Писец подсказывает начальнику, что управляющий Ворстенбос нынче вечером отправился на аудиенцию к даймё Сацумы. Сэкита строго отчитывает подчиненного и, щурясь, разбирает следующее имя.
– Где есть… Банку-рэй-фу?
Писец напоминает, что помощник управляющего ван Клеф сопровождает своего принципала.
Комендант Косуги без всякой необходимости громко прокашливается.
Переводчик зачитывает следующую фамилию:
– Ма-ри-а-су…
Маринус небрежно зацепляет большими пальцами карманы.
– Надо говорить «доктор Маринус».
Встревоженный Сэкита поднимает голову:
– Этот Маринус нужно доктор?
Герритсзон и Барт фыркают. Сэкита, чувствуя, что дал маху, изрекает:
– Друзья познаются в беде! – И быстро переходит к следующему имени в списке: – Фуи… са…
– Надо думать, это я, – откликается Петер Фишер. – Только это произносится «Фишер».
– Да-да, Фуиса. – И Сэкита отважно вступает в борьбу со следующим именем. – Аэ-хандо.
– Здесь я, за грехи мои тяжкие, – отвечает Ауэханд и сосредоточенно трет чернильное пятно на пальце.
Сэкита утирает платком вспотевший лоб.
– Дадзуто…
– Здесь, – говорит Якоб.
«Достаточно составить поименный список, – думает он, – и ты уже подчинил себе людей».
Сэкита безбожно коверкает имена работников, но хотя Герритсзон с Бартом и зубоскалят, отзываются как миленькие, когда приходит их очередь. Убедившись, что все белые иностранцы на месте, Сэкита переходит к четверым слугам и четверым рабам – те стоят двумя группками справа и слева от хозяев. Переводчик начинает со слуг: Элатту, Купидона и Филандера. Затем пристально рассматривает имя первого по списку раба.
– Су-я-ко!
Ответа нет. Якоб озирается в поисках отсутствующего малайца.
Сэкита еще раз выкрикивает по слогам:
– Су-я-ко!
Никто не откликается.
Переводчик грозно смотрит на писца, тот задает вопрос коменданту Косуги.
Косуги, отвечая, обращается к Сэките. Как догадывается Якоб, он говорит примерно так: «Сегодня вы проводите смотр, вот сами и разбирайтесь с нарушителями».
Сэкита поворачивается к Маринусу:
– Где… есть… Су-я-ко?
Доктор мычит себе под нос какую-то мелодию. Когда куплет заканчивается, а Сэкита успевает дойти до белого каления, Маринус оборачивается к слугам и рабам:
– Будьте так добры, найдите Сьяко и скажите ему, что он опоздал на перекличку.
Все семеро бросаются прочь по Длинной улице, на бегу обсуждая, где может находиться Сьяко.
– Я найду, где прохлаждается бездельник, побыстрее, чем этот черномазый сброд, – говорит доктору Петер Фишер. – Господин Герритсзон, идемте со мной, работенка как раз по вам!
Не проходит и пяти минут, как из Флагового переулка появляется Петер Фишер – правая рука в крови, следом поспешают переводчики и все хором начинают что-то излагать коменданту Косуги и переводчику Сэките. Тем временем к Маринусу подбегает Элатту и что-то быстро говорит на своем цейлонском наречии.
Фишер объявляет во всеуслышание:
– Мы нашли этого навозного жука на складе, где хранят ящики, рядом с пакгаузом Дорн. Я еще раньше видел, как он туда заходил.
– Почему же вы его сюда не привели? – спрашивает Якоб. – Для переклички.
Фишер улыбается:
– Он, я думаю, в ближайшее время никуда не пойдет.
– Господи, что вы с ним сделали? – спрашивает Ауэханд.
– Меньше, чем он заслуживал! Паршивец украл спиртное, напился и наговорил нам такого, что и от равного нельзя стерпеть, не то что от вонючего малайца. А когда господин Герритсзон хотел его поучить вежливости прутом из ротанга, он превратился в кровожадную фурию, завыл по-волчьи, схватился за ломик и чуть нам головы не разбил.
– А почему никто из нас не слышал этого кровожадного воя? – спрашивает Якоб.
– Потому что он сначала дверь закрыл, господин де Зут! – огрызается Фишер.
– Сьяко муравья не обидит, – подает голос Иво Ост. – Насколько я его знаю.
– Наверное, ты от него недалеко ушел, – Фишер намекает на смешанное происхождение Оста, – вот и не можешь судить со стороны.
Ари Гроте осторожно забирает нож, которым Ост обстругивал деревяшку, из судорожно сжатой руки. Маринус что-то приказывает Элатту все на том же цейлонском наречии, и слуга убегает в сторону больницы. Доктор, насколько позволяет хромота, спешит во Флаговый переулок. За ним бросается Якоб, не обращая внимания на возмущенные крики Сэкиты. Комендант Косуги со стражниками движутся следом.
Предвечерний свет окрашивает оштукатуренные пакгаузы цветом тусклой бронзы. Якоб догоняет Маринуса. На перекрестке они сворачивают в Костяной переулок и, минуя пакгауз Дорн, входят в жаркую тесноту полутемного сарая, заваленного ящиками.
– Да вы не торопитесь! – приветствует их Герритсзон, сидя на каком-то мешке.
– А где… – Но Якоб уже увидел ответ на свой вопрос.
Мешок – это Сьяко. Он лежит на полу без сознания. Вокруг такой красивой раньше головы расплывается кровавая лужа, губа рассечена, глаз наполовину заплыл. Рядом валяются доски и щепки от ящиков, разбитая бутылка и сломанный стул. Герритсзон упирается коленом в спину раба и начинает связывать ему руки.
Следом за Якобом и доктором в сарай набиваются остальные.
– Иисус Мария! – охает Кон Туми. – И Оливер, чтоб его, Кромвель в придачу…
Японцы тоже издают потрясенные возгласы на своем языке.
– Развяжи его, – приказывает Маринус Герритсзону. – И не подходи ко мне близко.
– Так вы у нас не управляющий и даже не его помощник, и клянусь Богом…
– Развяжи его сейчас же, – отвечает доктор, – иначе, когда у тебя камень в желчном пузыре так разрастется, что ты кровью ссать будешь и с воем просить, чтоб я его удалил, – тогда уже я богом клянусь, у меня скальпель в руке нечаянно дрогнет, с самыми плачевными и мучительными для тебя последствиями.
– Должны же мы были его поучить, чтоб не безобразничал, – рычит Герритсзон и все-таки отходит в сторону.
– Вы его до смерти забили, – говорит Иво Ост.
Маринус не глядя сует свою трость Якобу и опускается на колени возле раба.
– А что, надо было молчать и спокойно смотреть, как он нас убивает? – спрашивает Фишер.
Маринус распутывает веревку, стягивающую запястья Сьяко. Якоб помогает ему перевернуть бесчувственное тело.
– Управляющий будет недоволен, – хмыкает Ари Гроте, – что с имуществом компании так неаккуратно обошлись, ага?
Сьяко вскрикивает от боли и снова затихает.
Маринус подкладывает ему под голову свой свернутый камзол, что-то тихо говорит малайцу на его родном языке и бережно ощупывает трещину в черепе. Раб вздрагивает.
Маринус морщится:
– Почему в ране стекло?
– Я же говорил, а вы не слушали, – отвечает Фишер. – Он пил краденый ром.
– И сам себя ударил бутылкой? – спрашивает Маринус.
– Я ее отобрал, – рявкает Герритсзон. – И приложил его как следует.
– Этот черный пес хотел нас убить! – кричит Фишер. – Молотком!
– Так молотком, ломом или бутылкой? Вы уж договоритесь между собой, что ли.
– Я не потерплю этих… Этих намеков, доктор! – злится Фишер.
Появляется Элатту с носилками.
– Помогайте, Домбуржец, – говорит Маринус.
Сэкита машет веером, отгоняя местных переводчиков, и с отвращением наблюдает за происходящим.
– Это есть Су-я-ко?
К ужину на первое подают французский луковый суп. Ворстенбос молча и мрачно расправляется с ним. Они с ван Клефом вернулись на Дэдзиму в превосходном расположении духа, которое им тут же подпортили известием об избиении Сьяко. Маринус все еще в больнице, обрабатывает многочисленные раны малайца. Управляющий даже освободил на сегодня Купидона и Филандера от обязательного музицирования, сказав, что он не в настроении. Остается ван Клефу и капитану Лейси развлекать общество рассказами о дворце даймё Сацумы и о его окружении. Якоб подозревает, что начальник не до конца поверил в изложенную Фишером и Герритсзоном версию событий, но сказать об этом вслух значило бы поставить слово черного раба выше слов двух белых. Якоб так и слышит мысленную реплику Ворстенбоса: «Какой это будет пример для других рабов и слуг!» Фишер скромно помалкивает – чует, что его надеждам сохранить за собой место начальника канцелярии грозит крах. Когда Ари Гроте и кухонный мальчишка подают пирог c олениной, капитан Лейси велит своему слуге принести полдюжины бутылок ячменной болтушки, а Ворстенбос даже не замечает.
Он бурчит себе под нос:
– Куда, черт возьми, запропастился Маринус?
И отправляет Купидона за доктором.
Купидон исчезает надолго. Лейси начинает уже несчитаное количество раз рассказанную историю о том, как он сражался плечом к плечу с Джорджем Вашингтоном в битве при Банкер-Хилле, и поедает три порции запеканки с абрикосами, прежде чем в комнату, прихрамывая, входит Маринус.
– Доктор, а мы уже отчаялись, – приветствует его Ворстенбос. – Думали, вы не придете.
– Трещина в ключице… – Маринус усаживается за стол. – Перелом локтевой кости, сломанная челюсть, треснувшее ребро. Три зуба выбито. Множество ушибов, особенно в области лица и половых органов, а также смещен коленный сустав и частично порваны связки. Когда он снова сможет ходить, будет хромать не хуже меня, и внешность его, как все вы могли видеть, изуродована безвозвратно.
Фишер пьет ячменный напиток, будто все это его совершенно не касается.
– Значит, жизни раба ничто не угрожает? – спрашивает ван Клеф.
– В настоящее время – нет, но нельзя исключить возможность воспаления и лихорадки.
– Долго он проваляется? – Ворстенбос переламывает пополам зубочистку.
– Пока не выздоровеет. После этого рекомендую поручать ему только легкую работу.
Лейси фыркает:
– Здесь все рабы не перетруждаются! Дэдзима – просто лужайка с ромашками.
– Вы узнали у раба его версию происшедшего? – спрашивает Ворстенбос.
– Надеюсь, минеер, – вмешивается Фишер, – наше с господином Герритсзоном свидетельство – не просто «версия происшедшего», а нечто более весомое!