Теперь она стояла в звездной темноте, прикрытая лишь тонкими панталонами.
– Дай мне панталоны, – сказала я. – Оставь платье себе.
– Я не отправлю тебя домой в панталонах, – отрезала Пег. – Надевай.
И я сняла рубашку (не удержавшись от стона, признаюсь), отдала ее Пег и натянула желтое платье. К счастью, оно было без рукавов, иначе я бы ни за что не впихнула туда раненую руку. У нас с Пег фигуры оказались приблизительно похожи, и платье село на меня как мое собственное. Я нашла отличный карман для дамского пистолетика. Пег подобрала штаны и обернула вокруг талии, пытаясь соблюсти хотя бы подобие приличий.
– Похоже, ты выгадала на обмене. – Она оглядела меня. – Да, теперь ты девчонка, это уж точно.
Я чувствовала, что слабею от раны. Пег помогла мне снова взобраться на испуганного мула, и мы с ним затрусили вперед.
Чуть не доходя до большой дороги, Пег отдала мне поводья и взглянула на меня. Я была близка к обмороку. Я в некотором отчаянии слезла с мула. Кровь теперь текла очень сильно. Рана внезапно решила закровоточить. Пег оторвала полосу ткани от загубленных штанов, обмотала мне руку и сильно затянула. Посмотрела на меня пристально, даже как-то испуганно. Ни слова не говоря, помогла мне подняться в седло. Кивнула, повернулась и исчезла в той стороне, откуда пришла.
Глава одиннадцатая
Оказавшись снова на дороге при свете издыхающего дня, под ниспадающими рваными покрывалами полутьмы и тьмы, я начала чувствовать рану. Наверно, так бывает со всеми солдатами несколько часов спустя. Первый пьянящий прилив сил проходит, и боль растет, делаясь все сильней и потусторонней, пока не начинаешь дивиться, что раньше не возносил хвалы за каждую минуту жизни, прошедшую без таких мучений. Боль тянула к земле странной смесью поругания и жути. Она была отвратительна – льстивая кузина храбрости. У меня не осталось ощущений, кроме нее, она живо прогнала все остальное и заявила на меня права. Только боль, только боль. Добравшись до самой середины боли, я уже даже дышать не могла. Моя грудь была полна судорожных вдохов. Дорога виляла из стороны в сторону, как бурная река в глубоком овраге. Бурые цвета ночи охотно смешивались с новой чернотой, валящейся с неба. Каждая звезда была падучей. Луна удивительным образом каталась по небу. И тут наступила полная чернота, полная боль. Я почти падала с седла – мой хребет стал ватным. Я прижималась щекой к сильной шее мула. Я подумала: если я умираю, то будет ли та же боль со мной в краю Смерти, перенесу ли я ее с собой, вцепится ли она в меня, так вожделея, что не сможет со мной расстаться? Меж деревьев послышалась странная музыка; я с усилием подняла тяжелую от усталости голову и вгляделась, но не увидела ничего, что могло бы издавать такие звуки. Я решила, что умираю, – из черных лесов сочился свет, подобный расплавленному золоту. Он был как огромное живое существо. Он вобрал меня и сжег в золотом вихре боли. Я увидела, что по золоту идет моя мать, ноги ее в золотой траве. Мое сердце рванулось из груди, как заяц, и помчалось к ней, осчастливленное любовью. Я покинула свое страдающее тело, скоро я буду в ее объятиях.
Когда я очнулась, золото уже угасло до последней крупинки, а мать, несомненно, вернулась в мир древних сказаний, недосягаемый для меня. Комнатка, где я лежала, показалась мне знакомой, но я не могла сказать, где она находится в точности – в каком доме или в какой части города. Голые дощатые стены, узкая железная кровать. Оконце пропускало унылый тусклый свет. Поодаль прокричал петух, заскрипели телеги, послышался приглушенный, как из-под воды, говор людей, спешащих по своим делам. Я решила, что они далеко от меня. Я была слаба, как новорожденная. Но вместе со мной проснулись и мои страхи. Я обыскала свою одежду, но дамский пистолетик исчез. Я попыталась нашарить пояс брюк. Ах да, я же в платье Пег. Медведица выбила у меня пистолет. Но ведь Пег мне его вернула? А где мои сапоги? Оказалось, что я боса. Значит, ножа тоже нет.
Тут открылась дверь, и вошел Джас Джонски, а за ним – похожий на призрака джентльмен с кожаным саквояжем. Возможно, это сходство мне лишь почудилось, усиленное внезапным приливом страха при виде Джаса. Он меня испугал хуже, чем вчерашний медведь. Самая истина заключалась в том, что мое тело приходило в ужас при виде его, но ум ни в какую не желал объяснить почему. Порыв убежать, улететь был бесконечно силен. Не будь я такой усталой, я бы обрадовалась даже разрешению проломить хлипкие стены. Я видела внутренним взором, как доски падают и зеваки снаружи дивятся моему удивительному побегу. Невозможность вырваться на свободу терзала мне сердце, но тело окаменело, и я вдруг подумала – а может, я мертвая? Может, Джасу Джонски досталось лишь мое убитое тело, а призрачный джентльмен – это похоронных дел мастер Лютер Карп. При встрече с Лютером Карпом на улице у любого горожанина мороз пробегал по коже.
Но этот человек не был Лютером Карпом, и я разочаровалась в своих надеждах на смерть.
Я попыталась заговорить и тут же поняла, что выходит лишь едва слышный шепот. Меня огорчила собственная слабость. Я попробовала еще раз.
– Томас Макналти будет меня искать, – произнесла я, но с тем же успехом могла и промолчать – эти двое даже не заметили.
– Томас Макналти будет…
– Это Винона Коул. – Джас Джонски посмотрел на меня, но я подумала, что и так знаю, кто я. – Ее нашли на большой дороге в Нэшвилль. Рана от пули, видите?
– Это ж краснокожая, – неуверенно сказал призрачный незнакомец.
– Я вам заплачу, – грубо ответил Джас Джонски.
– Краснокожие плохо воспринимают лечение, – продолжал незнакомец, и я поняла, что он врач. – Еще неизвестно, вылечу я ее или убью. Они как дикие твари. Ты когда-нибудь пробовал вылечить птичке сломанную лапку? Вот тут то же самое.
– Слушайте, док, давайте вы вытащите из нее эту пулю, а если вы ее убьете, то я убью вас, годится?
Впрочем, он сказал это не с угрозой, скорее – пытался пошутить. Вечный юморист.
– Это справедливо, – сказал доктор, садясь рядом со мной и открывая саквояж.
– Ты говоришь по-английски? – обратился он ко мне.
Но я промолчала.
– Она говорит по-английски. Она работает на законника Бриско. Она цивилизованная, это точно.
– Я доктор, меня зовут Мемухан Тарп, – произнес он медленно, отчетливо, как разговаривают с ребенком. – Если будешь лежать тихо, я попробую вытащить пулю у тебя из плеча.
Он взял металлические щипцы и приложил их к ране.
– Вокруг дыры покраснение. Когда это ее?
– Те, кто ее привез, сказали, что она была в перестрелке у поселка Зака Петри. Они видели, что она следует за ними на расстоянии. Они возвращались со своими ранеными и решили, что лучше и ее взять на телегу. Кто-то из них знал, что она моя невеста.
– Меня к ним не звали, слава богу. Я слыхал, что была большая стычка, – сказал доктор Тарп. – Твоя невеста? Сынок, что это ты вздумал жениться на краснокожей? Они вообще не понимают, что такое брак, поверь мне. Запросто сходятся и расходятся.
Произнеся эти слова, он ввел инструмент, ища пулю у меня в теле. Я могла только, помня о своей гордости, не издать ни звука. Но даже коснись он моего сердца огнем, и то не было бы так больно.
– Даже не вскрикнула. Эти твари, ты сам видишь, они даже не люди, не такие, как мы с тобой.
Он все же нащупал пулю, поковырял в ране пинцетом, чтобы захватить ее покрепче, и вытянул с чмокающим звуком.
– Мушкетная, – веско заявил он, разглядывая пулю на скудном свету. – А теперь вскипяти мне воды, сынок, и я промою бромином. Вот, девица, теперь тебе должно полегчать.
Последние слова он произнес с явной гордостью за свое врачебное искусство, хоть и расточаемое на такую ничтожную особу.
– Доктор Тарп, – прошептала я, когда Джас Джонски вышел за водой.
– Да, девица?
– Вы знаете Лайджа Магана? Илайджу Магана? У него ферма рядом с Маккензи?
– Я знаю Лайджа. И всех его людей знаю. Так ты индеаночка с той фермы? Я и про тебя слыхал.
– Я та индеаночка. Доктор, вы можете дать знать Лайджу, где я? Он будет беспокоиться. Сколько времени я тут лежала? Он не знает, где я.
– А что, юный мистер Джонски не может оказать вам эту услугу?
– Я вовсе не невеста ему. Я его пленница. Вы только передайте…
Тут явился этот самый Джонски с миской воды, от которой исходил пар. Доктор посмотрел на меня, а я на него. Я не знаю, о чем он думал.
– Хорошо, девица, – произнес он, улыбнулся Джасу Джонски и – теперь бережнее, ведь мы уже познакомились и побеседовали по-английски – прочистил рану и налил в нее бромин из коричневого флакона.
– Теперь я это зашью, девица, – сказал он. – Будет немножко больно.
Он, что твоя портниха, продел нитку в большую иглу и схватился за мою рану. Вонзил металл раз, другой, третий, прямо сквозь кожу, и на этом, кажется, его работа была закончена. Даже омываемая болью, я была вне себя от страха, что сейчас он встанет и уйдет, бросив меня наедине с Джасом Джонски.
– Доктор, – снова прошептала я и слабо сжала его запястье.
– Не беспокойтесь, девица, – сказал он. – Все заживет.
Но что бы ни был за человек Джас Джонски, он обладал своего рода чутьем, за что мне сперва и понравился. Он понял, что между нами не все ладно.
– Винона, ты, наверно, хочешь держать это при себе. – И он вынул мой пистолетик с перламутровой рукояткой и положил рядом со мной на кровать. – Я не хотел, чтобы ты на него легла и прострелила себе что-нибудь.
– Где мои сапоги? – едва слышно прошептала я.
– Где твои?.. – переспросил он.
– Мои сапоги.
– Под кроватью. Нож в левом.
– А где мой «спенсер»?
– Я не видал никакого «спенсера». По-моему, ты теперь и так неплохо вооружена. – И он засмеялся.
Оба вышли. Я слышала, как щелкнул замок.
Удивительная вещь, но пока я там лежала, меня охватило беспокойство за винтовку Теннисона. Это заветное оружие было единственной ценной его вещью. Неужто оно теперь валяется на проклятой восточной дороге? А где же мой бедный мул? И не прочесывают ли Томас Макналти и Джон Коул всю округу, ища меня? Эта мысль была приятней. Еще я подумала, что Джас Джонски, верно, с ума сошел, раз взял меня в плен. Он за это дорого заплатит. Но какого дурака я сваляла. Увязалась за ополченцами, будто я и впрямь мальчик. Но разве я не племянница великого вождя? Разве я не дочь воительницы? Потом я подумала: помогай Господь Джасу Джонски, но при первом удобном случае я сама его убью. Я представила себе, как нашариваю сапоги, вытаскиваю свой ножичек и вонзаю в голову Джасу Джонски, стоит ему надо мной склониться. Надо мной склониться. Какое право он имел – по законам, перечисленным в книге Блэкстоуна, библии законника Бриско, – забрать меня и держать у себя? Я подумала о словах Пег, о словах девочки, которую я едва знала, но которой рассказала все, будто небольшой потоп извергся. Она взвешивала мои слова, пока мы двигались меж деревьев и небольших ферм, и заключила, что Джас Джонски – негодяй. И, даже ярясь против Джаса Джонски, я думала о Пег и о том, какой она мне показалась, какой странно яркой она мне показалась, когда цеплялась за куст над смертельной водой. И о том, как я, пойдя против натуры и всякой натуральной справедливости, не позволила ей упасть, как вытащила ее обратно в жизнь.