Бормоча себе под нос ее имя, я захлопнула дверцу шкафчика. Младшая девочка по имени Констанс проходила мимо, услышала грохот дверцы и остановилась посреди коридора.
– Тебе следует остерегаться ее, Аида, – сказала она. – Лила – та еще штучка.
– Расскажи мне об этом, – с сарказмом попросила я; ярость бушевала в моих жилах. – Она всегда так ведет себя по отношению к новым ученицам? Или я – это особый случай?
У меня и без того бывают приступы ярости, а необходимость противостоять ее попыткам устроить мне, новенькой, проверку на вшивость никак не помогала мне с ними справиться. Я пробыла здесь всего пару месяцев, а Лила уже точно знает, как спровоцировать меня на ответную реакцию.
– Не то чтобы Лила способна воткнуть нож в спину, – сказала Констанс. – Просто у нее репутация человека, который вынуждает других заработать свое место. Ее доверие быстро не завоюешь.
– Ты хочешь сказать, что она способна воткнуть нож в грудь, – ответила я.
Лила и ее компания подруг – элегантные, уверенные и красивые. Их невообразимо богатые семьи уже целую вечность правят Нью-Йорком. Не то что я – одиночка ниоткуда.
Стоя в коридоре, я думала о том, не бросить ли Дюшен, но я и так уже убегала от многого в своей жизни. Мне нужно не сдаваться, не разрешать гневу, вызванному ребячеством какой-то девчонки, заставить меня сбежать отсюда. Если я уеду, то, возможно, никогда не узнаю свою судьбу. Я готова бросить ей ответный вызов. У таких, как я, нелегкая жизнь. Подобных мне немного… Пусть я бессмертна и питаюсь кровью, но я не обычный вампир – я также оборотень и не боюсь дневного света. Там, откуда я родом, нас называют асвангами – вампирами-колдунами. Солнце не обжигает мне кожу. Я могу ходить по улицам днем, как любая другая шестнадцатилетняя девочка, но, когда солнце ныряет за горизонт, я облетаю город, высматривая добычу.
Моя мать тоже была асвангом. Мы жили в маленькой деревушке на острове Минданао, в самой южной части Филиппин, и она меня растила одна. Она отказалась рассказать мне о нашей семье, считая, что сохранив в тайне наше происхождение, мы будем в безопасности. Она по ночам убивала для меня кур и всех других животных, каких могла найти, и приносила домой их плоть, пока однажды ночью односельчане не поймали ее во время кражи борова и не убили. Ее сожгли белым огнем – это единственный способ убить таких, как мы. Я понимала, что вне зависимости от того, узнали деревенские жители о моем происхождении или нет, я уже никогда не буду на острове в безопасности.
Моя волшебная кровь обязывала меня сохранить тайну. Мне надо было покинуть Минданао раньше, чем меня могут разоблачить. Я улетела в ту ночь во Вьетнам и постепенно добралась до Нью-Дели, где попыталась осесть. Но вскоре я осознала, что обречена навсегда остаться бродягой, сиротой; никогда мне не узнать свою родословную, свое истинное происхождение.
Шли годы, а гнев на мать за то, что она держала в тайне прошлое нашей семьи, все горел во мне. Хотя я перестала взрослеть в возрасте шестнадцати лет, я чувствовала себя старой. Я устала питаться человеческой плотью, оставляя за собой кровавый след из подруг и любовников. Очень одиноко быть таким существом, как я.
Поэтому я выработала кодекс чести. Раньше я питалась людьми, но не могла удержаться и не убивать тех, которых любила больше других. Это всего одно правило, золотое правило: желать другим того, чего ты желаешь самой себе, – что гораздо легче сказать, чем сделать. Теперь я ем только животных, и ровно столько, сколько необходимо для жизни. Я стараюсь не позволять себе злиться, потому что именно тогда я больше всего жажду человеческой плоти. Вот почему мне необходимо держать себя в руках. Если бы не мой кодекс чести, я бы действительно могла убить Лилу.
Обнаружив пропажу дневника, я не могла заставить себя успокоиться, и это было опасно для меня – и для всех, кто оказался поблизости. Трудно в такие моменты оставаться спокойной и прощать тех, кто тебя обидел, приходится сражаться с собственной природой. Это расплата за то, что ты чудовище, живущее среди смертных.
Если я собиралась придерживаться своего кодекса, мне надо было на время отдалиться от этой ситуации, поэтому я сказала учительнице, что моя тетушка Гёрли заболела и мне надо покинуть школу, чтобы ухаживать за ней. Все в школе Дюшен думают, будто мои родители погибли от трагического несчастного случая в море, а я живу с тетей, старой девой. Правда в том, что тетушки Гёрли не существует. У меня никого нет, ни души.
Я покинула школу, все еще кипя от ярости. Подождала, пока спустилась ночь, приняла облик птицы и начала облетать город, стараясь успокоиться. У самых границ города пасутся шесть стад овец. Я спустилась возле них за печенью новорожденного ягненка. Жестоко вырывать печень у новорожденных, но лучше у маленьких ягнят, чем у самых популярных девочек школы Дюшен.
Последствия другие.
Стоя на парадном крыльце особняка, я открываю дверь в школу Дюшен. Теперь я чувствую себя лучше, остыв за ночь, но мне надо вооружиться мантрой на предстоящий день. Я делаю глубокий вдох. «Не позволяй этим девчонкам достать тебя. Не сдавайся».
Когда я приехала сюда, я думала, что жизнь в Нью-Йорке будет идеальной. Я объехала весь свет – Нью-Дели, Токио, Милан, Лондон, Каир, Манила – в поисках города, где мое настоящее место, но ни один из них не подходил на эту роль. В прошлом году я жила в убогой комнатушке возле Оксфордского университета, которую обожала, но мною опять овладело беспокойство. Я готовилась уехать в Марокко через неделю, когда услышала, как два преподавателя обсуждали теорию, которую их американский коллега изложил на конференции.
Они говорили, что в работе этого американца описывались недавно обнаруженные документы, в которых утверждалось, будто ковен[81] сверхъестественных существ – по слухам, пьющих человеческую кровь, – обосновался в Нью-Йорке перед Войной за независимость. Опасаясь запятнать репутацию и желая избежать преследования, они держали в тайне свое происхождение в течение сотен лет.
Профессора отмахнулись от этого открытия, посчитав его небылицей, придуманной протестантами для того, чтобы держать в подчинении прихожан, но их беседа навела меня на одну мысль. Моя интуиция говорила, что мне нужно поменять свои планы, что в этой легенде есть крупица правды. Америка во времена первопоселенцев была тем местом, куда те, кого преследовали за религиозные убеждения, отправлялись в поисках свободы. Не будет преувеличением считать, что, возможно, некоторые люди, с которыми у меня есть нечто общее, оказались здесь по тем же причинам. Может быть, я могу найти некоторых из них. Нью-Йорк, таинственный город мечтателей и неудачников, звал меня.
Я долго жила кочевой жизнью, но мое сердце начало тосковать по Америке. Точно так же оно раньше подсказало мне покинуть Филиппины, место моего рождения, чтобы найти свой настоящий дом. Но вот я здесь, а мне пока не удалось найти никого, похожего на меня. Мне придется примириться с тем, что я, возможно, и не найду никого. И поэтому мне необходимо соблюдать свой кодекс чести и пытаться подружиться с настоящими людьми. Возможно, они – мой единственный шанс в жизни почувствовать себя дома.
Я иду к мраморной лестнице, которая ведет к классным комнатам гуманитарных наук. Школа Дюшен когда-то принадлежала капитану Армстронгу Фладу, нефтяному магнату, вдова которого завещала их дом мадемуазель Дюшен, чтобы та открыла здесь школу. Хотя для учащихся сделали кое-какие современные удобства, в том числе поставили ряды металлических шкафчиков вдоль стен коридора, оригинальная обстановка здания сохранилась, поэтому при входе в него кажется, что ты сделал шаг в прошлое. Однако с такими старинными понятиями, как честь и благородство, в школе Дюшен туго, несмотря на то, что многие учащиеся могут проследить историю своих предков до самого основания Америки. Они образуют закрытый круг; туда никто не может войти.
Несколько картин висят на стенах лестничной клетки. Три девочки сплетничают под портретом в полный рост наследницы Флад, их губы искрятся от блестящей помады и от сарказма. Джемма Брайни, местный фотограф, постоянно пополняющий Инстаграм школьными снимками, что-то шепчет Марни Уайлдер, старшекласснице, которая не может выйти из дома, не надев пару туфель на высоченных каблуках. А рядом с ними стоит не кто иной, как Лила, которая, судя по плохо замаскированной злобе на ледяном фарфоровом лице, все еще меня ненавидит. Везет же мне.
– Ты вернулась. – Джемма щелкает камерой. – Для моего Инстаграма.
– Это обязательно? – ворчу я.
Глаза Джеммы широко раскрываются на мгновение, которого мне хватает, чтобы понять, что я ее задела. Тем не менее она игнорирует мои слова.
– Мы почему-то решили, что ты, возможно, перевелась после того…
Голос ее замирает, она осознает, что чуть не ляпнула нечто неподобающее. Она должна по крайней мере притворяться воспитанной.
– Мы рады, что ты вернулась.
– Да. Мы рады, – поддерживает ее Марни. – Где ты была? Бобби Ливингстон тебя искал. У него твой дневник. Он говорит, что нашел его в классе рисования.
Я не дура. Я уже знаю, что они его украли. Когда Лила обнаружила, что дневник не открывается, она, должно быть, подбросила его кому-то другому, чтобы он его нашел и вернул. Что она затевает? Может, она чувствует, что я веду двойную жизнь, но она никак не могла бы заподозрить ничего, даже приблизительно похожего на правду. До того, как я узнала правду о себе, даже я не думала, что предрассудки моих односельчан реальны. Лила, вероятно, думает, что я солгала насчет гибели родителей, и хочет выяснить, что я скрываю, чтобы иметь возможность меня шантажировать.
– Спасибо. Я его найду. Вы знаете, я никогда и не думала уйти отсюда, – говорю я. – Моя тетя заболела. Мне пришлось поехать домой, чтобы позаботиться о ней.
Джемма неуверенно кивает. Если бы она знала, как я люблю поедать сырую печень, она, наверное, заблевала бы всю свою сумочку «Шанель». Вот это было бы зрелище!