евизора, смотрят на тебя на экране из зрительного зала кинотеатра. Вот этот человек с микрофоном, что сидит рядом с тобой за обеденным столом в отеле «Караван-Лодж», рассказывает сейчас миллионам радиослушателей о том, как ты держишь вилку, и о том, как у тебя завязан галстук. Ничего не поделаешь: ты советский человек, и весь мир хочет узнать о тебе все до мелочей.
Ребята понимали это. Нужно было видеть, с каким достоинством они себя вели.
Когда солдаты пошли в Сан-Франциско покупать шляпы, за ними ринулись десятки фоторепортеров. Ваня Федотов привычно и лихо скосил поля шляпы к правой брови и лукаво подмигнул мне: дескать, мы не лыком шиты. Поплавский и Крючковский примеряли шляпы у зеркала.
Я обернулся к Зиганшину и увидел, что он мучительно краснеет. Он смотрел на шляпу, лежавшую перед ним, и боялся притронуться к ней. Десятки фотообъективов были нацелены на него и на шляпу. Было ясно, что младший сержант попал в переплет. Он еще раз взглянул на фоторепортеров, которые сделали стойку, как гончие перед раненой птицей, и прошептал мне на ухо:
— Я никогда в жизни не носил шляпы…
Широченная «спина-стена» Кардашева как бы невзначай скрыла его от фоторепортеров.
Как полюбили наших ребят моряки «Кирсарджа» жители Сан-Франциско, пассажиры «Куин Мэри»! Стюардессы американского реактивного самолета «Боинг-707» написали им на открытке: «Милым русским ребятам!» Удивительно, но это факт: стюардессы нашего «Ту-104», который доставил солдат из Парижа в Москву, не зная ничего об открытке своих американских сестер, написали почти те же слова: «Нашим милым, нашим славным советским ребятам!»
Оператор телевизионной компании, прихрамывающий грузный старик, не отходил от наших ребят целыми днями. Он как ребенок радовался каждому удачно снятому кадру.
— Никогда за всю жизнь я не работал с таким удовольствием, — сказал он. — Я будто помолодел. Я счастлив, что снимаю настоящих людей.
Служащий таможни во французском порту Шербур сказал:
— У этих солдат лица студентов. До чего же они скромны и милы! К ним можно относиться только как к родным сыновьям.
А вот письмо, которое написал нашим ребятам бывший американский моряк Джо Хаммонд:
«Я старая, видавшая виды тихоокеанская акула, поверьте мне, я знаю, что такое океан, когда у него плохое настроение. До сих пор я, старый циник, был убежден, что человек — ничтожество перед Его Величеством Океаном. Вы доказали обратное. Самый сердитый океан ничего не может поделать с человеком, если это настоящий человек. Я восхищен вашим мужеством и вашей скромностью. Я склоняю перед вами, юноши, свою седую голову».
В письме, подписанном «Человек, который вас полюбил», ребята прочитали:
«Может быть, вы заметили, что в Сан-Франциско за вами неотступно следовал человек в синем берете. Если вы заметили, то, наверное, подумали, что это переодетый полицейский, приставленный для вашей охраны. Нет, я не полицейский, да за вами и не было полицейских, ибо вас не от кого было охранять, разве что от восторженной толпы. Я обыкновенный человек, и я просто хотел узнать, как ведут себя русские после того, как весь мир назвал их героями. Мой отец рассказывал мне о Чкалове и Громове и всегда восторгался их мужеством и скромностью. С тех пор прошло больше двадцати лет. Вы гораздо моложе тех героев, о которых мне рассказывал отец. Следуя за вами по пятам, наблюдая вас, изучая вас, я понял, что героическое заложено в вас с детства. Видимо, вы привыкли носить это в себе до поры до времени и не замечаете, что это заложено в вас. А когда это проявляется, вам как будто становится не по себе, как мне показалось, шумная слава утомляет вас. Это непривычно видеть здесь, на Западе. Вы, может быть, с улыбкой отмахнетесь от моих слов. Но я все-таки скажу, что вы самые человечные герои, которых я когда-либо встречал. Вы настоящие люди — и этим все сказано».
Этим действительно сказано все.
На родине Линкольна
День с Фенимором Купером
Куперстаун — от Нью-Йорка на север, к канадской границе. Нужно перевалить через Катскиллские горы, пересечь долину реки Черри и держать курс на лесное озеро Отсего, из которого рождается река Саскуиханна, что на языке индейцев-делаваров значит Полноводная.
Ночь я провел в мотеле «Последний из могикан» на дороге №28 и приехал в Куперстаун на рассвете. Город маленький, живут в нем всего две тысячи шестьсот с чем-то человек. Вокруг невысокие горы, поросшие сосновым лесом и березой. Мачтовые сосны смотрятся в зеркало озера. Я остановил машину на берегу, выключил мотор. Ветер гнал по озеру холодные серые волны. По капоту машины стучала снежная крупа. Шумел лес. Глухой шорох и стон рождались в его глубине, поднимались над вершинами, летели над озером, над беленькими домиками еще спящего городка.
— Это плачут души моих предков, — сказал Джон — Спешащая Черепаха, 20-летний чистокровный индеец из племени могаук. Прихрамывая, он подошел к машине, чтобы прикурить. Его прямые черные волосы, в которых застряли снежные крупинки, были стянуты красной лентой. Больше ничего индейского в его облике не было. Никаких перьев, мокасин, томагавков. Черный свитер, потертые джинсы. Через плечо почти до пола — холщовая сумка. В руке палка с металлическим штырем на конце. Он прокалывает этой палкой бумажки, картонки из-под молока, коробки из-под сигарет, разбросанные по берегу, и складывает в сумку. Джон — Спешащая Черепаха работает городским мусорщиком.
Я дал ему спички, он чиркнул, но ветер задул слабое пламя в его ладонях.
— Мой прадед, умевший разжигать костер из искры кресала, не похвалил бы меня, — сказал он, улыбнувшись.
Он был спокоен, полон достоинства и приветлив. Ответил на все мои вопросы, но мне не задал ни одного. Я спросил: почему?
— Вы мой гость, — ответил он, — а к гостю невежливо приставать с расспросами. Если гость захочет, он расскажет о себе сам.
У Джона среднее образование, что вообще-то большая редкость для индейца. Еще недавно он работал верхолазом-монтажником на строительстве небоскребов в Нью-Йорке, но сломал ногу и вот вернулся в места своих предков. Как он стал верхолазом? О, это интересная история! Еще в конце прошлого века, когда начали возводить первые небоскребы, какой-то предприимчивый делец приехал в резервацию племени могаук и выбрал сто самых ловких и смелых юношей. Белые боялись высоты, индейцы — нет. Если упадет с высоты белый — неприятное происшествие. Если индеец — ну и что? Могауки стали отличными верхолазами и с тех пор передают свою профессию из поколения в поколение. Каркасы почти всех небоскребов в Нью-Йорке возведены их руками. Окончив монтировать последний этаж, они мажут стыки стальных балок кровью птиц. Это — против «злых духов». Так когда-то их предки мазали птичьей кровью стык березовых жердей, составлявших остов индейского вигвама.
Мы покуривали и беседовали с Джоном, а вокруг шумел лес. Привыкнув к шуму больших американских городов, можно забыть, что есть еще на свете шепот берез, тяжкие вздохи могучих сосен, таинственный гул леса, от которого в сладкой тревоге замирает сердце.
— Мы уж не помним языка матери-природы, а он хорошо знал его, — сказал Джон. Я посмотрел в ту сторону, куда он кивнул, и увидел фигуру человека, а у его ног насторожившуюся собаку. Человек и собака замерли на вершине серого гладкого валуна на берегу озера. Они были из бронзы. У человека было мужественное лицо и длинные волнистые волосы, ниспадающие на широкие плечи. Одежда из шкуры какого-то зверя. На ногах — индейские мокасины, хотя человек не был индейцем. Я догадался, что это Натаниэл Бумпо, лесной первопроходец и охотник, герой известных во всем мире книг Фенимора Купера о Кожаном Чулке.
Потом, простившись с Джоном, я ехал по просыпающемуся городку, улицы которого, как и двести лет тому назад, называются Озерная, Лесная, Сосновая, Тихая. Но не было тишины на Тихой и уже не лесной шум вступал в свои права на Лесной. Здесь гудели, шуршали шинами, чихали дымом, хлопали дверцами «понтиаки», «форды», «шевроле»; трубили, звенели, визжали радиодинамики над дверями магазинов.
А потом все это осталось позади, я пересек город и снова окунулся в тишину. Я стоял у места рождения Саскуиханны — слабенького ручейка, вытекающего из озера Отсего, чтобы на пути к Атлантическому океану стать могучей и красивой рекой, которой в Америке посвящено немало песен.
И снова душа моя настроилась на лирический лад. Но постойте, постойте! Что это за позеленевшая от времени бронзовая доска на мосту? И что это за пирамида на горке за ручьем?
«В 1779 году здесь проста войска генерала Джона Салливэна и генерала Джеймса Клинтона, — гласит доска. — Это была экспедиция против непокорных индейцев».
И на каменной пирамиде — тоже древняя надтреснутая доска:
«Приветствуем вас,
бледнолицые братья!
Мы, на чьих костях
вы стоите сейчас,
называли себя ирокезами..
Эта земля,
которой вы теперь владеете,
была нашей.
Вы отняли ее,
щедро дав нам взамен
достаточно камня
для этой могилы».
Так вот, значит, шли войска… А потом возникла эта пирамида. А еще через шесть лет — вот этот город. Уильям Купер был предприимчивым земельным спекулянтом, добравшись вслед за войсками и до здешней глуши. В этих местах он разбогател, стал судьей, полновластным хозяином названного в его честь поселения. Сюда в 1790 году перевез он из штата Нью-Джерси свою семью — жену и семь детей. Младшего звали Джеймсом Фенимором и было ему тогда всего 14 месяцев.
Неподалеку от двухэтажного дома с колоннами, в которых жила семья судьи Купера, стояла избушка охотника Шипмэна, лесного бродяги, дружившего с индейцами. Шипмэн знал несколько индейских наречий. Ирокезы и могикане, гуроны и делавары уважали его за благородство, бескорыстие и отвагу. Каждое племя дало ему свое имя. Одни звали его Следопыт, другие — Соколиный Глаз, третьи — Длинный Карабин.