Травница деревни Куродзанэ бредет дальше. Мешок за плечами с каждым шагом становится тяжелее.
Отанэ добирается до ровного участка на склоне, где стоит ее домик, а вокруг разбит огород. Под выступающими краями кровли висят связки луковиц, а под ними сложена поленница. Отанэ опускает мешок с рисом на крыльцо. Все тело у нее болит. Она заглядывает проведать коз в хлеву и бросает им охапку сена. Потом заглядывает в курятник:
– А ну-ка, кто сегодня снес яичко для старенькой хозяйки?
В теплой полутьме она и правда находит свежеснесенное яйцо, еще теплое.
– Спасибо, сударушки!
Отанэ запирает двери на ночь и, стоя на коленях перед очагом, высекает огонь с помощью кремня и огнива. Скоро в котелке варится похлебка из ямса и корня лопуха. В кипящую похлебку она добавляет яйцо.
Затем идет в заднюю комнату, к шкафу с целебными снадобьями.
Пациенты и просто гости удивляются, увидя в скромном домике такой прекрасный шкаф, почти до самого потолка. Еще когда жив был прапрадедушка, шесть или восемь сильных мужчин принесли этот шкаф из деревни, хотя в детстве проще было поверить, что он так и вырос тут, словно могучее дерево. Отанэ выдвигает ящички один за другим и вдыхает запахи. Вот петрушка токи, помогает от колик у грудных детей; истолченная в порошок ёмоги для прижиганий; и последними в этом ряду – ягоды докудами, или «рыбья мята», – чтобы вымывать болезнь из тела. Шкаф – ее средство пропитания и хранилище накопленной за годы мудрости. Отанэ нюхает мыльные на ощупь листья тутовника и слышит голос отца: «Помогает при глазных болезнях… Вместе с козьей травой применяется для лечения язв, глистов и нарывов…»
Наконец Отанэ достает из ящика горькие ягоды пустырника – травы для рожениц.
Это напоминает ей о барышне Аибагаве. Отанэ отходит от шкафа к огню.
Подбрасывает полено в угасающее пламя.
– Два дня ехала из Нагасаки, – говорит Отанэ, – чтобы «попросить разрешения на встречу с Отанэ из Куродзанэ». Такие были ее собственные слова. Вожусь я как-то в огороде, добавляю навоз на грядки с тыквами…
Пламя очага отражается алыми точками в умных собачьих глазах.
– …Глядь, к изгороди моей подходят не кто-нибудь, а староста деревни и жрец.
Старуха пережевывает жесткий корень лопуха и вспоминает обожженное лицо.
– Неужто правда целых три года прошло? А кажется, хорошо если три месяца.
Пес валится на спину, пристраивая голову на хозяйскую ступню как на подушку.
«Он хорошо знает эту историю, – думает Отанэ, – но готов послушать еще раз, чтобы меня порадовать».
– Я увидела ожог и подумала, что она лечиться приехала, но тут староста представил ее: «дочь прославленного доктора Аибагавы» и «мастер акушерства по голландским методам», – как будто он понимает, что значат эти слова! А она спросила, не могу ли я ей посоветовать, какие травы полезны при родах, и я решила, что уши мои врут.
Отанэ катает по деревянной тарелке вареное яйцо.
– Она еще сказала, что в Нагасаки среди врачей и аптекарей имя «Отанэ из Куродзанэ» – все равно что гарантия чистоты снадобья. Ох, как я испугалась, что мое ничтожное имя известно таким достойным людям…
Старуха очищает яйцо от скорлупы темными от ягодного сока пальцами и вспоминает, как изящно барышня Аибагава отпустила старосту и жреца и как внимательно записывала все, что говорила Отанэ.
– Пишет она не хуже любого мужчины. Спрашивала про якумосо. Я ей сказала: «Если после родов есть разрывы – намажьте, все заживет и лихорадки не будет. Еще помогает от воспаления сосков у кормящих матерей…»
Отанэ откусывает вареное яйцо. Ее греют воспоминания. Дочь самурая чувствовала себя в бедной хижине совсем как дома, а двое ее слуг успели тем временем подправить загон для коз и починить стену.
– Помнишь, сын старосты принес нам поесть, – говорит псу травница. – Белый шлифованный рис, перепелиные яйца и морской карась, все горячее и завернуто в банановые листья… Мы уж решили, что очутились во дворце Лунной Принцессы!
Отанэ снимает крышку с чайника и бросает в него горсть грубых чайных листьев.
– Я в целый год столько не говорю, сколько наговорила в тот день. Барышня Аибагава хотела заплатить мне «за обучение», но разве могла я взять с нее хотя бы сэн? Тогда она купила у меня весь запас пустырника, но денег оставила втрое больше обычной цены…
Тьма в дальнем углу приходит в движение и собирается в очертания кошки.
– Ты где пряталась? Мы тут вспоминали, как в первый раз приезжала барышня Аибагава. После она прислала на Новый год вяленого морского карася. Слуга привез его из самого города.
Закопченный чайник начинает посвистывать, а травница вспоминает, как барышня Аибагава приехала во второй раз – на следующий год, в Шестом месяце, когда цвел белокопытник.
– Тем летом она была влюблена. О, я не спрашивала, но она не могла удержаться и упомянула молодого переводчика с голландского, из хорошей семьи, по фамилии Огава. У нее даже голос менялся…
Тут кошка настораживает уши.
– …когда она произносила его имя.
В ночи за окном шумят и поскрипывают деревья. Отанэ наливает чай, не давая воде закипеть – иначе листья станут горькими.
– Я молилась: пусть, когда они поженятся, Огава-сама позволит ей и дальше навещать княжество Кёга, радовать мое сердце, чтобы второй ее приезд не стал последним.
Старая травница прихлебывает чай и вспоминает, как в деревню Куродзанэ по цепочке родственников и слуг добралась новость о том, что глава семьи Огава не разрешил сыну жениться на дочке доктора Аибагавы. А под Новый год Отанэ узнала, что переводчик Огава взял себе другую невесту.
– Несмотря на эти неприятности, – Отанэ поправляет полено в очаге, – барышня Аибагава меня не забыла. Прислала мне подарок на Новый год – теплый платок из самой лучшей заморской шерсти.
Пес ерзает спиной по полу – чешет блошиные укусы.
В воспоминаниях Отанэ тот летний приезд барышни Аибагавы – самый странный из трех ее визитов в Куродзанэ. Двумя неделями раньше, когда зацвели азалии, торговец солью принес на постоялый двор «Харубаяси» известие о том, как дочка доктора Аибагавы сотворила «голландское чудо» – оживила мертворожденного ребенка градоправителя Сироямы. Так что, когда она сама приехала, половина деревни собралась возле домика Отанэ в надежде на новые чудеса.
– Медицина – это знания, – сказала деревенским барышня Аибагава, – а не волшебство.
Она дала несколько советов, ее благодарили, но расходилась небольшая толпа с явным разочарованием.
Когда они с травницей остались одни, барышня призналась, что год был тяжелый. Ее отец болел, а судя по тому, как старательно она избегала любых упоминаний переводчика Огавы, сердце у нее тоже изболелось. Однако были и радостные новости: благодарный градоправитель дал ей разрешение учиться на Дэдзиме у голландского доктора.
– Наверное, заметно было, что я встревожилась. – Отанэ гладит кошку. – Об иностранцах всякое рассказывают. Но она уверяла, что голландский доктор – замечательный учитель, его даже господин настоятель Эномото знает.
Над отверстием для дыма в кровле взмахивают крылья. Сова вылетела на охоту.
А полтора месяца назад пришло удивительное известие.
Барышня Аибагава скоро станет одной из сестер-затворниц в монастыре на горе Сирануи.
Отанэ пробовала встретиться с барышней Аибагавой на постоялом дворе «Харубаяси» вечером накануне того дня, когда ее увезут на гору, но, несмотря на давнюю дружбу и поставки травницей лекарственных снадобий храму дважды в год, монах не захотел нарушить приказа. Не удалось даже оставить письмо. Сказали: новая сестра двадцать лет не должна иметь никаких дел с Нижним миром. «Что за жизнь ее ожидает?» – удивляется Отанэ.
– Никому неведомо, – шепчет она тихонько. – В том-то и беда.
Она припоминает то немногое, что ей известно о монастыре на горе Сирануи.
Настоятель в обители – господин Эномото, даймё княжества Кёга.
Богиня, которой посвящен храм, дарует плодородие рекам и рисовым полям княжества.
В монастырь никого не впускают и не выпускают, кроме монахов и послушников ордена.
Всего в монастыре их обитает около шестидесяти мужчин, а сестер – примерно дюжина. Сестры живут в отдельном доме в стенах обители и подчиняются настоятельнице. Слуги на постоялом дворе «Харубаяси» болтают, что у всех девушек есть какой-нибудь физический изъян, так что в миру им, скорее всего, пришлось бы жить в публичных домах в качестве диковинных уродцев. Все хвалят настоятеля Эномото за то, что он дал этим несчастным лучшую долю…
…«Но уж конечно, не дочь самурая и доктора?» – сердится Отанэ.
– С ожогом на лице выйти замуж трудно, – бормочет она, – и все-таки не то чтобы невозможно…
Когда известно так мало, начинаются слухи и домыслы. В деревне рассказывают, что кое-кто из бывших сестер с горы Сирануи получили жилье и пенсион до конца жизни, но никто не говорил с ними самими – уходящие из обители монахини никогда не останавливаются в Куродзанэ. Бунтаро, сын кузнеца, который служит на заставе в ущелье Мэкура, утверждает, будто мастер Кинтэн обучает монахов искусству наемных убийц, потому в монастыре такая секретность. Кокетка-служанка на постоялом дворе познакомилась с одним охотником, так он клялся, что видел, как монашки летают по воздуху над вершиной горы – Лысым пиком. Только сегодня днем свекровь племянницы Отанэ говорила, что семя монаха так же плодовито, как и у всякого мужчины, и спрашивала, сколько мешков травы, «множащей ангелов», заказывают в монастыре. Отанэ честно ответила, что ни разу не поставляла мастеру Судзаку снадобий для истребления плода, и немедленно поняла, что это и хотела выведать родственница.
Деревенские судят да рядят, но на самом деле не стремятся узнать правду. Они гордятся своей близостью к таинственному монастырю, да и платят за поставки хорошо; задавать слишком много вопросов – все равно что кусать руку щедрого благодетеля. «Наверное, монахи все-таки монахи, – надеется Отанэ, – и сестры ведут целомудренную жизнь…»