«Не можешь ли ты… должен быть другой облик». Но ничто не проникает сквозь стену. Ни листья, ни птицы, ни девушки – ни дорогая ее сердцу сестра, та, у которой всегда хватало огня для них обеих, которая втягивала ее в разные неприятности, как будто нельзя жить по-другому.
Ее сердце дает сбой, пропускает удар. Кора ствола гладкая, как костяшки на ее счетах; Кам невольно водит по ней пальцами вверх и вниз, словно опять считает, перебирает один облик за другим, по очереди отбрасывая их. Ничего не получится. Ничто не выберется отсюда. Кроме…
Кроме морского воздуха, и еще песка, который они находят в своих туфлях по утрам, и на дне своих фарфоровых мисок на столе за завтраком.
Белые озера вокруг нее, туман, пронизанный синими венами. Стена возвышается вокруг нее, толстая, шершавая и теплая. Пальцы Кам скользят вниз по стволу, будто передвигают косточку пятого разряда, и свет растекается от ее пальцев, течет к сестре в чужом облике.
Дерево рассыпается в пыль. Сначала ствол, а потом ветки и листья; а последним – золотистый плод, его аромат собирается невероятно густым соком на языке Кам – он похож на сок манго, на жидкий мед. Вокруг нее желтая пыль пляшет и дрожит, замирает на мгновение; потом ветер подхватывает золотистую взвесь и несет к обшивке стены. Пыль проникает в стену между синими венами, втягивается, пока и следа золота не остается.
Рука Кам повисает в воздухе, пальцы ее еще ощущают прикосновение пальцев Там, и она не знает, смеяться ей, или плакать, или то и другое вместе.
«Пожалуйста, Старшая сестра…
Пожалуйста, пусть с тобой все будет хорошо».
Когда надзирательница Бак Ким приглашает Кам в свой кабинет, Кам уверена, что речь пойдет о Там, о по-прежнему пустующем месте среди девушек, которое все они со страхом обходят, по мере того как идет время, а ее не могут нигде найти.
Но она выбралась отсюда. Пыль прошла сквозь стену. Должна была пройти! Неважно, что стена теперь – это просто стена, что сны Кам молчат уже год, что она снова и снова выходит в сад и не находит ничего, кроме безупречно аккуратного газона и пустоты под каменной аркой.
Надзирательница не кажется сердитой, она просто задумчива. Бак Ким смотрит на Кам так, будто взвешивает, чего она стоит.
– Хочешь чаю? – спрашивает она.
Кам сидит, упираясь коленями в пол, пока надзирательница Бак Ким наливает в чашку чай цвета скошенной травы, и вдыхает почти знакомый запах. Он из Внутренних Красных палат, редкий, дорогой напиток, такого никогда не дают рядовым сотрудницам.
– Это касается моей работы? – спрашивает она.
Надзирательница Бак Ким поджимает губы.
– Можно и так сказать.
– Я… – с тех пор, как год назад дерево рассыпалось золотой пылью, Кам жила словно под серой вуалью, складывала и вычитала числа, но не помнила, что она делает, и не понимала смысла того, на что она смотрит. Это должно было иметь последствия для нее. – Я прошу прощения…
Надзирательница Бак Ким смеется.
– Тебе не за что просить прощения, детка. Твоя работа была превосходной, – она делает глоток из своей чашки, ставит ее на низкий лакированный столик, на мерцающее изображение повторяющихся трех символов удачи. – Только за последние два дня ты проверила больше отчетов и записей, чем три твоих соседки вместе взятые.
Кам сидит и ждет – она не знает чего. Новых похвал? Когда-то она бы наслаждалась ими, но теперь они кажутся ей пустыми, бессмысленными.
– Тогда…
Надзирательница Бак Ким придвигает к ней лист бумаги, медленно, с подчеркнутым почтением – и, конечно, это потому, что внизу страницы стоит ярко-красная печать Бессмертного Императора, с тонко выгравированным на ней переплетением кругов. Кам кланяется невидимому правителю, и только после этого поднимает голову и смотрит на бумагу.
Слова расплываются и перемещаются; она едва успевает их заметить, они тут же становятся слишком тяжелыми, чтобы их удержать. «Поскольку наша служанка Нгуен Ти Кам выказала примерное прилежание и преданность Императорскому трону…
Данным указом мы имеем удовольствие повысить ее до должности чиновницы Второго ранга в Главном комиссариате Внутренних Красных палат…»
Главный комиссариат.
Чиновница.
Второй ранг.
Она.
Она выберется отсюда! Она станет чиновницей высокого ранга и сможет спокойно выходить из дворца и входить в него по воле Императора. Она… она может поехать домой!
– Тебе много надо осознать, я понимаю, – надзирательница Бак Ким произносит это почти добрым голосом. – Ты привыкнешь к этому в конце концов. – А потом, отбросив официальный язык и декорум, она обнимает Кам, крепко, как мать. – Я так рада за тебя, детка. Я всегда знала, что ты сможешь этого добиться.
Кам сидит неподвижно, осторожно подбирая слова.
– Я… – она замолкает, пытается снова. Ее горло заполнено чем-то сладким, с привкусом десятитычинковой хурмы. – Спасибо, Старшая тетушка. Это так много значит для меня.
Это много значило бы, когда-то давно; но теперь она может думать только о голосе Там, о шепоте в ушах, и ничто из этого не способно снять серую вуаль с окружающего ее мира.
В день ее представления Бессмертному Императору Кам долго, очень долго принимает ванну, погрузившись в обжигающе горячую воду, как будто это может наконец отмыть ее дочиста. Служанки, приставленные к ней, удалились по ее приказу: когда она выходит из резного бассейна, она смотрит на себя. Кожа стала светлее после шести лет, проведенных в павильоне расчетчиц, но это до сих пор темная, плотная кожа крестьянской девушки, которая выросла, сажая рис на рисовых полях и стоя на коленях в мутной грязи до тех пор, пока эти поля не стали ей казаться целым миром; она пела песни вместе с кузиной Хоа, и кузиной Лан, и со всеми остальными.
Там сейчас среди них, она смеется и улыбается, спотыкается, собирая рассаду, как делала всегда, под любящим взглядом отца и бабушки. Она вернулась домой.
Должна была вернуться.
«Пожалуйста, Мама. Пожалуйста, пусть с ней все будет хорошо».
В спальне – ее собственной невероятно большой, невероятно роскошной – кто-то выложил тунику из пяти полос богатой парчи с эмблемой второго ранга – куропаткой, вышитой такими тонкими нитками, что она выглядит нарисованной. Кам позволяет служанкам одеть себя, словно во сне: один слой одежды за другим, густых красных оттенков, а потом тонкая верхняя туника без рукавов, такая темная, что кажется почти черной. Она смотрит на себя в зеркало, и из зеркала на нее смотрит незнакомка, ее руки тонут в широких, вышитых золотом рукавах, лицо намазано свинцовыми белилами, длинные волосы подняты вверх и уложены в сложный узел на макушке с золотыми шпильками в виде черепах. Ее губы выкрашены в цвет императорских чернил, и кроваво-красный рот похож на свежую рану.
Она думала, что будет чувствовать себя победительницей, но в ее груди одна лишь пустота, словно из нее вынули сердце.
Кам смотрит на себя в зеркало, заставляет себя улыбнуться и смотрит, как шевелится ее отражение, как кроваво-красные губы раздвигаются, обнажая покрытые черной эмалью зубы, как у всех чиновниц.
Пора.
Дверь открывается с тем же мягким выдохом, похожим на последний вздох. Кам собирается с духом, готовая увидеть новых служанок и новых стражников, перед долгим путешествием во Внутренние Красные палаты, ко всему, о чем она когда-либо мечтала.
Там стоит на пороге.
Время замедляется, увязает в меду. Кам делает медленный вдох.
– Старшая сестра?
Там улыбается. На ней грубая туника крестьянки, а волосы распущены по плечам, но она не изменилась. Лицо у нее то же самое – круглое, как луна, с ямочками вокруг недоброй улыбки – и она держится так, как будто идет в бой. Позади нее стоит надзирательница Бак Ким и стражники. Лицо у надзирательницы замкнутое, сердитое.
– Видишь? – говорит она Там. – Твоя младшая сестра идет к лучшей жизни. Она в тебе не нуждается.
– Ты… – у Кам вырывается глубокий, дрожащий вздох; ей приходится замолчать, потому что это так больно, одежда сжимает ее тисками. – Ты была снаружи!
– Она сдалась, – говорит надзирательница Бак Ким сердито.
Там качает головой.
– Я вернулась домой, Младшая сестра. Я… – ее лицо искажается на мгновение; теряет знакомую улыбку, лишается выражения и становится напряженным. – Я старалась. С бабушкой, отцом и тетками, я… – ее руки сжимаются в кулаки. – Они… каждый раз, когда они брали палочки для еды за самый кончик, каждый раз, когда они неправильно произносили слово… – теперь ее бьет дрожь. – Я сидела с кузиной Лан, и нам больше не о чем было разговаривать. Ее миром была деревня, и урожай риса, и за кого она собирается выйти замуж, и было так много всего вокруг, чего она не видела!
– Они – наша семья, – говорит Кам, но Там качает головой.
– То, как они на меня смотрели… они старались этого не показывать, но в их взглядах были благоговение и страх, будто они меня боготворили. Я просто не могла этого больше выносить.
– Конечно, вы уже не крестьянки, – говорит надзирательница Бак Ким. – Ведь вы не можете подавить в себе то, чем вы стали.
Там входит в комнату, идет мимо Кам, к выложенному плитками бассейну и горячей воде. Ее взгляд окидывает кровать, от ног к изголовью: разбросанная одежда Кам, душистые, чужие ароматы, наполняющие комнату, которые превратили Кам из дочери крестьянина в чиновницу Империи.
– Мы не можем вернуться домой, Младшая сестра. Мы слишком изменились.
Кам открывает рот, чтобы сказать – нет, конечно, они могут, и она вернется, но тут она вспоминает незнакомку, глядевшую на нее из зеркала, чиновницу, малейший поступок которой теперь должен быть подчинен интересам трона.
Вместо этого она говорит:
– Тебе не надо было возвращаться. Почему… – почему ты не могла остаться там? Почему ты не могла проявить осторожность, хоть раз в жизни? Почему…
Там смотрит ей в глаза. Она поднимает руки – смуглые, тонкие и изящные, синие вены на них светятся под прозрачной кожей.