Никто меня не посылал! – выпалила девушка, пытаясь вырваться из цепкой хватки Онвидаэра. – И я не дитя!
– Все люди – дети богов, – заметила старуха с неподдельным добродушием. – И мужчины, и женщины, и даже жалкие уличные котята. Боги дорожат каждым из своих детей.
– Отпустите меня, а? – В голосе девушки прозвучало отчаяние, и Джаффа сделал над собой усилие, чтобы не поддаться жалости. – Умоляю, отпустите! Я никому не скажу ни словечка…
Она осеклась, потому что безволосый гигант вернулся, и с ним шел костлявый мальчик лет одиннадцати-двенадцати в белой накидке. Мальчик был так же безволос, как его спутник, с серьезным не по возрасту лицом и яркими синими глазами. Он поклонился старухе, учтиво кивнул Джаффе и обратил взгляд на девушку.
– Мы узнаем, что ей известно, – промолвила старуха. – Онвидаэр…
Девушка метнула безумный взгляд на кинжал в руке Онвидаэра.
– Молю вас, не надо меня мучить! Я все равно ничего не знаю… клянусь…
– Мучить? – Старуха вновь издала безжизненный шелестящий смешок. – Бедное дитя. Никто не станет тебя мучить.
Джаффа увидел, как в глазах девушки вспыхнула надежда. В тот же миг Онвидаэр, двигаясь с проворством атакующей змеи, вздернул ее запястье над головой и погрузил длинный узкий кинжал в левый бок, под самой подмышкой. Лезвие гладко вошло в плоть, с безупречной точностью вонзившись между ребрами. Девушка лишь единожды дернулась, и глаза ее широко раскрылись, а затем она безжизненно обмякла. И повисла в руке Онвидаэра, точно сломанная марионетка. Голова ее свесилась к груди, пряди сальных волос закрывали лицо.
– Я никому не желаю причинять боли, – промолвила старуха. – Онвидаэр чрезвычайно искусен в своем ремесле.
Джаффа на краткий миг закрыл глаза, мысленно повторяя слова молитвы. Не так давно подобная сцена вызвала бы у него отвращение. Когда-то он даже стремился предать светлейшему суду и Мать, и всех, кто ей служит, разрушить тайные храмы и обнародовать творимые там бесчинства. Теперь же, повидав тех, кто занял место Матери, Джаффа предпочел служить ей. Теперь он способен был взирать на смерть юной нищенки всего лишь с внутренней дрожью. Такой жестокий урок преподало Эш-Катариону владычество искупителей: в жизни есть вещи гораздо страшнее, нежели быстрая смерть.
Мать согнула костлявый палец:
– Приступай, Акатаэр.
Мальчик кивнул. Онвидаэр ухватил другую руку девушки, и теперь ее тело болталось на весу, едва касаясь коленями плит двора. Акатаэр приподнял свесившуюся к груди голову нищенки, серьезно глядя в широко раскрытые невидящие глаза, отвел с лица волосы. Затем с тихой сосредоточенностью мастера, поглощенного работой, он подался вперед и бережно поцеловал девушку. Язык его раздвинул безжизненно обмякшие губы. Надолго воцарилась тишина.
Завершив свое дело, мальчик прижал ладонь к щеке девушки и оттянул ее веко так, что глаз, уже подернутый смертной пленкой, в нелепом изумлении уставился на мир. Мальчик снова подался вперед, на сей раз высунув между зубов язык, и так же бережно прикоснулся кончиком языка к глазу убитой. То же самое он проделал с другим ее глазом, потом отступил на шаг и что-то беззвучно пробормотал.
В глубине зрачков мертвой девушки возникло нечто. Труп колыхнулся, словно Онвидаэр легонько встряхнул его. Глаза девушки сами собой медленно закрылись, затем резко распахнулись. Взамен белка, зрачков и радужной оболочки их теперь до краев наполняло зеленое пламя. Губы мертвой зашевелились, и из уголка рта заструился, извиваясь, тонкий дымок.