– Новая сестра что-то потеряла?
Орито виновато вскидывает голову и видит ключницу Сацуки с охапкой одежды в руках.
– Кошка клянчила объедки, а когда получила, что хотела, сразу убежала.
– Кот наверняка. – Ключница отчаянно чихает, сгибаясь пополам.
Орито помогает ей собрать выстиранные вещи и отнести в бельевую. Новая сестра немного сочувствует ключнице. Ранг настоятельницы понятен: пониже мастеров, повыше послушников, меж тем как у ключницы гора обязанностей и не так уж много привилегий. По логике Нижнего мира ей можно позавидовать – не обезображена и свободна от Одарения, однако в Сестринском доме своя логика. Умэгаэ и Хасихимэ каждый день находят тысячу способов напомнить ключнице, что она здесь находится ради их удобства. Сацуки рано встает, поздно ложится, сестры не допускают ее к своим доверительным разговорам. Орито вдруг замечает, как покраснели глаза у ключницы, какая у нее бледная кожа.
– Простите, что спрашиваю, – говорит дочь врача. – Вы нездоровы?
– Здоровье, сестра? Я… вполне здорова, спасибо.
Орито уверена, что ключница что-то скрывает.
– Я здорова, правда. Горная зима немного действует…
– Сколько лет вы провели на горе Сирануи?
– Пятый год уже служу храму. – Ключница рада хоть с кем-то перемолвиться словом.
– Сестра Яёи говорила, вы с какого-то большого острова в княжестве Сацума.
– Ах, это совсем неизвестное место, никто о нем и не слышал. Называется Якусима, целый день плавания от порта Кагосима. Кое-кто из мужчин служат у даймё Сацумы в пехотинцах. Они потом рассказывают, что на службе и делать нечего, разве что вышиванием заниматься. А больше почти никто никуда не уезжает. Там сплошные горы и бездорожье. Только осторожные дровосеки, глупые охотники да заплутавшие пилигримы рискуют забрести вглубь острова. Местные божества, ками, не привычны к людям. Есть всего одно мало-мальски солидное святилище, на склоне горы Миура, в двух днях пути от гавани, и при нем маленький монастырь, меньше чем храм Сирануи.
Мимо дверей бельевой проходит Минори, отогревая руки дыханием.
– А как вы попали сюда? – спрашивает Орито.
В другую сторону проходит Югири, размахивая ведром.
Ключница разворачивает простыню и снова начинает складывать.
– Мастер Бьякко, совершая паломничество, посетил Якусиму. Мой отец, пятый сын не особенно влиятельной семьи из клана Миякэ, самураем был только по названию – он торговал рисом и пшеном и еще держал рыбачью лодку. Поскольку он поставлял рис в монастырь Миура, то и предложил проводить мастера Бьякко на гору. Я пошла с ними, нести поклажу и готовить – у нас на Якусиме девушки крепкие. – Ключница позволяет себе нечастую у нее застенчивую улыбку. – На обратном пути мастер Бьякко сказал отцу, что в маленьком женском монастыре при храме Сирануи требуется ключница, которая не боится тяжелой работы. Отец с радостью ухватился за такой случай: нас у него было четыре дочери, одним приданым меньше собирать.
– А вам каково было уезжать неведомо куда?
– Я волновалась, но и радовалась тоже, как подумаю, что своими глазами увижу большую землю. Через два дня я уже была на корабле, и мой родной остров становился все меньше и меньше. Стал совсем крохотным, в наперсток можно упрятать… А потом уж и не было пути назад.
Из кухни доносится визгливый смех Савараби.
Ключница Сацуки смотрит в прошлое и дышит с трудом.
«Да ты и впрямь больна, – догадывается Орито, – не признаешься только…»
– Надо же, как я заболталась! Спасибо за помощь, сестра, не буду больше отрывать от работы. Остальное сама сложу, большое спасибо.
Орито возвращается на галерею и снова берется за метлу.
Послушники стучат в ворота, чтобы их выпустили в главный двор храма.
Как только створки открываются, между ног у послушников проскакивает лунно-серая кошка и зигзагами мчится по двору. Белка удирает от нее на сосну. Кошка подбегает к Орито, трется о ее ноги и смотрит со значением.
– Ах ты, хитрюга! За рыбой пришла? У меня больше нет.
Ничего-то ты не понимаешь, горемычная, отвечает кошка.
– В провинции Бидзэн… – первая сестра Хацунэ поглаживает свое неизменно сомкнутое веко, а за стенами монастыря завывает ночной ветер, – есть ущелье, от большого тракта Санъёдо на север до города Биттю. В этом ущелье застала ночь двух усталых коробейников из Осаки. Решили они устроиться на ночь возле заброшенного святилища Инари – бога лисиц, под старым замшелым ореховым деревом. Один коробейник, веселый малый, торговал гребешками, лентами и всяким таким товаром. Он очаровывал девушек, заговаривал зубы парням, и дела у него шли бойко. «Барышне ленточка будет к лицу – всего за один поцелуй продавцу!»[22] – так он созывал покупательниц. Второй коробейник продавал ножи. Он был человек мрачного нрава, считал, что все ему обязаны, и в тележке у него всегда оставалось полно непроданного товара. В тот вечер они грелись у костра да рассуждали о том, что будут делать, когда вернутся в Осаку. Продавец лент хотел жениться на своей зазнобе – еще детьми полюбили они друг друга. А тот, что ножами торговал, надумал открыть закладную лавку, чтобы ничего не делать и денежки загребать.
Щелк-щелк! Ножницы Савараби режут матерчатую тесьму.
– Перед тем как ложиться спать, продавец ножей предложил помолиться Инари-сама, чтобы защитил их ночью в этом безлюдном месте. Продавец лент согласился, но, как только он стал на колени перед заброшенным алтарем, продавец ножей снес ему голову одним взмахом своего самого большого непроданного топора.
Несколько сестер ахают, а Садаиэ тихонько вскрикивает:
– Нет!
– Но ты же гофорила, сестра, – напоминает Асагао, – что они фыли друзья.
– Так думал бедняга продавец лент. И вот продавец ножей украл все его деньги, а тело закопал и крепко заснул. Думаете, его мучили кошмары, он слышал во сне чьи-то жалобные стоны? Да ничуточки! Он отлично выспался, проснулся бодрый, позавтракал припасами убитого и без всяких приключений вернулся в Осаку. На деньги убитого завел закладную лавку и стал жить припеваючи. Скоро он уже носил одежду на подкладке и ел разносолы серебряными палочками. Четыре весны минуло, и четыре осени. И вот однажды в лавку зашел клиент, весь лохматый, в нарядной одежде, и достал шкатулку орехового дерева. Из шкатулки он вынул гладко отполированный человеческий череп. Ростовщик сказал: «За шкатулку можно дать несколько медных монов, а зачем ты мне показываешь эту старую кость?» Незнакомец улыбнулся, обнажив блестящие белые зубы, и приказал черепу: «Пой!» И клянусь вам, сестры, вот как я сижу сейчас перед вами, череп запел:
Сладко будешь ты есть и слаще спать,
Журавлем, черепахой и сосною клянусь!
В очаге с шумом рассыпается полено, и половина сестер вздрагивают.
– Три символа удачи, – говорит слепая Минори.
– Вот и ростовщик так подумал, – продолжает рассказ Хацунэ, – а вслух стал жаловаться, что рынок переполнен разными голландскими диковинами. Он спросил, поет ли череп для всякого или только для незнакомца? Незнакомец вкрадчивым голосом ответил, что череп станет петь для своего истинного владельца. «Ладно, – буркнул ростовщик, – вот три кобана; если попросишь еще хоть один мон, совсем ничего не получишь». Незнакомец молча поклонился, положил череп на шкатулку, взял свою плату и ушел. Ростовщик немедля стал придумывать, как бы получить от волшебной вещицы побольше денег. Он щелкнул пальцами, вызывая свой паланкин, и отправился туда, где жил некий самурай, не имеющий господина, – беспутный ронин, любитель необычных пари. Ростовщик, человек осторожный, еще в пути испытал свою покупку. Он приказал: «Пой!» – и точно, череп запел:
Жизнь и время никто не повернет вспять,
Журавлем, черепахой и сосною клянусь!
Явился ростовщик к самураю, показал свое приобретение и запросил тысячу кобанов за то, чтобы его новый друг-череп исполнил песню. Самурай, стремительный, как взмах меча, пригрозил, если череп не запоет, отсечь ростовщику голову за то, что выставил его доверчивым дураком. Ростовщик ждал такого ответа и согласился держать пари, требуя половину всего имущества самурая, если череп все-таки споет. Хитрый самурай решил, что ростовщик рехнулся и тут можно поживиться. Он сказал, что шея ростовщика ничего не стóит – пусть, мол, тот поставит на кон все свое состояние. Ростовщик обрадовался, что самурай заглотил наживку, и снова повысил ставки: пускай и противник ставит все свое имущество… если, конечно, не струсил? Самурай в ответ приказал писцу записать пари и скрепить его клятвой на крови. Свидетелем стал начальник стражи, человек бесчестный и привычный к темным сделкам. И вот жадный ростовщик поставил череп на шкатулку и велел: «Пой!»
Тени сестер на стене горбятся беспокойными великанами.
Первой не выдерживает Хотару.
– И что было, сестра Хацунэ?
– Молчание, вот что. Череп даже не пискнул. Ростовщик в другой раз приказал: «Пой! Повелеваю тебе, пой!»
Трудолюбивая игла застыла в руке ключницы.
– Череп – ни слова. Побледнел ростовщик. «Пой! Пой!» А череп молчит. Кровавая клятва лежит на столе, красные чернила еще не просохли. Ростовщик в отчаянии заорал черепу: «Пой!» Тишина. Ростовщик не ждал пощады, никто его щадить и не собирался. Самурай велел принести самый острый меч. Упал на колени ростовщик, пытаясь молиться. Тут и покатилась его голова.
Савараби роняет наперсток. Он катится к Орито. Та поднимает его и возвращает владелице.
– И вот тогда-то, – Хацуне важно кивает, – когда уже было поздно, череп запел…
Барышне ленточка будет к лицу —
Всего за один поцелуй продавцу!
Хотару и Асагао таращат глаза. Куда-то подевалась насмешливая улыбка Умэгаэ.