«Десять процентов богатейших американских семейств получают 26,1 процента всего денежного годового дохода США, в то время как на долю десяти процентов беднейших семейств остается лишь 1,7 процента… Доходы негров не поднимаются выше 69 процентов доходов белых. Женщина, выполняющая ту же самую работу, что и мужчина, получает лишь 56 процентов его зарплаты. Если же мы приглядимся к тому, как распределяются богатства, то увидим, что 20 процентов семейств, принадлежащих к высшему слою нашего общества, владеют 80 процентами всей частной собственности в США, в то время как 25 процентов семейств, находящихся внизу, не имеют во владении ничего, а долги многих значительно превышают их личное имущество…»
Я еще раз хочу обратить внимание читателей на то, что эти убийственные цифры приводит американский профессор, посвятивший свою жизнь изучению законов капиталистической экономики.
И еще один закон капитализма: постоянная массовая безработица.
Я спрашивал американцев:
— Боитесь ли вы потерять работу? Как изменится ваша жизнь и жизнь вашей семьи, если вы потеряете работу?
Вот что отвечали мои собеседники, с которыми я разговаривал в городах Атланта (штат Джорджия) и Миннеаполис (штат Миннесота).
— Ничего себе вопросики, черт побери! «Боюсь ли я потерять работу?» Да меня мороз по коже продрал, едва вы слова эти произнесли. Постучите пальцем по столу три раза! Тьфу-тьфу-тьфу… Спаси и помилуй!
(Мой собеседник — седой, плотный человек невысокого роста. Ему 46 лет. Он квалифицированный рабочий — сборщик моторов для холодильников.)
— Вы меня извините, но имя мое и фамилию прошу вас забыть. Не знаю, как вам, а мне мое имя в иностранной газете видеть ни к чему. Как раз из-за того, что я с вами здесь откровенничаю, меня и могут с работы попереть. Тогда приходите за интервью с безработным. Ха-ха! Не приведи господь, конечно.
Ну что же, давайте вообразим, что я потерял работу. Должен вам сознаться, что потерять ее я могу в любое время. Инфляция, как вы знаете, растет день ото дня, все становится дороже, и неизвестно, что будет через год и даже через месяц. Безработица тоже не уменьшается. В такое время люди не очень-то покупают новые вещи: берегут сбережения на черный день. Конечно, и наши холодильники не очень-то большим спросом сейчас пользуются. А мы пока что продолжаем их штамповать с прежним усердием. Так что, глядишь — вот-вот затоварим рынок. Были уже в прошлом такие моменты. Хозяева в этих случаях сокращают производство, а лишние рабочие руки — пожалуйте за расчетом! Если такое случится, одним из первых за ворота вылечу я… Возраст у меня такой. Сорок шесть лет — старая лошадь, надеяться не на что.
Мысль эта мне, признаться, не дает покоя, особенно по ночам. Поверите — без снотворных таблеток ночи не проходит. А утром проснуться не могу. Чтобы поднять меня, жена чуть не водой из ведра окатывает.
Зима у нас была в этом году необычная. Холода, снег, метели. Снова энергетический кризис. Топливо было на исходе. Из-за этого предприятия останавливались. Люди работу теряли. За один январь два миллиона рабочих расчет получили. Говорили: временно. Дескать, появится топливо, приходите снова. Ну, а если оно опять кончится? Ну, а если и нашу фирму эта горькая чаша не минует? Тогда я одним из первых по эту сторону проходной останусь.
Так вот, что же тогда со мной будет? Ну, начнем с того, что я не один, а нас пятеро. Жена, сын и две дочери. Жена сейчас не работает, у нее сильный ревматизм. Сын учится на юриста. Дочки еще в школе — они у нас поздние. Домик у меня. Машина. Не первой молодости авто, но еще бегает. Косилка ручная, чтобы лужайку перед домом подстригать. Вроде должен быть я счастлив. А вот нет его, счастья. Потому что покоя нет. Таблетки снотворные по ночам глотаю. И все из-за того, что боюсь работу потерять. Думаете, я один такой? Все мы неврастеники, по разным причинам. Хозяин боится в трубу вылететь, рабочий боится безработным стать.
Ну, судите сами. За парня своего около трех тысяч долларов в год за учебу я должен отдать? Должен. За дом и машину я еще рассрочку не выплатил? Не выплатил. Жена болеет. То лекарства нужны, то уколы, то электропроцедуры. За все это — больше тысячи долларов в год. Вынь да положь! А ведь еще питаться и одеваться надо. Как посчитаешь все вместе, — дурно делается. И все-таки как-то выкручиваемся. А если работу потеряю?..
— Пособие, говорите? Пособие, конечно, буду получать. Около года буду получать. А потом как жить? Есть у меня друзья, которые получают пособие. Не позавидуешь им. Это так, чтобы с голоду не умереть. На пособие сына не выучишь, жену не вылечишь. Пособия еле-еле на похороны хватит, если загнешься от переживаний.
Да ну вас совсем! Какого черта вы душу травите? Не хочу я об этом больше говорить. И без того тошно…
Вы суеверный человек? Я вот очень суеверным в последние годы стал. Давайте постучим по деревяшке три раза…
— Что касается меня, то в случае потери работы я, наверное, не буду получать пособия по социальному страхованию. Дело в том, что я работаю в маленькой компании, где нет ни профсоюза, ни социального страхования. Кроме того, работаю я всего лишь год с небольшим. И вообще весь мой рабочий стаж — год с небольшим.
(Ему 23 года. Он преподаватель истории, но работу по профессии найти не мог и устроился рабочим на книжный склад. Его зовут Дэвид Андерсон).
— Я очень дорожу той работой, которую удалось найти. Чтобы быть на хорошем счету у хозяина, прихожу на склад за 15–20 минут до начала работы и не спешу уйти домой после работы. Разумеется, все стараюсь делать так, чтобы не получить ни одного замечания. Потеря работы была бы для меня катастрофой. Не знаю, поймете ли вы…
У меня есть два горячо любимых и дорогих человека. Мать и невеста. Мать уже старенькая и слабая. Она отдала мне всю свою жизнь. Я у нее единственный. Она меня вырастила без отца. Когда я стал работать, я прежде всего сделал вот что: сменил квартиру, чтобы маме было легче и удобнее жить. На оплату двух комнат уходит третья часть моей зарплаты, хотя это и не бог весть какая квартира.
Что вам сказать про мою девушку? Ну, разумеется, это самая красивая, самая нежная, самая добрая девушка в мире. Мы хотим пожениться. И очень хотим ребенка. Она — студентка. Значит, из нас троих зарабатываю пока что один я. И уже сейчас я коплю деньги на будущее, отказываю себе и матери во всем, беспощадно экономлю. Не хожу в кино. Даже курить бросил. Вы не улыбайтесь, пожалуйста. Вы знаете, к примеру, сколько нужно будет уплатить врачам за роды? Около двух тысяч долларов, если в хорошей больнице. А в плохой я не хочу: очень люблю мою будущую жену и будущего ребенка. Не знаю, поймете ли вы меня…
Так вот подумайте сами: смогу ли я платить за квартиру, если я потеряю работу? Смогу ли я жениться, если я потеряю работу? Смогу ли я иметь ребенка?
Безработица убивает в человеке его душу. Человек еще жив, а внутри он уже мертв. Я знаю таких людей. На них страшно смотреть. С ними страшно общаться. Это как общение с живыми мертвецами.
Потерять работу — это как стать прокаженным. Все тебя сторонятся. Потеря работы — это потеря места в нашем очень потребительском, очень жестоком и равнодушном обществе. Я знаю молодого инженера, который стал безработным: через два года он потерял любимую женщину, потерял друзей, потерял веру в самого себя.
Вот что страшнее всего: потерять веру в самого себя, потерять веру в жизнь, когда она, по сути дела, только начинается, стать живым мертвецом в 23 года.
— Я вам вот что скажу, мистер: кто-кто, а я-то знаю, что значит остаться без работы. О, да, сэр, можете мне поверить! Я это знаю из собственного опыта и могу вам кое-что рассказать.
(Ее зовут Джуди Хаббард. Ей 37 лет. Она негритянка. Работает уборщицей в отеле).
— Так вот, мистер, слушайте, если хотите. Я ожидала пятого ребенка, когда муж потерял работу. Помню даже, как все это было, хотя с того вечера прошло уже десять лет. Пришел мой Джон домой, сел на стул, смотрит на меня, что-то хочет сказать, а не может — губы трясутся…
Он был сборщиком хлопка, мой Джон. Один из тех, кто летом кочует вслед за солнцем с севера на юг. С двенадцати лет он собирал хлопок и другой профессии не имел. Сельскохозяйственный сезонный рабочий, вот кто он был с двенадцати лет. Таким, как он, даже пособий по безработице не дают.
Через месяц мы уже недоедали. Жили тем, что получали в церкви из благотворительного фонда. Занавешивали окна, чтобы маленькие думали, что еще ночь, и не просили есть…
Скоро совсем плохо стало. И тогда мой Джон сделал то, что делают многие негритянские мужчины, у которых нет больше сил смотреть, как голодают их дети. Он ушел из дому. Бросил нас. Скрылся. Да, сэр, бросил, хотя очень любил нас. И вот только тогда, лишившись главы семьи, я получила по закону право на пособие. Вот только такой ценой, ценой отказа от мужа, получила я право на помощь.
Знаю, что потом Джон уехал искать работу на север. Где-то в штате Иллинойс заболел и умер…
Давно это было, мистер… Подросли мои старшие, ушли из дома. Улица — теперь их дом. Недоучились, не определились в жизни. Не на кого им было опереться, не было рядом отцовского плеча…
Честно вам скажу, порой не хочется жить, но ведь младшие со мной. Может быть, их выведу в люди. Если не потеряю работы…
Вашингтон, памятник Линкольну…
Весной 1968 года со всех концов Америки на Вашингтон двинулись бедняки. Шли батраки Алабамы и безработные шахтеры Аппалачей, индейцы Южной Дакоты и мексиканцы Техаса. Шли белые и негры. Голодные, усталые, гневные и непокорные. Они прошли по улицам столицы и в центре города принялись возводить «Город воскрешения…
18 мая 1968 г.
Он сидит усталый, задумавшийся, положив сильные жилистые руки на подлокотники мраморного кресла. Его взгляд устремлен вдаль. Мраморные ступеньки сбегают от его ног к Зеркальному пруду, узкой серой полоской протянувшемуся к монументу Вашингтону. Остроконечную верхушку монумента скрывает туман. В тумане купол здания конгресса.