[95]. Вечеринки, песни, пикники и марафоны фильмов ужасов занимали все остальное время. Савитри развешивала волшебные фонарики в их беседке, где они обменивались пахнущими жимолостью поцелуями, обсуждали философию и наслаждались ароматными легкими закусками, которые Сатьяван готовил на кухне.
– Я никогда не встречал никого, с кем мог бы разговаривать так, как с тобой, – с удивлением сказал он однажды в солнечный день, когда они сидели в беседке, держа в руках блокноты, и спорили, нужно ли добавить еще одну строчку к песне в их шоу, а пчелы жужжали над ними. – Это так весело! Это заставляет меня думать о том, во что я действительно верю, а не просто о том, во что я считал, что верю.
– Мне это тоже нравится, – призналась Савитри. – Но все равно, Химаншу[96] не нужна эта лишняя строчка, прости, – она теснее прижалась к боку Сатьявана.
– Нет, нужна. Если он ничего не скажет, покажется, будто ему безразлично, что Анджали его бросает.
– Нет, не нужна. Он потрясен тем, что она его покидает, поэтому потерял дар речи. Он не может говорить. Его сердце разрывается, – Савитри сморщила носик. – Это вызывает сострадание.
Сатьяван тоже сморщил нос.
– Дополнительная строчка. Позволь мне ее написать, и ты получишь в награду сольный номер Анджали.
– Прекрасно, – ответила Савитри и надула губки. Но сердце ее сияло, несмотря на ворчливый тон.
– Мне было так скучно до того, как ты появилась; ты даже не представляешь себе, – Сатьяван положил свой блокнот и погладил ее по голове. – Мне просто хотелось исчезнуть.
Чувство вины вонзилось в Савитри как острый клинок. Она должна открыть ему истинную причину того, почему он так себя чувствовал. Но что, если он уйдет, когда все узнает?
Она бы не вынесла одиночества, после того, как нашла его, ведь он стал человеком, который отражает ее свет! А еще его глупые шутки всегда заставляют ее смеяться, а ее родителей стонать и закатывать глаза. Его познания во всем, от средневекового способа сборки бананов до обычаев приготовления пищи в разных районах страны, поражали ее, а его интуитивное понимание музыки рождало внутри нее собственную мелодию.
Ведь ей до сих пор хотелось целовать Сатьявана под дождем, когда капли пропитывали их одежду и заставляли теснее прижиматься друг к другу. Хотелось вместе с ним гулять по тропинке в недавно открытой оранжерее поместья и выбирать любимых бабочек. Сыграть их уже придуманное шоу перед публикой, сияя, как солнце, и одновременно мерцая, как луна – быть волшебной, раскованной, без маски, чтобы весь мир ее увидел.
Да, она должна все ему рассказать. Она это понимала.
Вместо этого она смотрела на календарь и убеждала себя, что момент еще не настал.
Предостережение апсары так и не сбылось; месяц за месяцем Сатьяван оставался совершенно здоровым. Он даже продолжал заниматься, как обещал. Савитри никогда больше не видела Рамбху. Может быть, думала Савитри, она напрасно тревожилась.
Она начала расслабляться. Сосредоточилась на нескольких последних песнях для их шоу. Вспоминала о тропе, усыпанной драгоценными камнями.
Но однажды, пока Савитри резала лук для ланча, Сатьяван, напевая мелодию из неоконченной жалобной песни Анджали, вышел в сад, чтобы выкопать несколько морковок и срезать несколько веточек кинзы. На это у него должно было уйти несколько минут.
Когда он не вернулся, Савитри отложила нож, сполоснула руки и вышла, чтобы позвать его. Никто не отозвался на ее крик, а когда она добралась до сада, там было пусто.
На всякий случай она проверила беседку. Там роились пчелы, деловито собирая крохотные капельки нектара внутри каждого цветка жимолости. Сатьяван туда не заходил, сообщили они Савитри, но ей известно, что неподалеку выросло несколько кустов дикой сирени?
Сердце Савитри вспыхнуло от страха и боли. Небо разделяло ее чувства – оно оделось в серое, как тоскующие голуби, сари. Она поняла, куда именно он ушел. К озеру.
Она побежала изо всех сил, так быстро, как только могла, уверенная, что уже опоздала. Она молилась на бегу, ее ноги стучали по земле, она все бежала и бежала, и выбежала из деревьев на песчаный берег.
Она увидела его. Он задумчиво смотрел на воду, словно что-то искал. Его тоскливо склоненная голова, бледность его щек испугали ее больше всего. Даже его черная рубаха и штаны казались тусклыми на фоне угрюмого горизонта. Казалось, что он уже ушел, и вскоре его тело тоже исчезнет.
Солнце в ее вздымающейся груди почти обожгло ее при виде этой картины. Ей хотелось броситься к нему, оттащить его назад, увести домой, в поместье. Там его место! Он стоял так близко к воде, будто ждал сигнала. Возможно, трепета лебединого крыла, или падения одного-единственного перышка.
Зова его прежнего существования. Того, к которому она его не отпустила.
Савитри тогда почти позволила ему уйти. Почти.
И все же, она не жалела, что спасла его в ту ночь, и она отказывалась притворяться, что это не так. Медленным шагом, потихоньку, она подошла к нему и достала из кармана баночку с сиропом. Она забыла ложку, но окунула в сироп кончик пальца и провела им по его губам.
Потом отняла руку и стала ждать. Сатьяван машинально облизал губы. Его взгляд прояснился, и он удивленно улыбнулся:
– Савитри!
Ее охватило чувство облегчения, мощное, как приливная волна. Она прижалась к нему, чтобы поцеловать, чтобы напомнить ему о том, что он собирается оставить. Отвлечь его. Может ли поцелуй действительно снять заклятие? Может ли это сделать преданность?
– Я пришла за тобой. Мы уже почти закончили писать жалобную песнь Анджали.
Его глаза широко раскрылись, луна в его груди зажглась, запела вместе с ее солнцем.
– Что я здесь делаю? Нам надо писать песни! Придумывать танцевальные номера, – все еще держась за ее руку, он зашагал размашистым шагом. – Целые театры, полные зрителей надеются на нас!
– Не думаю, что у нас уже достаточно людей, чтобы заполнить театр, – рассмеялась Савитри. – Или хотя бы одно кресло.
На тот случай, если Рамбха наблюдала за ними, она произнесла одними губами:
– Ты его не получишь. Он предназначен мне.
Она от всей души надеялась, что это правда.
Через год после той ночи, когда Савитри в первый раз нашла Сатьявана вместе с превратившимися в лебедей апсарами, она проснулась на рассвете, чтобы нарвать розовых роз и лиловой сирени. Вернувшись на кухню, она оборвала с цветов горсть лепестков, потом сполоснула их и отложила в сторону.
Ей оставалось только нарезать фисташки, но Савитри позволила себе несколько мгновений просто посидеть в тишине. За окном небо надело свой самый свежий, самый яркий лазурный шелк, кое-где украшенный кружевом пушистых облаков.
Что-то внутри нее дало трещину, хрупкое, как яичная скорлупа – надежда. Сегодня ее первая годовщина с Сатьяваном. Это день накануне ее восемнадцатилетия, когда она должна будет сказать родителям, что уезжает в город вместе с Сатьяваном.
Даже Сатьяван еще не встал; он устроил себе день, свободный от занятий. Савитри приветствовала солнце, в честь которого ее назвали, потом принялась украшать расмалай, который приготовила накануне. Диски сладкого сыра в густом кардамоновом молоке стали чудесно мягкими. Довольная, она положила две порции на хрустальные тарелки и украсила обе порции нарезанными фисташками и душистыми цветочными лепестками.
Рамбха говорила, что Сатьяван не проживет и года. Савитри докажет, что она ошибалась.
К тому моменту, когда он пришел с мокрыми после душа волосами, она накрыла стол для завтрака на патио.
– Что все это значит? – спросил он, глядя на тарелки, украшенные по краям оставшимися цветками.
Савитри обняла его, наслаждаясь его свежим запахом, его теплом.
– Прошел год с момента нашей встречи. Я решила, что мы могли бы это отметить. Комедии, видеоигры, пазлы, караоке! О, и закончим нашу последнюю песню.
– Похоже, ты распланировала весь день! – он поцеловал ее в щеку, потом сжал ее руки. – Савитри, я давно собирался тебе кое-что сказать: я тебе всем обязан за то, что ты меня спасла. Всем, – он содрогнулся. – Я до сих пор не знаю, что со мной случилось в ту ночь.
– Я все равно собиралась поплавать, – поддразнила его Савитри. Ей не хотелось признаваться, что она почувствовала укол вины. – Давай, ешь!
Они начали есть, и Сатьяван поднес к носу цветок сирени. Когда он сделал вдох, из глубины цветка вынырнула пчела и ужалила его в ямку под подбородком.
– Ой!
– Пчела! – в ужасе закричала Савитри.
Она бегом обогнула стол и упала на колени возле Сатьявана, который уже начал задыхаться.
– Почему? Вы сказали, что я найду того, кто будет отражать мой свет!
– И ты его нашла, но никто не говорил тебе, как долго это продлится, – сказала первая пчела и взлетела. Ее жало осталось в теле Сатьявана и продолжало впрыскивать яд. Импульсы серебряного света вырывались из его торса, Савитри прижималась к нему. Она не могла его потерять. Не хотела потерять.
Мгновения летели одно за другим. В тот момент, когда она уже решила бежать за помощью, раздался чей-то голос.
– Я же тебе говорила, чтобы ты его отпустила, – произнесла Рамбха, хоть и не слишком настойчиво. На ней было сари в розовых и лиловых тонах тех цветов, которые сегодня нарвала Савитри. – Я бы избавила тебя от этого.
– Но… но тут нет воды. Он все еще здесь, – настаивала Савитри. Она прижала обмякшее тело Сатьявана к груди. Слабеющие вспышки его лунного сердца сливались с золотыми лучами ее солнечного сердца. – Видишь?
Но она понимала, что он вот-вот умрет, иначе Рамбхи здесь не было бы.
– Все равно, – Рамбха склонила голову к плечу и слушала. – Вот. Он сделал последний вдох.
Савитри одновременно почувствовала и увидела, как перестало биться сердце Сатьявана. Его свет погас. Ее руки разжались, и она не сопротивлялась, когда Рамбха извлекла тень Сатьявана из его тела.