– Это идеально подойдет, – говорит она. – Это мое.
Бусина кумихо содержит знание, а воспоминания – это разновидность знаний. Духи-лисицы, умеющие менять облик, также, как известно, забирают энергию людей. В некоторых мифах говорится, что кумихо прячут свою сущность в бусинах. Неужели эта пустяковая безделушка, сентиментальный сувенир, хранил сущность моей матери с момента ее смерти?
Я сжимаю в ладони бусину, и мама снова похожа на саму себя. Не на свой аватар в игре, Еун Ха, а на женщину, которая умела надрать мне задницу во время игры в скрэббл, учила меня варить любимый папин суп из водорослей, учила читать, водила в библиотеку, когда мне хотелось, всю ночь не ложилась спать, когда мы вместе с ней мастерили модель вулкана для школы…
Это ее душа. И все это время она была у меня. Бусина, которая помогала мне вспомнить, когда мои воспоминания о маме тускнели, когда она была мне нужна больше всего. Я не могу отдать ее сейчас. Я крепче сжимаю бусину.
– Я не хочу снова тебя потерять, – говорю я.
– Ты никогда меня не потеряешь, – мама протягивает руку и гладит меня по щеке, как обычно делала, когда я была маленькой и просыпалась ночью, увидев плохой сон. Ее прикосновение всегда успокаивало меня и помогало опять уснуть, но теперь рука у нее холодная, не совсем материальная. Я все равно прижимаюсь к ней, закрываю глаза, и гадаю, что она имеет в виду, говоря, что я никогда ее не потеряю.
Если источником наших общих воспоминаний была эта бусина, они были бы ее воспоминаниями, а не моими, – поэтому, может быть, она поддерживала между нами связь, удерживая свой образ в моих мыслях. Без этого моих собственных воспоминаний о маме может со временем стать меньше, но буду ли я помнить каждую подробность, или нет – эти моменты останутся частью меня. Они сделали меня тем, кто я есть, и всегда будут влиять на то, кем я стану.
Еще важнее то, что эта бусина – единственный билет мамы отсюда. Оставить ее себе, стараться удержать ее любой ценой было бы эгоистично, она и так уже пробыла здесь слишком долго.
Я отпускаю бусину, и на мгновение накрываю своей рукой мамину ладонь на моей щеке – в последний раз. Я киваю и отступаю от нее на шаг. Она опять выглядит как Еун Ха, но я все равно ясно вижу лицо мамы мысленным взором.
– Ты можешь взять ее, Повелитель, – я расстегиваю цепочку, снимаю бусину с шеи и кладу ее в протянутую лапу белого тигра. И мне становится легче.
Король Еома бросает бусину кумихо в свою пасть, будто драже «тик-так», и проглатывает ее. Потом он отходит в сторону, и двери Преисподней открываются.
Мама поворачивается к человеку, которого я раньше не заметила, – к высокому корейцу, одетому в одежду двадцать первого века, как и я. Он в черной сорочке на пуговицах и черных джинсах, седеющие волосы стянуты в длинный, неаккуратный лошадиный хвост. Ему лет пятьдесят с небольшим, и он кажется мне знакомым, но я не могу понять, кто это. Надпись над ним гласит: «Джеосеунг (Часа), уровень ∞».
Мама опускается перед ним на колени и говорит:
– Благодарю тебя за то, что ты позволил мне повидаться с дочерью.
Он кладет ладонь ей на голову, благословляя. Я тоже опускаюсь перед ним на колени. Он сжимает мое плечо. У него сильное рукопожатие.
– Путь открыт, – произносит Джеосеунг. – Туда, куда пойдет твоя мать, ты тоже можешь последовать, Огушин. Но не сегодня, а лишь через сорок тысяч дней.
Я слышу сирены, где-то далеко, будто на другом конце города. Этот звук волной окатывает меня. Я слышу крики. Кто-то рыдает. Харабеоджи тихо молится. Корейские слова льются потоком, взмывают ввысь и падают.
Мы с мамой поднимаемся с колен и смотрим друг на друга. Она снова выглядит самой собой, в том белом ханбоке, в котором мы ее похоронили. Мы обнимаемся, а НИПы толпой выходят из-за наших спин, обтекают нас и исчезают в открытых вратах.
– Прощай, мама. Я люблю тебя, – говорю я.
– Я тоже тебя люблю.
Джеосеунг складывает ладони вместе и кланяется мне.
– Удачи тебе, – говорит он.
Я просыпаюсь в незнакомой кровати на твердом матрасе и жестких, грубых простынях. Где-то падают капли, слышен какой-то писк. Свет притушен, шторы задернуты. Больница.
Я медленно поворачиваю голову вправо. Харабеоджи сидит рядом с моей кроватью и читает свою большую Библию в черном кожаном переплете с позолоченным красным обрезом. Он поднимает голову и широко раскрывает глаза.
– Она очнулась! – он бросается ко мне и хватает меня за руку дрожащими пальцами. – Сан! Слава Богу!
Вбегают медсестры; меня осматривает врач. У меня берут кровь и задают мне вопросы, пока я опять не закрываю глаза, просто для того, чтобы от них избавиться. Потом они опять все уходят, и тогда я вижу папу, который стоит в дверном проеме и держит две пластиковых чашки. Он давно не спал. У него красные глаза.
– Ну, посмотрите-ка, кто вернулся! – он улыбается. – Вот и солнышко.
– Что со мной случилось? – со стоном спрашиваю я.
– Я нашел тебя лежащей без сознания на твоем компьютере, – говорит Харабеоджи.
– Я играла в ЗУП, – не знаю, сколько следует рассказать им сейчас, и расскажу ли я вообще им о том, что со мной случилось и где я в действительности была. – Должно быть, я уснула.
– Мы не могли тебя разбудить, – папа садится на край моей кровати. Он дает одну чашку Харабеоджи. Я смотрю на вторую чашку. Мне бы не помешало выпить кофе. У меня тяжелая голова, а мысли путаются. – Я боялся, что ты… – он шмыгает носом и качает головой. – Они не понимали, что с тобой. Знали только, что ты в коме. Ты была где-то в другом месте.
– Да, была, – я с трудом сглатываю слюну. У меня пересохло в горле. – Я видела маму.
Я поднимаю руку к жемчужине на шее, но она исчезла.
Папа замечает мой жест.
– Я повсюду искал твой кулон, но не мог его найти.
– Как долго я пробыла здесь? – спрашиваю я.
– Шесть месяцев, – отвечает папа.
Я приподнимаюсь на локтях, и комната вращается вокруг меня.
– Шесть месяцев?
Время в волшебных краях течет иначе, поэтому день может стать годом. Но шесть месяцев…
Харабеоджи втягивает воздух и качает головой.
– Брайан! – неодобрительно тянет он.
Папа смеется.
– Я шучу! Прости, не смог удержаться. Всего восемь дней.
Я с облегчением падаю обратно на подушки. Это тоже долго, но гораздо лучше, чем потерять шесть месяцев жизни. Я бросаю взгляд на часы. Чуть больше одиннадцати часов. Это значит… Я подсчитываю.
Чуть за полночь сейчас в Сеуле, в Южной Корее, где базируются создатели ЗУП, компания «Часа».
– Сегодня пятница? – спрашиваю я.
– Да. Я знаю, о чем ты думаешь, но я только что узнал хорошую новость. Один из разработчиков «Часа» запустил свой собственный сервер, чтобы игра ЗУП не удалилась. Это не официальный запуск, и не будет нового контента, только для фанат-модов, но в конце концов сохранится архив всего, что происходило в игре, с возможностью играть дальше. Разработчики открыли краудфандинг, поэтому, пока будут идти пожертвования, игра будет существовать.
– Эта игра основана на «Преисподней», – говорю я.
Он удивляется:
– Откуда ты знаешь? Об этом объявили только сегодня утром.
– Ты привез мой компьютер? – я обвожу взглядом комнату.
– Ох. Прости, твой ноутбук сгорел. Твой врач думает, что это стало причиной шока, из-за которого ты впала в кому. Мы купим тебе новый.
– Ты ведь не собираешься возвращаться в ту игру? – резко спрашивает Харабеоджи.
Я бросаю на него удивленный взгляд, пораженная его словами.
Я больше никогда не подключусь к серверу Преисподней и не войду в Три Королевства. Там все будет иначе, и возвращаться туда опасно. Там слишком легко заблудиться.
– В этом нет необходимости, Харабеоджи. Она ушла, – говорю я.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы смысл сказанного мной дошел до него, но потом он улыбается. У него такой счастливый вид, какого я не видела у него с тех пор, как умерла его единственная дочь.
– Сан? – спрашивает папа. – Ты мне ничего не хочешь рассказать?
– Много всего. Потом. Как ты думаешь, ты сможешь откопать мне мамин ноутбук вместо покупки нового компьютера?
Он хмурится.
– Зачем тебе понадобилось это старье?
Я улыбаюсь. Мама не исчезла вместе с игрой и с бусиной кумихо. Часть ее продолжает существовать во мне, и в наших воспоминаниях, и во всем, что она создала при жизни.
– Я собираюсь закончить ее роман, – говорю я. – Я наконец поняла, чем он заканчивается.
Послесловие автораЧаса БонпулиКорейский эпос
У корейской мифологии и сказок длинная устная история, но эти сказки не записаны так тщательно, как мифы Древней Греции и Рима, или европейские волшебные сказки, на которых выросли многие дети на Западе. Поскольку у меня было не так уж много материала для работы, «Земля утреннего покоя» стала чем-то вроде мешанины из самых распространенных сюжетов корейской мифологии.
Очень подходящим каркасом этой истории послужил миф из корейского эпоса «Часа Бонпули», хорошо известный в Южной Корее. У этой сказки есть несколько вариантов, но ключевыми персонажами являются король Еома (бог мертвых), Джеосеунг Часа (беспощадный жнец-смерть) и Огушин, который провожает мертвых в преисподнюю.
Хотя немногие корейские сказки доступны на английском языке, нужно прочитать всего несколько из них, чтобы узнать некоторые общие элементы, например – духи, оборотни и волшебные животные (часто тигры). Гвисины, корейские призраки, могут быть такими же злобными и недоброжелательными, как полтергейсты и другие привидения, обычные для сказок всего мира. Есть в преданиях разных стран и персонажи, похожие на кумихо, лисицу-призрака с девятью хвостами, – обманщицу, которая обычно принимает облик привлекательной женщины и соблазняет мужчин.
Хотя моя мать не рассказывала мне никаких истинно корейских сказок о привидениях, когда я был ребенком, она действительно поведала мне о членах семьи, которые посещали ее во сне после своей смерти – и даже раньше, чем до нее доходили известия об их смерти! – поэтому мне захотелось рассказать историю о призраках. Оригинальный миф о преисподней показался мне идеально подходящим, и если уж я выбрал эту волшебную версию древней Кореи в качестве декораций, мне пришлось населить ее говорящими животными и такими созданиями, как кумихо. В основном мне хотелось рассказать историю, которая следует традициям прочитанных мною корейских легенд, только с современными персонажами и в очень современной обстановке.