горько жалеет, что у нее здесь нет письменных принадлежностей. Переписка с внешним миром запрещена, и все свои записи она бы сразу сжигала, чтобы не попались на глаза посторонним. «Но кисточка для туши, – думает Орито, – это отмычка к разуму заключенного». Настоятельница Идзу обещала, что она получит письменный прибор, как только подтвердится ее первое Одарение.
«Разве смогу я это вынести, – содрогается Орито, – и как потом жить дальше?»
На следующем круге Лысый пик уже не розовый, он снова стал серым.
Орито думает о том, что двенадцать женщин в Сестринском доме как-то терпят.
Она вспоминает предыдущую Новую сестру, которая повесилась.
– Венера, – объяснял ей когда-то отец, – ходит по небу по часовой стрелке. Все ее братья и сестры, другие планеты, движутся вокруг Солнца против часовой стрелки…
…Но издевательские «если бы» прогоняют воспоминания об отце.
Умэгаэ, Хасихимэ и Кагэро – словно движущаяся стена из пухлых стеганых кимоно.
«Если бы Эномото не увидел меня и не захотел включить в свою коллекцию…»
Орито слышит, как стучат ножи в кухне.
«Если бы мачеха была добросердечной женщиной, какой притворялась прежде…»
Орито прижимается к деревянным ставням, пропуская других сестер.
«Если бы Эномото не поручился за отца перед заимодавцами…»
– Некоторые получили такое изящное воспитание, – замечает Кагэро, – что думают, будто рис растет на деревьях.
«Или если бы Якоб де Зут знал, что я приходила к воротам Дэдзимы в тот последний день…»
Три женщины проплывают мимо, волоча подолы по дощатому настилу.
Стая гусей в небе образует голландскую букву «V»; в лесу кричит обезьяна.
«Лучше уж быть временной женой на Дэдзиме, – думает Орито, – под защитой чужеземных денег…»
На старой сосне птица выводит затейливую песенку, словно узор сложными стежками.
«…Чем то, что случится со мной в Неделю Одарения, если я не сбегу».
Ручей выбегает из-под ограды и, протекая под полом галереи, впадает в пруд. Орито вновь прижимается к ставню.
– Она воображает, что прилетит волшебное облачко и унесет ее отсюда… – говорит Хасихимэ.
Звезды прорастают на берегах Небесной реки, рассыпая пыльцу и пуская новые побеги.
«Европейцы зовут ее – Млечный Путь», – вспоминает Орито.
И вновь слышит мягкий голос отца:
– Вот Умихэби, Морской Змей, вон Токэи, Часы; там Итэ, лучник…
Орито чудится его теплый запах.
– Выше – Расинбан, Компас…
Скрежещет засов на внутренних воротах.
– Открываем!
Каждая сестра слышит. Каждая думает: «Мастер Судзаку».
Сестры собираются в Длинном зале. Все наряжены в свои лучшие одежды – все, кроме Садаиэ и Асагао, занятых приготовлением ужина, и Орито; у нее только рабочее кимоно, в котором ее увезли, теплый стеганый кафтан хаката и пара платков на голову. Даже у сестер низшего ранга, таких как Яёи, уже есть по два-три кимоно хорошего качества – по одному за каждого рожденного ребенка, – а к ним простенькие ожерелья и бамбуковые гребни. Старшие сестры, как Хацунэ и Хасихимэ, за годы скопили гардероб не хуже, чем у жены купца высокого ранга.
Жажда Утешения уже бьется непрерывным пульсом, отдаваясь во всем теле, но Орито приходится ждать дольше всех. Сестер одну за другой, по списку, вызывают в Квадратный зал; там Судзаку проверяет их состояние здоровья и раздает лечебные снадобья. На каждую он тратит по две-три минуты; некоторым сестрам обсуждать свои хвори с наставником доставляет удовольствие, сравнимое только с получением писем на Новый год. Вернувшаяся первой сестра Хацунэ делится новостями: послушник Дзирицу очень плох, лихорадка усилилась, и мастер Судзаку сомневается, что он доживет до утра.
Снова сестры ахают и ужасаются.
– Наши наставники и послушники так редко болеют, – вздыхает Хацунэ.
Орито невольно задумывается, какие жаропонижающие ему давали, – и тотчас же спохватывается: «Мне нет до него дела».
Сестры обсуждают Дзирицу, уже в прошедшем времени.
Скорее, чем ожидала Орито, Яёи трогает ее за плечо:
– Твоя очередь.
– В добром ли здравии мы видим Новую сестру нынче вечером?
Кажется, что мастер Судзаку постоянно готов рассмеяться, но на самом деле этого никогда не случается. Оттого он производит зловещее впечатление. В углу комнаты сидит настоятельница Идзу, в другом – послушник.
Орито отвечает всегда одинаково:
– Жива, как видите.
– Мы знакомы… – Судзаку указывает на юношу, – с послушником Тюаи?
Кагэро и другие особо злоязычные сестры прозвали Тюаи Раздутой Жабой.
– Нет, конечно. – Орито не смотрит на послушника.
Судзаку прищелкивает языком:
– Первый снег не сказался дурно на нашем здоровье?
«Ни в коем случае не просить Утешения».
– Нет, – отвечает Орито.
«Он любит, чтобы ты просила».
– Значит, жалоб нет? Ни болей, ни кровотечения?
«Для него весь мир – одна большая тайная шуточка», – догадывается Орито.
– Ничего такого.
– Может быть, запор? Понос? Геморрой? Молочница? Мигрень?
– Я страдаю только от одной вещи, – не выдерживает Орито. – От заточения.
Судзаку улыбается послушнику и настоятельнице.
– Связи с Нижним миром режут нас подобно проволоке. Разорви их и будь так же счастлива, как твои дорогие сестры.
– Моих «дорогих сестер» взяли сюда из борделей или из цирка уродов. Им, возможно, здесь живется лучше. Я же многое потеряла, а Эномото… – (Настоятельница и послушник вздрагивают, услышав имя настоятеля, произнесенное с таким презрением.) – Даже не встретился со мной ни разу с тех пор, как меня привезли. И не смейте… – Орито все-таки удерживается от того, чтобы ткнуть в Судзаку пальцем, как делают в гневе голландцы, – изрекать свои пошлости насчет судьбы и божественного равновесия! Дайте мне мою порцию Утешения, и все. Пожалуйста. Сестрам ужинать пора.
– Не подобает Новой сестре, – начинает настоятельница, – обращаться таким образом…
Судзаку перебивает ее почтительным взмахом руки:
– Будем к ней снисходительны, настоятельница, даже если она того и не заслуживает. Строптивость лучше всего преодолевается добротой.
Монах наливает мутную жидкость в крошечную каменную чашечку.
«И ведь как медлительно двигается, – думает Орито, – нарочно, чтобы раздразнить твой голод…»
Она сдерживается изо всех сил, хотя рука так и тянется схватить чашку с подноса.
Неспешно отворачивается, прикрываясь широким рукавом, – пить у всех на виду неучтиво.
– Когда ты будешь Одарена, – сулит Судзаку, – то крепче сроднишься с другими сестрами.
«Ни за что, – думает Орито. – Ни за что».
Маслянистая жидкость попадает ей на язык…
…И сразу кровь быстрее бежит по жилам, сосуды расширяются и ощущение блаженства наполняет все ее существо.
– Не Богиня выбрала тебя, – говорит настоятельница. – Ты выбрала Богиню.
Теплые снежинки ложатся на кожу Орито и тают с легким шорохом.
Каждый вечер дочка врача хочет спросить Судзаку, из каких ингредиентов состоит Утешение. И каждый вечер останавливает себя. «Спросишь – начнется разговор, – понимает она, – а разговор – это уже шаг к тому, чтобы смириться…»
– Что хорошо для тела, – говорит Судзаку, глядя на губы Орито, – хорошо и для души.
По сравнению с завтраком обед проходит прямо-таки весело. После краткой молитвы ключница Сацуки и сестры едят соевый творог тофу, обжаренный в тесте с чесноком и семечками кунжута, маринованные баклажаны, сардины и белый рис. Даже самые надменные сестры помнят свое бедняцкое прошлое, когда о такой еде можно было только мечтать, и наслаждаются каждым куском. Настоятельница и мастер Судзаку ушли обедать к мастеру Гэнму, так что настроение в Длинном зале непринужденное. После того как убрали со стола, вымыли посуду и палочки для еды, сестры курят трубки, болтают, играют в маджонг, вновь и вновь перечитывают новогодние письма и слушают, как Хацунэ играет на кото. Орито замечает, что действие Утешения с каждым вечером заканчивается быстрее. Как всегда, она уходит к себе, никому не пожелав спокойной ночи. «Вот погодите, пока ее Одарят, – слышит она мысли других сестер. – Погодите, пока живот у нее не станет огромным, как валун, и ей не будет необходима наша помощь, чтобы мыть полы и таскать тяжести».
В келье Орито кто-то заботливо развел огонь. «Яёи».
Злоба Умэгаэ и враждебность Кагэро придают сил отторгать Сестринский дом. «А доброта Яёи, – со страхом думает Орито, – делает жизнь здесь более сносной…»
…И приближает тот день, когда гора Сирануи взаправду станет для нее домом.
«Как знать, – размышляет Орито, – может, Яёи действует по приказу Гэнму?»
Мучаясь тревогами и дрожа от холода, Орито обтирается влажной тряпицей.
Укладывается под одеяло, поворачивается на бок и долго разглядывает огненный сад в очаге.
Ветви хурмы клонятся к земле под тяжестью спелых плодов, мерцающих в темноте. Крошечный штрих в небе растет и превращается в цаплю. Голенастая птица опускается на землю…
У птицы зеленые глаза и рыжий хохолок. Орито пугается громоздкого клюва. Птица говорит – конечно, по-голландски: «Вы очень красивы».
Орито не хочет ни поощрять его, ни ранить его чувства.
Вдруг она оказывается во дворе Сестринского дома. Слышно, как стонет Яёи.
Сухие листья кружат по воздуху, будто нетопыри; нетопыри кружат по воздуху, будто сухие листья.
«Как убежать отсюда? – В отчаянии она отвечает неизвестно кому: – Ворота заперты».
«Так что же? – насмешничает лунно-серая кошка. – С каких это пор кошкам нужны ключи?»
«Времени совсем нет! – Отчаяние скручивает Орито. – Нечего говорить загадками!»
«Сперва убеди их, – говорит кошка, – что ты здесь довольна и счастлива».
«Зачем доставлять им такое удовольствие?»
«Затем, – отвечает кошка. – Только тогда они перестанут за тобой следить».