фуми-э.
Он бросает взгляд вниз и встречается с полными боли глазами чужеземного бога. Удзаэмон с силой топает по бронзовой пластине и думает о длинной череде Огав из Нагасаки, стоявших когда-то на том же самом фуми-э. Прежде в Новый год Удзаэмон гордился тем, что он – последний в этом ряду: наверняка среди предков были и приемные сыновья, такие же как он. А сегодня он чувствует себя обманщиком и знает почему.
«Моя верность Орито, – мысленно формулирует он, – сильнее, чем верность семье Огава».
Он ощущает у себя под ногой лик Иисуса Христа.
«Я освобожу ее, – клянется Удзаэмон, – во что бы то ни стало. Но мне понадобится помощь».
В додзё Сюдзаи эхом отдаются от стен вскрики двух мечников и треск бамбуковых шестов. Противники нападают, парируют, обмениваются ударами, отступают; нападают, парируют, обмениваются ударами, отступают. Пружинящий дощатый пол скрипит под их босыми ногами. В тех местах, где крыша протекает, подставлены ведра; когда они наполняются, их меняет последний оставшийся у Сюдзаи ученик.
Тренировка заканчивается внезапно: боец ростом пониже наносит противнику удар по правому локтю, от которого Удзаэмон роняет шест. Встревоженный победитель сдвигает на лоб защитную маску, открывая настороженное обветренное плосконосое лицо человека основательно за сорок.
– Сломал?
– Я сам виноват. – Удзаэмон держится за локоть.
Подбежавший Ёхэй помогает своему господину расстегнуть маску.
В отличие от учителя с Удзаэмона градом льется пот.
– Перелома нет… Смотрите! – Он сгибает и разгибает руку. – Просто синяк, притом заслуженный.
– Темновато здесь. Надо было мне зажечь светильники.
– Сюдзаи-сан, не нужно тратить из-за меня масло. Давайте на сегодня закончим.
– Надеюсь, вы не заставите меня выпить ваш щедрый подарок в одиночку?
– В такой благоприятный день у вас, вероятно, расписание плотно заполнено…
Сюдзаи обводит взглядом пустой тренировочный зал и пожимает плечами.
– Что ж, тогда, – переводчик отвешивает поклон, – я принимаю ваше любезное приглашение.
Сюдзаи приказывает ученику развести огонь у него в комнате. Переодеваясь из тренировочной в обычную одежду, они обсуждают новогодние назначения, которые недавно огласил градоправитель Омацу, – кого повысили, кого понизили в должности. Затем переходят в комнаты учителя. Когда Удзаэмон только начал брать уроки у Сюдзаи, здесь жили, питались и тренировались еще десять или больше мальчишек. Две добродушные соседки заботились о них и всячески баловали. Сейчас тут холодно и тихо, но когда огонь в жаровне разгорается, Удзаэмон и Сюдзаи, уже десять лет как знакомые, переходят на свой родной диалект провинции Тоса и разговор становится непринужденным.
Ученик Сюдзаи наливает в щербатый кувшинчик подогретое сакэ и с поклоном удаляется.
«Пора, – думает Удзаэмон. – Нужно сказать то, ради чего я пришел».
Задумчивый хозяин и нерешительный гость наливают сакэ в чашки друг друга.
– За благополучие семьи Огава из Нагасаки, – предлагает тост Сюдзаи, – и за скорое выздоровление вашего почтенного отца!
– Пусть год Овцы будет удачным для додзё мастера Сюдзаи!
Мужчины осушают по первой чашечке, и Сюдзаи довольно вздыхает:
– Боюсь, удача меня покинула. Молюсь, чтобы это было не так, но вряд ли я ошибаюсь. Утеряны старые ценности, вот в чем беда. Запах упадка висит в воздухе, словно дым. О, самураи ценят добрую битву, как и доблестные предки, но когда подведет живот, они скорее расстанутся с мечом, а не с наложницами и одеждами на шелковой подкладке. Те, кому дороги старые обычаи, первыми страдают от новых. На прошлой неделе от меня ушел еще один ученик. Чуть не плакал: его отец уже два года получал половинное жалованье в Арсенале, и тут вдруг объявляют, что служащие его ранга не получат новогоднюю выплату! Слыхал свежий совет из Эдо чиновникам, не получающим жалованья? «Чтобы заработать на свои прихоти, разводите золотых рыбок». Рыбок! Да у кого сейчас найдутся деньги на золотых рыбок? Разве что у купцов! Вот если бы купеческим сынкам разрешили носить оружие… – Сюдзаи понижает голос, – у меня выстроилась бы очередь учеников отсюда до Рыбного рынка, но ждать, чтобы в Эдо приняли такой указ, – все равно что зарывать серебряные монеты в навоз.
Он заново наполняет чашки, свою и гостя.
– Ах, довольно о моих горестях. Во время тренировки ты мыслями был далеко.
Удзаэмон уже давно не удивляется проницательности Сюдзаи.
– Не знаю, вправе ли я втягивать тебя в это.
– Если верить в судьбу, – отвечает Сюдзаи, – втягиваешь меня не ты.
Сырые прутики в жаровне трещат, словно под чьей-то ногой.
– Несколько дней назад ко мне в руки попали весьма тревожные сведения…
Вдоль стены бежит таракан, блестящий, словно лакированный.
– Это некий свиток. Дело касается храма на горе Сирануи.
Сюдзаи, которому известно о близком знакомстве Удзаэмона и Орито, внимательно смотрит на друга.
– В свитке записаны тайные догматы ордена. Они… вызывают сильное беспокойство.
– Они там себе на уме, эти монахи на горе Сирануи. Ты уверен, что свиток подлинный?
Удзаэмон извлекает из рукава футляр.
– Да. Хотел бы, чтобы это была подделка, но записи делал послушник ордена, который уже не мог больше закапывать свою совесть. Он сбежал, и если прочтешь свиток, ты поймешь почему…
Дождь стучит, словно топот бесчисленных копыт по улицам и крышам.
Сюдзаи протягивает раскрытую ладонь за свитком.
– Сюдзаи, если ты это прочтешь, окажешься замешан. Дело, возможно, опасное.
Сюдзаи по-прежнему держит раскрытую ладонь.
– Но это же… – Шепот Сюдзаи исполнен ужаса. – Это же безумие! Чтобы такая… – он кивает на свиток, лежащий на столе, – убийственная чушь могла обеспечить бессмертие! Фразы все вывернуты наизнанку, но… Вот здесь, третий и четвертый догматы. Если «Одарители» – монахи и послушники Ордена, «Носительницы» – сестры, а новорожденные младенцы – «Дары», то выходит, монастырь на горе Сирануи – никакой не… гарем, а…
– Ферма. – У Удзаэмона перехватывает горло. – Сестры у них – как племенная скотина.
– А Шестой догмат? Где речь о том, чтобы «Угасить Дары в чаше ладоней»…
– Должно быть, новорожденных топят в воде, как ненужных щенков.
– Но те, кто топит… Это же их отцы!
– Седьмой догмат требует, чтобы с одной и той же «Носительницей» ложились пять «Одарителей» пять ночей подряд, так что никто не знает наверняка, своего ли ребенка убивает.
– Это… Это издевательство над естеством! Женщины, как они могут… – Сюдзаи не заканчивает фразу.
Удзаэмон заставляет себя высказать вслух свои самые кошмарные страхи.
– Женщин берут силой, когда наиболее высока возможность зачатия, а рожденных ими детей отнимают. Видимо, согласие женщин никого не интересует. Преисподняя на то и преисподняя, что чудовищное зло не привлекает ничьего внимания.
– Да разве не предпочтешь наложить на себя руки?
– Быть может, какая-нибудь из них и предпочла бы, но взгляни на Восьмой догмат: «Письма от Угасших». Если мать верит, что ее дети где-то хорошо живут в приемной семье, то она, я думаю, многое может вынести, особенно если надеется, что когда-нибудь вернется в «Нижний мир» и сможет с ними встретиться. Очевидно, в Сестринском доме не знают, что такая встреча невозможна.
Сюдзаи ничего не отвечает на это, разглядывая свиток.
– Я не все тут разобрал… Например, вот эта последняя строчка: «Окончательное слово Сирануи – Молчание». Хорошо бы твой беглый послушник перевел свои записи на обычный японский.
– Его отравили. Я же сказал, читать догматы ордена опасно.
Слуга Удзаэмона и ученик Сюдзаи болтают, подметая пол в тренировочном зале.
– Однако господина настоятеля Эномото, – недоверчиво говорит Сюдзаи, – все знают как…
– Да-да, как почтенного судью и милосердного господина, участника Академии Сирандо, доверенное лицо великих мира сего и знатока редких лекарственных снадобий. Все так, но, судя по всему, он вдобавок еще верит в некий мистический ритуал, позволяющий ценой крови купить себе бессмертие.
– Как им удавалось десятилетиями хранить в тайне эту мерзость?
– Удаленность, хитрость, власть… Страх. Этими средствами можно добиться почти чего угодно.
Мимо дома торопливо проходит компания промокших насквозь новогодних гуляк.
Удзаэмон смотрит на нишу, которую Сюдзаи посвятил памяти своего учителя. На тронутом плесенью свитке – изречение: «Ястреб лучше будет голодать, но не станет клевать зерно».
– Автор этих записей, – осторожно спрашивает Сюдзаи, – ты встречался с ним лично?
– Нет. Он отдал свиток старухе-травнице, что живет поблизости от деревни Куродзанэ. Барышня Аибагава навещала ее пару раз, от нее травница знала мое имя и разыскала меня в надежде, что у меня хватит желания и возможностей помочь Новой сестре…
Двое друзей слушают барабанную дробь дождя.
– Желания хватает, а вот средства – дело другое. Если переводчик третьего ранга пойдет войной на властелина княжества Кёга, вооруженный всего лишь незаконно полученным свитком…
– Эномото велит тебе голову оттяпать за то, что распускаешь порочащие слухи…
«Сейчас, – думает Удзаэмон, – мгновение на распутьи».
– Сюдзаи, если бы я, как обещал, добился позволения отца на брак с барышней Аибагавой, она не оказалась бы в рабстве на этой… – он тычет пальцем в свиток, – ферме. Ты понимаешь, почему я должен ее освободить?
– Я понимаю другое: если ты полезешь туда один, тебя там накромсают тонкими ломтиками, как тунца. Дай мне несколько дней. Может быть, придется съездить кое-куда.
XXI. Келья Орито в Сестринском домеВосьмая ночь Первого месяца Двенадцатого года эры Кансэй
Орито думает о том, что в предстоящие часы ей понадобится немалая удача. Нужно, чтобы кошачий лаз оказался достаточно широк и туда смогла пролезть худенькая девушка; чтобы в дальнем его конце не было решетки; чтобы Яёи проспала до утра и не пришла проведать подругу; нужно не покалечиться, спускаясь по заледеневшему склону, и не попасться на глаза стражникам у заставы в ущелье. Нужно найти дом старой Отанэ и чтобы та согласилась ее укрыть у себя. «И все это, – говорит она себе, – только начало». Если вернуться в Нагасаки, ее сейчас же снова поймают, а убежать подальше, в княжество Тикуго, или Кумамото, или Кагосима, – окажешься в чужом городе, без крова, без друзей и без единого