Закат двадцать четвертого дня Десятого месяца
– И так, я прихожу к выводу… – Ёсида Хаято, все еще моложавый автор высоконаучного труда об истинном возрасте Земли, окидывает взглядом слушателей – восемьдесят-девяносто ученых мужей, – что широко распространенная вера в то, будто Япония – неприступная крепость, на самом деле – пагубное заблуждение. Почтенные академики, мы – всего лишь деревенская развалюха, где и стены обветшали, и кровля прогнила, а вокруг – жадные соседи.
У Ёсиды – прогрессирующая болезнь костей, и его выматывает необходимость напрягать голос, чтобы слышно было во всем просторном зале на шестьдесят татами.
– К северо-западу, всего полдня пути от острова Цусима, обитают тщеславные корейцы. Кто забудет провокационные надписи на знаменах, которыми размахивало их прошлое посольство? «Надзор за державами» и «Мы – праведны», где явно подразумевается: «А вы – нет».
Среди академиков раздаются одобрительные вздохи и охи.
– К северо-востоку – огромная страна Эдзо, родина диких айнов, а также русских, которые составляют карты наших берегов и заявляют права на остров Карафуто – они зовут его Сахалин. Едва ли двенадцать лет прошло с тех пор, как французский путешественник… – Ёсида старательно складывает губы, готовясь произносить непривычные звуки, – Лаперуз назвал пролив между Эдзо и Карафуто своим именем! Разве французы потерпели бы у своих берегов пролив Ёсида?
Сказано отлично, и аудитория горячо откликается.
– Недавние набеги капитана Бенёвского и капитана Лаксмана предвещают, что в недалеком будущем европейцы, занесенные течениями в Японию, будут не просить у нас провизию, а требовать торговых сделок, причалов и пакгаузов, укрепленных портов, неравных договоров. Колонии укоренятся, словно чертополох и сорная трава. Тогда мы поймем, что наша «неприступная крепость» – всего лишь утешительный обман, что наши моря – отнюдь не «непреодолимый ров», а, как пишет мой прозорливый коллега Хаяси Сихэй, «океанская дорога без границ, которая связывает Китай, Голландию и мост Нихонбаси в Эдо».
Кое-кто из слушателей согласно кивает, другие смотрят встревоженно.
«Хаяси Сихэй, – вспоминает Огава Удзаэмон, – умер под домашним арестом за свои писания».
– Лекция окончена. – Ёсида кланяется. – Благодарю Академию Сирандо за любезное внимание.
Оцуки Мондзюро, бородатый директор Академии, не решается задать вопрос, зато доктор Маэно, солидно откашлявшись, взмахивает веером.
– Прежде всего я хотел бы поблагодарить Ёсиду-сан за его мысли – они дают нам всем пищу для размышлений. Во-вторых, я хочу спросить, как, по его мнению, можно было бы предотвратить перечисленные им несчастья?
Ёсида, отпив теплой воды, делает глубокий вдох.
«Сейчас безопасней всего – ответить уклончиво и расплывчато», – думает Удзаэмон.
– Создать Японский военно-морской флот, построив для этого две большие верфи, и основать академию, где иностранные специалисты обучали бы японских кораблестроителей, оружейников, офицеров и солдат.
К такому дерзкому взгляду на вещи аудитория не была готова.
Авацу, алгебраист, первым приходит в себя:
– И все?
Ёсида отвечает на иронию улыбкой.
– Ни в коем случае! Нужна национальная армия по французскому образцу; оружейная фабрика, способная производить новейшие прусские ружья; и заморская империя. Нам нужны колонии, чтобы самим не стать европейской колонией.
– Но для того, что предлагает Ёсида-сан, – возражает доктор Маэно, – потребуется…
«Радикально новое правительство, – думает Удзаэмон, – и радикально новая Япония».
– Торговое представительство в Батавии? – предполагает незнакомый Удзаэмону химик.
Ёсида качает головой:
– Батавия – сточная канава, а Голландия – пешка, что бы там ни говорили голландцы. Нашими учителями должны быть Франция, Англия, Пруссия или энергичные Соединенные Штаты. Двести талантливых, крепких здоровьем ученых – это условие, увы, исключает меня – нужно отправить в перечисленные страны, пусть изучают промышленные искусства и науки. Когда вернутся, пусть безвозмездно делятся своими знаниями с наиболее одаренными умами из числа всех сословий. А там уж можно приступить к созданию поистине «Неприступной крепости».
– Но… – Хага, фармацевт с обезьяньим носом, выдвигает очевидное возражение, – Указ о самоизоляции под страхом смерти запрещает подданным выезжать за пределы Японии.
«Даже Ёсида не посмеет, – думает Удзаэмон, – заикнуться об отмене указа».
– Именно поэтому, – Ёсида Хаято кажется совершенно спокойным, – указ необходимо отменить.
В ответ на эту реплику раздаются несколько робких возражений, а кое-кто испуганно выражает согласие.
«Должен же кто-нибудь его спасти, – переводчик Арасияма косится на Удзаэмона, – от самого себя?»
«Он умирает, – думает молодой переводчик. – Его выбор».
– Ёсида-сан, – кричит фармацевт Хага, – берется возражать Третьему сёгуну!..
– Сёгун – не противник в научном споре, – поддерживает химик, – а божество!
– Ёсида-сама, – поправляет Омори, художник, работающий в голландском стиле, – патриот и настоящий стратег, к нему бы прислушаться!
– В нашем научном обществе, – Хага вскакивает с места, – обсуждают вопросы естествознания…
– …А не государственные дела, – подхватывает исследователь металлов из Эдо, – и следовательно…
– Настоящий ученый изучает любые вопросы, – заявляет Омори, – если только страх ему в том не препятствует.
– Значит, всякий, кто с вами не согласен, – трус, по-вашему? – спрашивает Хага.
– Третий сёгун закрыл границы, чтобы не допустить христианского бунта, – включается в спор историк Аодо, – а в результате всю Японию заспиртовали, словно экспонат в стеклянной банке!
Поднимается дикий гвалт, и директор Оцуки стучит палочками, требуя тишины.
Когда относительный порядок восстановлен, Ёсида получает разрешение ответить тем, кто выступил против него.
– Во времена Третьего сёгуна Указ о самоизоляции был необходимой мерой. Однако сейчас в мире действуют иные механизмы силы. Сведения, полученные из голландских докладов и китайских источников, взятые вместе, дают нам серьезное предостережение. Народы, которые не освоили упомянутые механизмы, в лучшем случае покоряют, как американских индейцев. А в худшем – их истребляют, как туземцев Земли Ван-Димена.
– Что Ёсида-сан предан Японии – не подлежит сомнению, – вынужден признать Хага. – Однако едва ли армада европейских военных кораблей вдруг явится в Эдо или в Нагасаки. Вы ратуете за коренные преобразования всей нашей страны, и для чего? Для борьбы с призраком! Для решения гипотетического вопроса: «Что, если?»
– Настоящее – это поле битвы, – Ёсида, насколько может, выпрямляет спину, – где различные «что, если» соперничают за то, чтобы стать будущим «то, что есть». Что помогает какому-либо одному «что, если» одолеть своих противников? Ответ… – Больной заходится кашлем. – Ответ: «Разумеется, военная и политическая мощь» – всего лишь отговорка, ибо что направляет умы обладающих мощью? Ответ: «Вера». Вера может быть идеалистичной или приземленной, демократической или конфуцианской, восточной или западной, робкой или дерзкой, основанной на ясной мысли или на самообмане. Вера сообщает Мощи: нужно следовать этому пути, и никакому другому. Где же то лоно, в котором зарождается Вера? Где тот тигель, в котором выплавляется мировоззрение? Слушатели Академии Сирандо, я говорю вам: мы – этот тигель. Мы – это лоно.
Во время первого перерыва зажигают светильники, разводят огонь в жаровнях, чтобы немного отогнать холод. Тут и там вскипают разговоры. Переводчики Удзаэмон, Арасияма и Гото Симпати сидят вместе с пятью-шестью слушателями Академии. Алгебраист Авацу извиняется за то, что беспокоит Удзаэмона:
– Просто я надеялся услышать известие, что вашему отцу лучше…
– Он по-прежнему не встает с постели, – отвечает Удзаэмон, – однако находит способы всех подчинить своей воле.
Те из присутствующих, кто лично знает переводчика первого ранга Огаву-старшего, улыбаются, опустив глаза.
– Чем страдает господин? – спрашивает раскрасневшийся от сакэ доктор Янаока из Кумамото.
– Доктор Маэно считает, что у отца рак…
– Такой диагноз, как известно, подтвердить весьма трудно! Давайте завтра соберем консилиум.
– Доктор Янаока очень добр, но отец крайне придирчиво относится к выбору тех, кто…
– Ну-ну, я знаю вашего почтенного отца двадцать лет!
«Да, – думает Удзаэмон, – а он сорок лет тебя презирает».
– «Если капитанов слишком много, – цитирует Авацу, – корабль заплывет в горы». Наверняка доктор Маэно отлично справляется. Я помолюсь за его скорейшее выздоровление.
Другие тоже обещают молиться. Удзаэмон благодарит всех.
– Еще одного знакомого лица не видно, – замечает Янаока. – Дочка доктора Аибагавы – та, что с ожогом.
– Так вы не слышали, какое счастье ей привалило? – говорит переводчик Арасияма. – Оказалось, денежные дела покойного доктора были в самом плачевном состоянии; говорили даже, что вдова не сможет сохранить за собой дом. Узнав о бедствиях семьи, господин настоятель Эномото не только уплатил все долги до последнего сэна, он еще и нашел для дочери доктора местечко в монастыре на горе Сирануи.
– В чем же тут счастье? – Удзаэмон немедленно жалеет, что раскрыл рот.
– Полная чашка риса каждый день, – восклицает приземистый химик Одзоно, – и всего обязанностей, что прочесть сутру-другую! Для изуродованной девушки, которую никто замуж не возьмет, это и вправду несказанное счастье. Конечно, отец позволял ей играть в ученую даму, но нужно и вдове посочувствовать. Подобает разве дочери самурая присутствовать при родах и общаться с потными голландцами?
Удзаэмон запрещает себе отвечать.
Банда – специалист по землеведению из болотистого Сэндая.
– Когда я был в Исахае, до меня доходили странные слухи о храме настоятеля Эномото.
– Если вы не хотите обвинить в чем-то неподобающем близкого друга Мацудайры Саданобу и старшего академика Сирандо, – жизнерадостно предостерегает Авацу, – не обращайте внимания на слухи о храме господина Эномото. Монахи живут своей жизнью, монашки – своей.