Я поклонилась и сложила ладони в приветственном жесте. Потом заиграла музыка. Сначала ситар[38], потом табла, а потом лютня. Я выдохнула, так как музыка прогнала мои встревоженные мысли – она всегда так на меня действовала. Когда она достигла крещендо, я начала танец. Я кружилась и делала пируэты. Я опускалась на колени и поднимала руки к небу, потом снова поднималась и кружилась в такт музыке. Я улыбалась моему принцу и наблюдала за тем мужчиной, на которого мне надо было произвести впечатление. Он сидел с прямой спиной, скрестив руки на груди. А потом я позволила музыке захватить меня. Я уже танцевала не для этих мужчин, не для этого гостя, и даже не для принца Карима. Я летала и парила для себя, для мамы, для моего учителя, который показал мне, на что способен танец.
Наконец музыка стихла. Я поклонилась, украдкой бросив взгляд на зрителей. Как я и ожидала, самодовольное выражение исчезло с лица гостя. Его глаза были широко раскрыты от восхищения. Он хлопал принца по спине и что-то шептал ему на ухо.
Голоса эхом отражались от стен. Я сложила ладони вместе и поклонилась. Ни одной ошибки, даже самой маленькой, которую никто бы не увидел, но из-за которой я бы переживала много дней.
Но глаза принца Карима прищурились. Вместо того чтобы поднять руки в знак похвалы, он скрестил их на груди. Вместо любви я увидела ненависть.
А теперь та история заканчивается, а эта начинается. Теперь вы видите меня в этой сырой башне. Меня привел сюда Тарек, тот стражник, которого любила Симран. Тот, который вчера схватил меня своими грубыми руками за запястья, вытащил из туалетной комнаты, провел через внутренний двор и поместил сюда глухой холодной ночью.
Вода стекает тонкими струйками с краев башни; зеленые лишайники растут вдоль трещин в стене. Кирпичи здесь такие старые, что время от времени стена крошится, и пыль сыплется с потолка на мои волосы. Дверь сделана из стали. Двадцать три разных засова надежно запирают ее. Когда-то на моих запястьях звенели золотые браслеты, теперь вместо них надеты кандалы.
Мои слезы высохли после прошлой ночи; я впала в оцепенение. У меня было много времени на размышления, но я могу думать только об одном: после всего, что между нами было, после всех его сделанных шепотом признаний о том, как много я для него значу, он отверг меня без объяснений.
Я ничем не заслужила это, какое бы недопонимание ни возникло между нами. И все же – я здесь.
Единственное окно в этой башне забрано толстой железной решеткой, но сквозь нее я вижу края розовых стен дворца и листья платана. Сегодня утром сюда проникал солнечный свет. Вскоре солнце сядет, и станет темно.
Я вздрагиваю от внезапно раздавшегося шума за стеной башни. Рабочие вернулись. Они ворчат, накладывая и замешивая глину. Они усердно трудились снаружи с самого моего появления здесь. Клали кирпичи, ряд за рядом, все выше и выше. Мой отец был каменщиком, я узнаю этот звук.
Дверь со скрипом открывается. Тарек входит в камеру. На нем его обычные темные доспехи. Он вносит поднос с чечевицей и хлебом, ставит его у моих ног и наклоняется, чтобы ослабить цепи, и я могла поесть.
– Тарек, – умоляю я. – Поговори со мной. Скажи мне, что я сделала?
Он ничего не говорит. Поднимается и собирается уйти.
– Прошу тебя! – умоляю я его. – Ради Симран, пожалуйста, скажи мне. В чем дело? В чем мое преступление?
– Как будто ты не знаешь!
– Не знаю, клянусь жизнью моей матери!
Он пристально смотрит на меня.
– Твоя улыбка.
– Моя улыбка?
– Ты его выдала. Купец заметил твою улыбку и увидел реакцию принца Карима. Он понял, что произошло. И попытался использовать это, чтобы поторговаться с принцем Каримом. Ты знаешь принца. Он никогда не проигрывает, – Тарек кивает в сторону окна. – Те люди, снаружи. Они строят стену для тебя. Принц Карим собирается похоронить тебя заживо.
– Понимаю, – тихо говорю я.
– Лучше было не знать, правда? – спрашивает он. Его голос звучит мягче.
Эхо шагов Тарека замирает вдали. Мое сердце обдает горячей волной, будто на него плеснули кипятком. Я спала в постели принца Карима. Я утешала его стихами. Я принимала его гостя. Я танцевала для него. Принц всегда говорил, что я принадлежу ему. Я раньше думала, что эти слова защищают меня, что я в безопасности, но теперь я поняла: принадлежать ему означает, что он может отправить меня туда, куда ему захочется – в свою постель или в эту сырую башню. Принадлежать ему – это не любовь. Это никогда не было любовью.
Я меняю позу на скамье. Цемент остывает, когда приближается вечер, и солнце наконец ускользает за горизонт. Каменщики закончили работу, а тяжелое железо сжимает мои щиколотки. Я уверена, через многие годы, когда будут рассказывать мою историю, вам поведают, как другие девушки из гарема завидовали моему положению. Как они жаждали завладеть моими серебряными и золотыми браслетами, моими серьгами со светлыми аметистами. Но это ошибка. Даже Симран не завидовала мне. Теперь я понимаю почему: быть самой любимой – это значит, что, когда любовь превратится в ненависть, ненависть обожжет так же сильно.
Дверь со скрипом открывается. Но это не Тарек вернулся, чтобы унести мою нетронутую еду.
Это принц Карим.
Он бросается ко мне. Принц одет в королевский синий камиз с вышивкой золотом по краям и изящно скроенные шаровары. Его корона, как всегда, у него на голове.
– Ясмин!
Он смотрит на цепи на моих щиколотках, руках и талии. Не говоря ни слова, он достает свое кольцо с ключами и опускается передо мной на колени. Он отпирает замки, снимает металл с моего тела, пока последняя цепь не падает на пол. На моей коже остаются воспаленные красные ссадины.
– Тарек за это заплатит, – тихо говорит он. – С тобой все в порядке?
– Разве это был не твой приказ?
– Ну, да. Наверное, мой, – он качает головой. – Но приказ был дан только для отвода глаз. Он должен был понять, что я имел в виду, – Карим дотрагивается до моего запястья. Я вздрагиваю от боли, но он, кажется, этого не замечает.
– Я хотел все объяснить раньше, но все за мной следили. Не было времени. Он все понял, Ясмин.
– Улыбка.
– Да, – он проводит рукой по моим волосам. – Твоя улыбка, которая лишает меня способности действовать и думать. Он увидел, как ты мне улыбнулась, и понял, что ты – не простая танцовщица. И он захотел получить то, на что не имел права. Он захотел, чтобы эти улыбки принадлежали ему.
– И за его желания я умру.
– Умрешь? – он несколько мгновений смотрит на меня, потом хохочет. – Позволить моей любимой умереть? Я дал ему понять, как далеко я могу зайти, чтобы защитить то, что принадлежит мне. Он подписал соглашение сразу же, когда увидел, как тебя уводят. Утром я всем объявлю, что прощаю тебя. Мои подданные будут прославлять мое милосердие, а ты к ночи вернешься в мои объятия.
Он смотрит на меня. Улыбка, полная надежды, играет у него на губах. Что он хочет от меня услышать? Он ждет благодарности?
Он привлекает меня к себе, его рука обхватывает мою талию подобно железу кандалов.
– Как этот человек дерзнул просить такое! Я знаю, что ты скорее дашь закопать себя живой, чем будешь принадлежать другому мужчине, а не мне.
Я упорно смотрю на цементные блоки этой башни. И ничего не говорю.
– Ты не можешь вечно сердиться, – он целует меня в лоб. – Ты слишком меня любишь.
Я смотрю на свои ладони в засохшей грязи, потом поднимаю на него глаза.
– Да? – тихо спрашиваю я.
– Что?
– Я тебя люблю? – я поднимаю на него взгляд.
Его глаза широко раскрываются, как будто я дала ему пощечину. Я должна быстро извиниться – мама всегда говорила мне, что расположение мужчин так же мимолетно, как прохладный бриз, – но правда в том, что я не хочу просить прощения. Правда в том, что, возможно, только после того, как он снял золотые браслеты с моих запястий и ножные браслеты с ног, я прозрела.
– Ты в шоке, – качает он головой. – Ты меня любишь. Любишь. Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой.
– А ты совсем меня не знаешь.
– Ясмин…
– Мое имя не Ясмин. Меня зовут Назим Бегум. Это имя мне дала мать, когда я родилась. Так звали мою бабушку. Я живу в этом дворце, потому что ты увидел, как я танцую, и сорвал меня, как цветок для своей вазы. Все, что я делала, каждое стихотворение, которое я читала, каждый наш поцелуй, – это результат твоего выбора. Я принадлежу тебе, да. Но любить тебя? Как я могу тебя любить, если я не свободна?
– Что с тобой? – он пристально смотрит на меня. – Кирпичная могила снаружи – для тебя. И любой из моих братьев отправил бы туда свою наложницу не задумываясь. А я обещаю простить тебя и обеспечить тебе жизнь в покое и довольстве. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Сколько девушек пожелали бы поменяться с тобой местами и жить той жизнью, которую я тебе даю?
– Я не сказала, что это плохая жизнь. Я сказала, что не люблю тебя.
– Это из-за моего отца и из-за того, что бы он сказал, если бы узнал о нас? – спрашивает он. – Я собирался рассказать ему о моих чувствах к тебе в этом месяце, как только он вернулся бы. Я собирался сказать ему, что хочу сделать тебя своей женой. Я никогда не был так счастлив, как теперь, когда ты вошла в мою жизнь.
– Ты не понимаешь, – я покачала головой. – Спасешь ли ты мою жизнь, женишься ли на мне, или отправишь в могилу из кирпича, еще живую, это будет твой выбор.
– Ты понимаешь, как я рискую? – его лицо горит от гнева. – Отец может пригрозить лишить меня права наследования, а ты говоришь, что твое сердце мне не принадлежит?
– Пока я живу в этих стенах, я не свободна. Мое сердце – это все, что я могу отдать по своей воле.
Он делает шаг назад, но я смотрю прямо в его горящие глаза. Словно порыв ветра проносится сквозь него, и лицо его мрачнеет. Молчание падает между нами. Холодные капли воды падают где-то вдали.
– Тогда оставайся свободной, – решительно произносит он. – Тарек будет за дверью – на тот случай, если ты одумаешься до рассвета.