Пар вылетал у меня из носа и рта. Я дрожал. Пальцы ног намокли в этой слякоти. Я всю ночь спал в грязи, но мой комбинезон защищал от сырости. Теперь я оказался незащищенным. Рядом со мной крабообразное существо уставилось на меня своими выпученными глазами. Это создание было огромным – примерно с человека ростом, но во много раз шире, и я бы легко мог установить на его спине палатку или стол для пикника.
– Привет, – сказал я.
Мы оба одновременно отвели глаза в сторону. Его бледное, мясистое тело покраснело. Он ответил:
– Хелло!
– Что? – удивился я. – Вы говорите… по-английски?
– Это язык, к которому я имею доступ.
Поверьте, пожалуйста, что у меня не хватает слов, чтобы передать, как глупо выглядела эта тварь. Ее глаза были такими же огромными и плоскими, как глаза плюшевого медведя, а зрачки плясали внутри них точно как… ну, как выпученные глаза.
– Окей, вау, – произнес я. – Вау. Это… вау.
– Ты американец? – спросило это существо. – Возможно, ты мне скажешь… Мне дали немного информации о том, почему мы прибыли сюда.
– Это просто… это фантастика, – ответил я.
Голос краба звучал так по-человечески. Культурный голос, баритон, который шел из щели где-то у него в животе. Я сэкономлю вам длинный список вопросов насчет того, откуда он (оно? они? голос был мужской) прибыл и как попал сюда. Оказывается, его сконструировали, где-то на юге Америки, для жизни и работы в токсичной дельте какой-то реки. Он был из будущего, моего будущего, очевидно. И он не был каким-то там боевиком или сверхмогучим мутантом. Он был фермером: его крохотные маленькие ножки предназначались для того, чтобы пробираться по рисовым полям, не повредив посевы, а его когти – чтобы сооружать сложные ирригационные системы.
Он выбрался оттуда. Поступил в колледж. Целая история о том, как он пробивался в жизни. А потом к нему явился парень с предложением.
– Да, – сказал я. – Со мной так тоже произошло.
– Я его принял, – рассказывал краб. – Но теперь… я не знаю.
Он показал через мое плечо на вражескую армию. Мне не хотелось смотреть в том направлении. Там, в тумане, происходили странные вещи: летали по воздуху колесницы, двигались массивные животные и лились потоки света. Я надеялся, что на нашей стороне тоже есть такие штуки, но не был уверен, что это сильно поможет мне во время боя.
У краба тоже было копье. Я говорил об этом? Копье лежало рядом с ним, пока мы разговаривали, а теперь он поднял его. Его когти процарапали бороздки на металлической рукояти. Он вытянул копье острием вперед, потом зацепил наконечник за ногу. Затем он попытался шагать вперед (а не вбок, периодически меняя направление, как до этого), осторожно ставя одну ногу перед другой. Движение получалось некрасивым и медленным.
– Так они меня учили, – сказал краб. – Это нехорошо. Нехорошо так использовать мое тело.
– Да… – согласился я. – Трудновато будет нанести удар копьем.
– Я здесь умру. Они привезли меня сюда умирать.
Двумя днями раньше я сидел в своей машине, припаркованной у обзорной площадки на бульваре Скайлайн, в том месте, куда ребята из моей школы иногда приходили после наступления темноты, чтобы выпить. Я взял с собой бутылку водки и пакетик крендельков, хоть и знал, что если они появятся, я буду только молча смотреть на них. У меня не было друзей, а иногда я не был даже уверен, что мне хочется иметь друга. Мне всегда тяжело было выражать свои мысли: собственные слова казались мне вялыми и слабыми.
Ночь еще не спустилась, но солнце низко висело над заливом. Туман окутал Сан-Франциско, на дальней стороне бухты и неподалеку от меня золотистый солнечный свет падал на ряды домов, взбегающих по склону холма.
Окно со стороны пассажира было опущено, поэтому я чувствовал прохладу, но в окна ветер не дул. Высунув одну руку наружу, я постукивал пальцами по крыше и думал. Вот и все. Просто думал.
Люди так мало внимания уделяют этому занятию. Я хочу сказать, что обычно приходил домой, и мама спрашивала меня, что произошло в тот день, а я отвечал «ничего», и она спрашивала, с кем я ходил на ланч, а я отвечал: «Ни с кем. Просто с какими-то людьми». И так далее, и тому подобное, и она вела себя так, будто я увиливаю от ответов, но на самом деле она задавала неправильные вопросы.
Потому что для меня настоящая жизнь – это не то, что делает твое тело: это не еда, не сон и не пот. И настоящая жизнь – не жизнь в обществе. Мне безразличен запутанный узел взаимоотношений: различные конфликты, обиды и зависть, из которых состоит общение группы друзей. Настоящая жизнь не имеет ничего общего с похотью, желанием и романтикой, хотя все окружающие меня люди делают вид, что все это каким-то образом эквивалентно любви.
Нет, настоящая жизнь происходит в твоем мозгу. Настоящая жизнь – это препарирование твоего чувственного опыта – доказательств, полученных глазами и ушами, – а после анализ деталей с применением знаний, полученных из книг, и составление из всего этого некоего подобия самого себя. Да, именно так. Настоящая жизнь – это когда ты решаешь, кто ты такой.
Но о таком нельзя никому рассказать. Если бы я пришел домой и сказал маме: «Да, я сегодня часами думал о том, есть ли в жизни нечто такое, за что стоит умереть, и решил в конце концов что нет», то что бы она мне сказала?
Я много думал именно на эту тему: о героизме и о его природе. Потому что мне приходило в голову, что большая часть моей умственной и эмоциональной жизни вращается вокруг литературных изображений героизма. В «Фоллауте»[79] я был Волтом Двеллером, который отправился в постапокалиптические пустыни, чтобы сохранить жизнь своему народу. В «Звездных войнах» я рисковал жизнью, чтобы победить Империю. Даже в моих набросках гигантских космических сражений, растянувшихся на много страниц в записных книжках, я точно знал, чем рискует каждый из моих космических солдат. Это было очень просто: героизм = риск + альтруизм + победа.
Герой рискует чем-то очень важным – часто, но не всегда, своей жизнью, – чтобы помочь другим.
С этим все согласятся, думаю я.
Но я был зациклен именно на третьем элементе: на победе. Герои побеждают.
Если бы Волт Двеллер погиб прежде, чем принес водный чип, или набор инструментов для создания Сада Эдема, или что-то еще… Если бы Фродо не уничтожил кольцо… Если бы Люк не взорвал Звезду Смерти… Разве они все равно были бы героями?
Инстинктивно хочется ответить «Да, конечно».
Неприятно смеяться над проигравшим. Но куда проигрыш тебя приводит? Говорят, часто, когда ты прыгаешь в бурный океан, чтобы спасти тонущего человека, ты просто создаешь два трупа вместо одного. Потому что, если ты не очень сильный и осторожный пловец, тонущий просто утащит тебя под воду, отчаянно цепляясь за тебя. Но разве потенциальный спаситель не заслуживает похвал? В конце концов, ты рискнул своей жизнью. И все же… и все же… теперь у двух матерей разбито сердце. Теперь две жизни – жизни человеческих существ, которые, возможно, осветили бы мир, написав замечательную популярную песню, или подружившись с одним одиноким человеком, или, не знаю, совершили бы еще что-то великое, – навсегда потеряны, а в противном случае могла бы быть потеряна только одна жизнь.
В этом была моя проблема – каждый день я читал о героях. А когда не читал о них, то мечтал о них. Мне ужасно хотелось стать героем. Я читал о карьерах астронавтов, чтобы стать таким, как Нил Армстронг, и Базз Олдрин, и Салли Райд, и Джон Гленн, и Алан Шепард (но не таким, как те астронавты, которые сгорели в кабине «Аполлона-Один», или в «Челленджере», или в «Колумбии»… не таким, как Криста Маколифф, вы помните их имена? Я не помню). Или я искал сведения о карьерах военных и шпионах. Опять-таки, как насчет парня, такого храброго и достойного, того парня, который бросается вперед, решив спасти свой отряд, и тут же погибает под пулеметным огнем? Он герой?
Я бы стал этим парнем. Я это понимал. Я бы стал этим проклятым парнем.
Поэтому, сидя в тот день в своей машине, я думал: черт, если бы кто-нибудь пришел ко мне, и дал мне волшебный меч, и сказал, что я избран, и попросил меня победить какое-то космическое зло, я бы ответил: «Нет, спасибо», потому что – знаете что? Смерть реальна! И смерть – это действительно конец всему. И я знаю, как мало я значу, и знаю, что любая угроза, с которой стоит сражаться, вероятно, гораздо сильнее меня.
Я все еще сидел, положив подбородок на опущенное стекло. Воздух был влажным, и гусеница внезапно упала с дерева и раскачивалась взад и вперед передо мной. Я уставился на маленькие выступы вдоль ее влажного тельца, сжимающиеся и разжимающиеся, и на этот раз мой мозг был пуст.
Именно в этот момент тот парень возник на пассажирском сиденье моей машины.
«Внезапный испуг»[80], – вот что пришло мне в голову при первом его появлении.
Я заорал, а моя рука рванулась к замку, но я не смог его открыть. Он схватил меня за подбородок и сказал:
– Раз, два, три, нет, это не сон; четыре, пять, шесть, я собираюсь сделать тебе предложение; семь, восемь, девять, заткнись и слушай.
У него были сияющие глаза глубокого, теплого, чайного цвета, а кожа очень темная.
– Ты готов, – сказал он. – Возьми меня за руку. Нам надо идти.
– Кто?.. – произнес я. – Вы не?.. – однако я знал – может быть, мне не следовало знать, но об этом были все мои мысли – я знал, что это тот самый парень: Гэндальф, Дамблдор, Мерлин… тот самый чертов парень.
– Не стану тебе лгать, – сказал он. – Если ты согласишься, ты действительно умрешь. Но я клянусь, это будет не зря. Поэтому – вперед.
Я отдернул руку.
– Вы мне морочите голову? Я умру? Вы не собираетесь продать мне ничего получше?
Его взгляд впился в мои глаза, и его фигура показалась мне немного расплывчатой. У этого человека была очень темная кожа, но чертами лица он не походил на уроженца Африки, поэтому я не могу точно сказать, к какой расе он принадлежал.