Он снимает с шеи ключ на цепочке, отпирает сундук.
«Дружба между мужчиной и женщиной возможна; вот как у нас с сестрой».
Предприимчивая муха жужжит над мочой в ночном горшке.
Якоб разгребает вещи в сундуке, почти до Псалтири, и находит книгу в тяжелом переплете. Отстегнув ремешки, разглядывает первую страницу чарующей сонаты.
Нотные знаки свисают виноградными гроздьями.
Для Якоба умение читать музыку с листа ограничивается сборником гимнов.
«Может быть, сегодня у меня получится заново навести мосты к доктору Маринусу…»
Якоб отправляется на короткую прогулку по Дэдзиме – здесь все прогулки короткие, – на ходу продумывая свой план и оттачивая заготовленные фразы. На крыше Садового дома сварливо галдят чайки и вороны.
В саду отцветают кремовые розы и алые лилии.
У Сухопутных ворот собрались поставщики с очередной партией хлеба.
На площади Флага, на ступенях Дозорной башни сидит Петер Фишер.
– Де Зут! – окликает он. – Утром час потеряешь, потом весь день ищи – не найдешь!
В окне второго этажа нынешняя «жена» ван Клефа расчесывает волосы.
Она улыбается Якобу. Рядом появляется Мельхиор ван Клеф; грудь у него волосатая, как у медведя.
– Ибо сказано, – кричит он на всю улицу, – не обмакивай перо свое в чернильницу ближнего своего!
И задвигает сёдзи, не дав Якобу времени заверить его в своей невиновности.
Около Гильдии переводчиков сидят в теньке носильщики паланкина. Пристроились на корточках и провожают глазами рыжего иностранца.
Сидящий на Морской Стене Уильям Питт любуется облаками, похожими на китовые ребра.
Когда Якоб проходит мимо кухни, Ари Гроте говорит:
– Вы, господин де Зут, в этой плетеной шляпе похожи на китайца. А вы подумали насчет…
– Нет, – говорит писарь, не останавливаясь.
Комендант Косуги кивает Якобу, стоя возле своего домика на улице Морской Стены.
Иво Ост и Вейбо Герритсзон молча перебрасываются мячом.
– Гав-гав! – кричит кто-то из них, когда Якоб проходит мимо; тот делает вид, что не слышал.
Под сосной курят трубку Кон Туми и Понке Ауэханд.
– В столице какой-то важный начальник помер, – шмыгает носом Ауэханд. – Так на два дня музыку запретили и молотком стучать нельзя. Работа встала, не только у нас, а во всей империи. Ван Клеф клянется, что это нарочно подстроено, дабы пакгауз Лели подольше не восстанавливали и мы спешили бы продать товары за любую цену…
«Никакой план я не продумываю, – признается сам себе Якоб. – Просто трушу…»
Доктор Маринус растянулся на операционном столе и с закрытыми глазами напевает про себя какую-то барочную мелодию.
Элатту с почти женской бережностью расчесывает ему бакенбарды, умащивая их душистым маслом.
От миски с горячей водой поднимается пар; свет дрожит на бритвенном лезвии.
На полу тукан клюет бобовые зерна с оловянного блюдечка.
В глиняной миске горкой лежат словно запотевшие темно-синие сливы.
Элатту вполголоса на малайском наречии объявляет о приходе Якоба.
Маринус недовольно приоткрывает один глаз.
– Что?
– Я хотел бы с вами побеседовать об… одном деле.
– Элатту, продолжай бритье. Ну беседуйте, Домбуржец.
– Мне, доктор, удобнее было бы конфиденциально…
– Элатту и есть «конфиденциально». В нашей маленькой Шангри-Ла его знания в области анатомии и патологии уступают разве только моим. Или это вы тукану не доверяете?
– В таком случае… – Делать нечего, придется положиться на молчание не только Маринуса, но и его слуги. – Меня заинтересовал кое-кто из ваших учеников…
– А какое вам дело… – доктор открывает второй глаз, – до барышни Аибагавы?
– Ровным счетом никакого. Я просто… хотел бы с нею поговорить.
– Тогда почему вы вместо этого со мной здесь разговариваете?
– …Хотел бы поговорить не на глазах у десятка соглядатаев.
– Ага-а. То есть вы желаете, чтобы я устроил вам тайную встречу?
– Это выражение, доктор, слишком отдает интригой, а я бы ни в коей мере не хотел…
– Мой ответ: никогда. Причина первая: барышня Аибагава не какая-нибудь наемная Ева, чтобы успокаивать Адамов, у которых кое-где зачесалось. Она – дочь благородного человека. Причина вторая: даже будь такая возможность, чтобы барышня Аибагава осталась на Дэдзиме временной женой, – а такой возможности, повторяю, нет…
– Я все это прекрасно понимаю и клянусь честью, не для того сюда пришел…
– Но если бы такое и случилось, о вашей связи донесут, не пройдет и получаса, и тогда меня лишат с таким трудом полученного права преподавать, собирать гербарий и заниматься исследованиями в окрестностях Нагасаки. Так что – изыдите! Утоляйте свой зуд как все: прибегните к услугам местных сводниц или к греху Онана.
Тукан постукивает клювом по блюдцу и выкрикивает что-то вроде: «Кро-о!»
– Минеер! – Якоб заливается краской. – Вы меня совершенно неправильно поняли! Я бы никогда…
– И ведь на самом-то деле вы вовсе не барышни Аибагавы возжаждали. Вас увлекает само по себе явление «восточная женщина». Да-да, загадочные очи, камелия в волосах, кажущаяся покорность. Сколько сотен одуревших от страсти белых мужчин на моих глазах увязли в этом приторном болоте!
– Доктор, на сей раз вы ошибаетесь. Нет никакого…
– Натурально, я ошибаюсь! Наш Домбуржец восторгается жемчужиной Востока исключительно из рыцарственных чувств. Вот она, несчастная обезображенная девица, отвергнутая соплеменниками, и вот вам западный кавалер – он один способен разглядеть красоту ее души!
– Позвольте с вами проститься. – Якоб не в силах долее выносить эти издевательства. – Хорошего дня.
– Уже уходите? И даже не предложите взятку, что зажата у вас под мышкой?
– Это не взятка, – отвечает Якоб полуложью. – Просто подарок из Батавии. Я надеялся – как понимаю теперь, глупо и напрасно – подружиться со знаменитым доктором Маринусом, и Хендрик Звардекроне из Батавского научного общества посоветовал мне привезти вам ноты. Но, как видно, простой невежественный писарь недостоин вашего августейшего внимания. Не смею более докучать.
Маринус внимательно смотрит на Якоба:
– Что же это за подарок такой, если его предлагают, только когда от получателя что-то понадобилось?
– Я пытался вручить его при нашей первой встрече. Вы захлопнули крышку люка прямо мне на голову.
Элатту окунает бритву в миску с водой и вытирает листком бумаги.
– Я подвержен приступам раздражительности, – признается доктор и машет рукой в сторону книги. – А кто композитор?
Якоб зачитывает вслух надпись на титульном листе:
– «Доменико Скарлатти, произведения для клавесина или фортепьяно; отобраны из числа рукописей изящного собрания Муцио Клементи… Лондон… Продаются в мастерской мистера Бродвуда, изготовителя клавесинов, Грейт-Палтни-стрит, Гольдн-сквер».
Из-за окна доносится крик петуха. Кто-то шумно топает по Длинной улице.
– Доменико Скарлатти, говорите? Далеко же его занесло.
Равнодушие Маринуса слишком беспечно, чтобы быть непритворным.
– Как занесло, так и унесет. – Якоб поворачивается к двери. – Не смею долее беспокоить.
– Постойте, не дуйтесь, Домбуржец, вам не идет. Барышня Аибагава…
– Не женщина легкого поведения, знаю. Я и не смотрю на нее в таком свете. – Якоб рассказал бы Маринусу про Анну, но недостаточно доверяет доктору, чтобы раскрыть перед ним душу.
– В каком же тогда свете, – осведомляется Маринус, – вы на нее смотрите?
– Как на… – Якоб ищет подходящее сравнение. – Как на книгу, чья обложка способна заинтересовать и в которой хотелось бы прочесть несколько страниц. Ничего больше.
Сквознячок приоткрывает скрипучую дверь лазарета на две койки.
– Тогда я вам предлагаю вот какую сделку: возвращайтесь сюда к трем часам и сможете в течение двадцати минут в лазарете ознакомиться с теми страницами, какие барышня Аибагава сочтет нужным вам показать. Однако все это время дверь будет открыта, и если вы проявите к ней хоть на йоту меньше уважения, чем оказали бы своей сестре, месть моя будет иметь библейские масштабы.
– По тридцать секунд за сонату – не слишком-то щедрая цена.
– А тогда вы с вашим будто бы подарком знаете, где дверь.
– Значит, не договорились. Всего наилучшего!
Выйдя на улицу, Якоб моргает от яркого света.
Останавливается около Садового дома и ждет.
В горячем воздухе звенит яростная первобытная песня цикад.
Невдалеке, под соснами, хохочут Ауэханд и Туми.
«Боже милосердный, – думает Якоб, – как здесь одиноко».
Элатту так и не приходит с поручением. Якоб возвращается в операционную.
– Значит, договорились. – Маринус уже закончил бритье. – Только нужно отвести глаза шпиону из числа моих учеников. Сегодня намечена лекция о дыхательной системе человека, и я намерен сопроводить ее наглядной демонстрацией на живом примере. Попрошу Ворстенбоса одолжить мне вас для этой цели.
Якоб слышит себя как будто со стороны:
– Согласен…
– Вот и славно. – Маринус вытирает руки. – Вы позволите – маэстро Скарлатти?
– Но плата после доставки товара.
– Ах так? Моего честного слова недостаточно?
– Всего хорошего, доктор. Встретимся без четверти три.
Когда Якоб входит в помещение архива, Фишер и Ауэханд мгновенно замолкают.
– Приятно и прохладно, – замечает вновь прибывший. – По крайней мере, здесь.
– А по-моему, – Ауэханд обращается к Фишеру, – здесь жарища и духота.
Фишер фыркает, как конь, и удаляется к своей конторке – самой высокой в комнате.
Якоб нацепляет на нос очки и рассматривает полку с бухгалтерскими книгами за последние десять лет.
Вчера он вернул на место записи с 1793 по 1798 год, а сейчас они куда-то делись.
Якоб смотрит на Ауэханда; Ауэханд кивает на согбенную спину Фишера.
– Господин Фишер, вы, случайно, не знаете, где книги с девяносто третьего по девяносто восьмой?
– Я у себя в конторе обо всем знаю, где что лежит.