Когда Якоб возвращается на Длинную улицу, Хандзабуро как раз покидает здание Гильдии переводчиков. Якоб заходит в Высокий дом – убрать в сундук драгоценную бумагу. Поколебавшись, вынимает из сундука и кладет в карман веер с планками из древесины павлонии. Затем спешит на Весовой двор – там сегодня взвешивают свинцовые болванки и проверяют на отсутствие посторонних примесей, прежде чем снова разложить по ящикам и опечатать. От жары клонит в сон даже под навесом, но нужно бдительно присматривать за весами, за грузчиками и за ящиками.
– Как мило, что вы соизволили явиться на свое дежурство! – говорит Петер Фишер.
Все уже знают, что писарь с выгодой продал ртуть.
Якоб не может придумать подходящего ответа и молча берет листок с описью товара.
Переводчик Ёнэкидзу наблюдает под соседним навесом. Работа идет медленно.
Якоб думает об Анне – старается вспоминать ее настоящую, а не свои наброски в альбоме.
Загорелые грузчики-японцы отдирают приколоченные гвоздями крышки ящиков.
«Богатство приближает наше с ней общее будущее, – думает Якоб, – а все-таки пять лет – такой долгий срок…»
Загорелые грузчики прибивают крышки на место.
Якоб то и дело достает из кармана часы. Четыре часа дня минуло.
Еще через какое-то время Хандзабуро без всяких объяснений уходит.
Без четверти пять Петер Фишер говорит:
– Двухсотый ящик.
В одну минуту шестого пожилой торговец падает в обморок от жары.
Посылают за доктором Маринусом. Якоб принимает решение.
– Извините меня на минутку? – спрашивает он Фишера.
Фишер дразняще медленно набивает трубку.
– А долгая у вас минутка? По меркам Ауэханда одна минута – это пятнадцать-двадцать, Барта – больше часа.
Якоб стоит неподвижно; его ноги словно колют иголочками.
– Через десять минут вернусь.
– Так, значит, ваша «одна» на самом деле «десять». В Пруссии благородный человек говорит то, что думает.
– Я пойду, – бормочет Якоб (возможно, вслух), – пока не высказал как раз то самое.
Якоб ждет на оживленном Перекрестке. Мимо снуют работники. Вскоре появляется, прихрамывая, доктор Маринус. Двое переводчиков тащат за ним шкатулку с медицинскими инструментами, чтобы оказать помощь свалившемуся в обморок торговцу. Доктор видит Якоба, но не приветствует. Якоба это устраивает как нельзя лучше. Вонючий дым, выходящий из пищевода в конце эксперимента, излечил его от всякого желания подружиться с Маринусом. После пережитого в тот день унижения он старается избегать барышню Аибагаву: разве может она, да и другие студиозусы, видеть в нем нечто иное, кроме как полуголый аппарат из кишечных трубок и жировых клапанов?
«Однако шестьсот тридцать шесть кобанов, – думает Якоб, – недурно помогают восстановить самоуважение…»
Студиозусы покидают больницу. Якоб так и предполагал, что лекцию сократят, поскольку Маринуса вызвали к пациенту. Барышня Аибагава идет позади всех, прикрываясь зонтиком. Якоб отступает вглубь Костяного переулка, будто бы направляясь к пакгаузу Лели.
«Я всего лишь, – уверяет он сам себя, – возвращаю потерянную вещь владелице».
Четверо молодых людей, двое стражников и акушерка сворачивают в Короткую улицу.
Якоб трусит; вновь набирается храбрости и следует за ними.
– Прошу прощенья!
Свита оборачивается. На миг он встречается взглядами с барышней Аибагавой.
Старший студент, Мурамото, делает пару шагов назад, чтобы поздороваться:
– Домбужецу-сан!
Якоб снимает бамбуковую шляпу:
– Снова жаркий день, господин Мурамото.
Японец доволен, что Якоб запомнил его имя. Прочие студенты тоже кланяются.
– Жарко, жарко, – соглашаются они хором. – Жарко!
Якоб кланяется акушерке:
– Добрый день, барышня Аибагава.
– Как поживать, – ее глаза искрятся весельем, – печень господин Домбуржец?
– Спасибо, сегодня гораздо лучше. – Он едва не поперхнулся. – Большое спасибо.
– Ах, – с деланой серьезностью говорит Икэмацу, – а как ваша ин-тус-су-сцеп-ция?
– Доктор Маринус излечил ее как по волшебству. Что вы сегодня изучали?
– Тя-хоту-ка, – отвечает Кадзиваки. – Когда кашлять кровь из легких.
Со стороны Сухопутных ворот приближается инспектор: кто-то из стражников наябедничал.
– Прошу прощенья, господин, – произносит Мурамото. – Он сказать: мы должны уходить.
– Да-да, не буду вас задерживать. Я только хотел вернуть вот это… – Он достает из кармана веер. – Барышня Аибагава сегодня в больнице забыла.
В ее глазах мелькает испуг: «Что вы делаете?»
Храбрость Якоба испаряется.
– Вы забыли веер в больнице у доктора Маринуса.
Подходит инспектор и, мрачно глядя исподлобья, что-то говорит Мурамото.
Мурамото переводит:
– Инспектор желает знать, что есть это, господин Домбужецу.
– Скажите ему… – Все это – ужасная ошибка. – Барышня Аибагава забыла веер.
Инспектор, недовольно рявкнув, протягивает руку за веером, точно учитель – за ученической тетрадкой.
– Он говорить: «Показать пожалуста», господин Домбужецу, – объясняет Икэмацу. – Проверить.
«Если я подчинюсь приказу, – соображает Якоб, – вся Дэдзима и весь Нагасаки узнают, что я нарисовал ее портрет, разрезал на полоски и наклеил на планки веера». Всего лишь дружеский знак уважения, но его могут неправильно истолковать. Даже целый скандал устроить.
Пальцы инспектора трудятся над тугой застежкой веера.
Якоб, заранее краснея, молится: хоть бы обошлось.
Барышня Аибагава что-то тихо говорит инспектору.
Инспектор смотрит на нее. Угрюмое лицо чуть-чуть смягчается…
…Насмешливо фыркнув, инспектор отдает ей веер. Она слегка кланяется в ответ.
Якоб переводит дух, сознавая, что спасся чудом.
Блистающая огнями ночь охрипла от шумного веселья – на берегу и на Дэдзиме, чтобы и памяти не осталось об утреннем землетрясении. На главных улицах Нагасаки развешаны бумажные фонарики. Спонтанно сложившиеся компании пьянствуют в доме коменданта Косуги, у ван Клефа, в Гильдии переводчиков и даже в караулке у Сухопутных ворот. Якоб и Огава Удзаэмон встретились на Дозорной башне. Огава привел с собой инспектора, чтобы не обвинили, будто он якшается с чужестранцами, но тот был уже пьян и, добавив еще одну фляжку сакэ, немедленно захрапел. Чуть ниже, на лесенке, сидят Хандзабуро и очередной затюканный переводчик Ауэханда. «Я излечился от герпеса», – хвастался Ауэханд на вечернем сборе.
Отяжелевшая Луна села на мель на горе Инаса. Якоб радуется прохладному ветерку, и не важно, что ветер несет гарью и cточными водами.
– Что это за скопление огоньков? – спрашивает Якоб. – Там, на склоне над городом?
– Там тоже празднуют О-бон… Как назвать? Такое место, где хоронить много покойник.
– Кладбище? Неужели вы празднуете на кладбищах?
Якоб представляет себе гавот на домбуржском кладбище и еле сдерживает смех.
– Кладбище – ворота мертвых, – говорит Огава. – Хорошее место, чтобы призвать души в мир живых. Завтра вечером в море плыть огненные лодочки, провожать души домой.
На «Шенандоа» дежурный офицер бьет четыре склянки.
– И вы правда верите, – удивляется Якоб, – что души путешествуют таким образом?
– Господин де Зут не верить в то, что ему рассказать в детстве?
«Но моя-то вера – истинная, – с жалостью думает Якоб, – а ваша – идолопоклонничество».
У Сухопутных ворот офицер грубо отчитывает рядового.
«Я служащий Компании, – напоминает себе Якоб, – а не миссионер».
– Давайте лучше… – Огава достает из рукава фарфоровую бутылочку.
У Якоба уже шумит в голове.
– Сколько у вас их еще припрятано?
– Я не на дежурстве… – Огава подливает в чашки. – Поэтому выпьем за вашу выгодную сделку.
Якоба греет мысль о деньгах. Греет и сакэ, бегущее по пищеводу.
– Хоть кто-нибудь в Нагасаки еще не знает, сколько я выручил за ртуть?
На том берегу залива, в китайской фактории, взрываются фейерверки.
– Есть один монах, в пещере на самая-самая очень высокая гора. – Огава тычет пальцем вверх. – Он еще не слышал. Но если говорить серьезно. Цена расти, это хорошо, но продайте последний ртуть господин настоятель Эномото, не другой человек. Пожалуста! Он опасный враг.
– Ари Гроте тоже с большой опаской относится к его милости.
Ветер приносит запах китайского пороха.
– Господин Гроте очень мудрый. Владения настоятеля невелики, но он… – Огава колеблется. – У него много власть. Есть храм в Кёга, дом здесь, в Нагасаки, дом в Мияко. В Эдо он гость Мацудайра Саданобу. Саданобу-сама – большая власть… Как у вас называть, «создатель королей»? Близкий друг, такой как Эномото, тоже большая власть. Нехороший враг. Не забывать, пожалуста.
– Конечно, будучи голландцем, – Якоб делает глоток, – я защищен от всяких «нехороших врагов».
Огава молчит, и голландец уже не так уверен.
Вдоль береговой линии, до самого устья залива, мигают огоньки.
Интересно, понравился барышне Аибагаве разрисованный веер?
На крыше дома ван Клефа кошки устроили бурное свидание.
Якоб разглядывает крыши, сплошь усеявшие горный склон. Которая из них – от ее дома?
– Господин Огава, как в Японии делают предложение даме?
Переводчик расшифровывает:
– Господин де Зут хочет «смазать маслом свой артишок»?
Якоб давится сакэ.
Огава встревожен:
– Я делать ошибка в голландском?
– Это капитан Лейси так обогатил ваш словарный запас?
– Он давать урок для я и переводчик Ивасэ, тема «Так разговаривают благородные люди».
Якоб предпочитает не задерживать на этом внимания.
– А когда вы сватались к своей жене – вы спросили разрешения у ее отца? Или подарили ей кольцо? Или цветы? Или?..
Огава вновь наполняет чашки.
– Я увидеть своя жена только в день свадьбы. Накодо устроить женитьба… Как сказать «накодо»? Женщина, кто знает обе семья, кто хотеть жениться…
– Любопытная проныра? Ах, простите: сваха, посредница.