– Она не фестолкофая, – уверяет Асагао, – фросто чистая и нефинная.
– «Разговор шел о множестве талантов Синго-сан и о моих ничтожных умениях, – продолжает Орито. – Я изо всех сил старалась побороть робость, и притом не показаться нахальной, и позже…»
– Точно так ты ей и советовала, сестра, – квохчет Савараби, – два года назад!
Сестра Хацунэ раздувается от гордости.
– «Позже хозяйка похвалила меня и сказала, что я произвела хорошее впечатление. Я вернулась к своим обязанностям, радуясь похвале, но не ожидала больше ничего услышать о семье Кояма до их следующего визита в „Белый журавль“. Недолго длилось мое глупое заблуждение. Через несколько дней, на день рождения императора, Уэда-сан повел всех своих учеников в парк Ёёги, полюбоваться фейерверками на берегу реки Камо. Как волшебны недолговечные красные и желтые цветы на фоне ночного неба! Когда мы вернулись, учитель вызвал меня к себе в контору, и там хозяйка сказала, что супруги Кояма предложили мне стать женой их младшего сына Синго. Матушка, я упала на колени, словно меня заколдовала лисица! Жена Уэды-сан упомянула еще, что предложение исходит от Синго. Чтобы такой достойный молодой человек пожелал меня себе в жены… У меня слезы хлынули ручьем».
Яёи протягивает Хотару бумажный платок, промокнуть глаза.
Орито складывает листок и разворачивает другой.
– «Я попросила разрешения говорить откровенно. Учитель разрешил, даже просил ни о чем не умалчивать. Я сказала, что происхождение мое слишком низкое для семьи Кояма, долг велит мне думать прежде всего о „Белом журавле“, и, если я войду невестой в семью Кояма, злые языки начнут болтать, будто бы низким коварством заманила в сети такого прекрасного мужа».
– Ах, да хватай ты этого парня скорей, – хихикает пьяненькая Югири, – прямо за его дракона!
– Постыдилась бы, сестра! – укоряет ключница Сацуки. – Дай Новой сестре читать спокойно.
– «Мастер Уэда ответил: дескать, в семье Кояма знают, что я родилась Дочерью храма, но не возражают. Им нужна невестка скромная, работящая, способная, а не… – Тут к голосу Орито присоединяются голоса других сестер, с великой радостью повторяющих излюбленные эпитеты: – Жеманная, вечно лакающая шербет белоручка, которая думает, будто Усердный труд – это город в Китае. Наконец, учитель напомнил, что я принята в семью Уэда, почему же я считаю, что Уэда настолько уж ниже Кояма? Я, краснея, извинилась перед учителем за свои необдуманные слова».
– Норико-сан вовсе не это хотела сказать! – восклицает Хотару.
Хацунэ греет руки у огня:
– Я думаю, он это нарочно, чтобы вылечить ее от излишней скромности.
– «Жена Уэды-сан сказала, что мои возражения делают мне честь, но обе семьи уже договорились, что помолвка будет продолжаться, пока я не встречу свой семнадцатый Новый год…»
– Это как раз нынешний! – объясняет Хацунэ, специально для Орито.
– «…и тогда, если чувства Синго-сама останутся прежними…»
– Я молюсь Богине, чтобы внушила ему постоянство! – говорит Садаиэ. – Каждую ночь молюсь!
– «…мы поженимся в первый же благоприятный день Первого месяца. Потом Уэда-сан и Кояма-сан сообща внесут деньги на покупку мастерской, специализирующейся по изготовлению поясов оби, где мы с мужем могли бы работать бок о бок и обучать собственных учеников».
– Только подумайте! – говорит Кирицубо. – Дар Хацунэ обучает учеников!
– И деток заведет, – подхватывает Югири, – если молодой Синго сумеет настоять на своем.
– «Перечитываю еще раз – в моем письме словно речи замечтавшейся девочки. Матушка! Быть может, главный дар нашей переписки – возможность помечтать. Думаю о вас каждый день. Ваш Дар, Норико».
Женщины смотрят кто на письмо, кто в огонь. Мыслями они далеко.
Орито понимает: для сестер Новогодние письма – чистейшее Утешение.
В начале часа Кабана ворота открываются, пропуская двух Одарителей. Все до единой сестры в Длинном зале слышат, как сдвигается засов. Звук шагов настоятельницы удаляется от ее кельи и затихает у ворот. Орито представляет себе три молчаливых поклона. Вновь шаги настоятельницы, а за нею – двоих мужчин. Они проходят по Внутреннему коридору до кельи Кагэро, а затем – Хасихимэ.
Минуту спустя шаги настоятельницы пускаются в обратный путь, мимо Длинного зала. Шипят свечи. Орито ожидала, что Югири или Савараби попробуют исподтишка глянуть на Одарителей в темном коридоре, но те смирно играют в маджонг с Хотару и Асагао. Никто и виду не подает, что знает о прибытии монаха и послушника в комнаты Избранных сестер. Хацунэ тихонько напевает «Озаренный Луною замок», аккомпанируя себе на кото. Ключница Сацуки штопает носок. Оказывается, когда телесное взаимодействие, которое здесь называют «Одарением», происходит на самом деле, шутки и сплетни прекращаются. Еще она понимает: похабное зубоскальство – совсем не попытка отрицать, что яичники и чрево сестер принадлежат Богине, а всего лишь способ сделать свою рабскую жизнь хоть чуточку выносимой…
Вернувшись к себе, Орито смотрит на огонь, выглядывая из-под одеяла. Мужские шаги от кельи Кагэро прозвучали какое-то время назад, меж тем как Одаритель Хасихимэ остается с ней подольше – это разрешается, если обе стороны того желают.
Все знания Орито о любви почерпнуты из медицинских текстов и рассказов женщин, которых она лечила в борделях Нагасаки. Она старается не представлять себе мужчину под своим одеялом, придавливающего ее к футону, всего лишь один короткий месяц спустя. «Дай мне исчезнуть!» – молит она, обращаясь к пламени в очаге. «Раствори меня в себе!» – упрашивает темноту. Лицо ее мокро от слез. И снова она мысленно осматривает Сестринский дом в поисках способов побега. Через окно не вылезти – ни одно окно не выходит наружу. Подкоп не вырыть – земля твердая как камень. Двойные ворота запираются изнутри, а между ними – караульня. Края кровли выступают далеко за пределы галереи, наверх не заберешься.
Безнадежно! Орито смотрит на потолочную балку, и воображение рисует петлю.
Тихий стук в дверь и шепот Яёи:
– Это я, сестра!
Орито вскакивает, отпирает дверь.
– Воды отошли?
Беременная Яёи кажется еще круглей из-за одеяла.
– Не спится.
Орито поскорее втягивает ее в келью, боясь, что из темноты вдруг покажется мужчина.
– Мне рассказывали, – Яёи накручивает на палец прядь волос Орито, – что, когда я родилась вот с этим, – она показывает на свои заостренные уши, – позвали буддийского монаха. Он объяснил это так, что в утробу моей матери пробрался демон и отложил там яйцо, наподобие кукушки. Монах сказал: если от меня не отказаться той же ночью, демоны явятся за своим потомством и зарежут всю семью на угощение для праздничного пира. Отец, услышав это, обрадовался: крестьяне часто «пропалывают ростки», чтобы избавиться от ненужных дочерей. В нашей деревне даже место для этого специальное есть – круг заостренных камней на горном склоне, там, где заканчиваются деревья, в русле пересохшей реки. Шел Седьмой месяц, от холода я бы не умерла, но дикие собаки, медведи и голодные духи, конечно, прикончили бы меня к утру. Отец положил меня на землю и ушел без сожалений…
Яёи берет руку подруги и кладет себе на живот.
Орито чувствует, как под рукой что-то выпирает и шевелится.
– Близнецы, – говорит она. – Никакого сомнения.
– Но в ту самую ночь, – продолжает Яёи низким шутовским голосом, – так рассказывают – в деревню пришел провидец Юбэн. Семь дней и семь ночей белая лисица вела святого человека, и его звездный нимб озарял путь, через горы и озера. Долгое странствие закончилось, когда лисица прыгнула на крышу скромного крестьянского домика в крошечной деревушке, которая и имени-то не заслуживала. Юбэн постучал в дверь. Отец упал на колени при виде такого гостя. Услышав о моем рождении, Юбэн изрек… – Яёи снова меняет голос: – «Лисьи ушки девочки – не проклятье, а благословение богини Каннон». Покинув меня в горах, отец отринул благодать Каннон и навлек на себя ее гнев. Девочку нужно спасти во что бы то ни стало, пока не грянула беда…
В дальнем конце коридора открывается и снова закрывается дверь.
– Когда отец и Юбэн пришли к Месту прополки, – продолжает Яёи, – они услышали, как мертвые дети плачут и зовут маму. Услышали, как воют волки размером больше лошади. Отец задрожал от страха, но Юбэн стал читать священные заклинания, и они прошли невредимые мимо призраков и волков и вошли внутрь каменного круга. В круге было тихо и тепло, как в первый день весны. Там сидела госпожа Каннон с белой лисицей и кормила грудью Яёи, волшебное дитя. Юбэн и отец опустились на колени. Голосом, подобным плеску волн, госпожа Каннон приказала Юбэну обойти со мной всю империю, исцеляя больных ее священным именем. Монах стал отказываться, уверять, что недостоин, однако новорожденный младенец вдруг заговорил и сказал: «Туда, где отчаяние, мы принесем надежду; туда, где смерть, мы вдохнем жизнь». Что ему оставалось делать, как не подчиниться Госпоже?
Яёи вздыхает, стараясь поудобнее устроить огромный живот.
– Эту историю рассказывал провидец Юбэн, чтобы привлечь публику, когда приезжал в очередной город с волшебной девочкой-лисой.
– А можно спросить, – говорит Орито, укладываясь на бок, – на самом деле Юбэн был твоим отцом?
– Я отвечу «нет» – наверное, потому, что не хочу, чтобы это было правдой…
Ночной ветер играет на дребезжащей водосточной трубе, как неумелый музыкант на флейте сякухати.
– …Самое раннее, что я помню, – как больные люди держатся за мои уши, а я дышу в их гнилые рты, и глаза умирающих просят: «Исцели меня!» Помню захудалые гостиницы и как Юбэн, стоя посреди рыночной площади, читает «свидетельства» от самых знатных семейств о моих невероятных способностях.
Орито вспоминает свое детство среди ученых и книг.
– Юбэн мечтал выступать во дворцах, и мы целый год прожили в Эдо, но от него слишком несло актерством… голодом… да и просто – несло от него. За шесть или семь лет странствий мы ни разу не останавливались на хорошем постоялом дворе. И конечно, во всех бедах он винил меня, особенно как напьется. Однажды, уже под конец, после того как нас выгнали из города, другой обма