– Запретил-запретил, – соглашается третий голос. – В наказание пойдешь за углем!
– Да мы же собирались кости бросить…
– А, это было до того, как ты провинился. Уголь неси!
Дверь с треском распахивается; шаги со злостью хрустят по снегу в направлении Орито; она в страхе сжимается в комочек. Молодой монах останавливается почти вплотную к ней и снимает крышку с бочки. Слышно, как у него стучат зубы. Орито утыкается себе в плечо, чтобы скрыть пар от дыхания. Монах бросает уголь в ведерко, кусок за куском…
«Сейчас заметит, – трясется Орито, – сейчас заметит…»
…Но он отворачивается и снова уходит в караулку.
Удача, накопленная за целый год, потрачена в один миг – сгорела, словно бумажка с молитвой.
Орито отказывается от мысли выбраться через Большие ворота. «Веревку бы», – думает она.
Сердце все еще частит от страха. Орито выскальзывает из глубокой лиловой тени через очередные лунные ворота в следующий двор, между Залом для медитаций, Западным крылом и наружной стеной. Гостевой корпус – зеркальное отражение Сестринского дома; здесь размещают мирян из свиты Эномото, когда господин настоятель приезжает в монастырь. Им, как и монахиням, запрещено покидать отведенные для них помещения. В Западном крыле, насколько поняла Орито, хранятся различные припасы, там же размещаются кельи тридцати-сорока послушников. Кто-то из них сейчас крепко спит, а кто-то, может, и нет. В северо-западной четверти – апартаменты господина настоятеля. Всю зиму это здание пустовало, но Орито слышала, как ключница говорила, что надо бы проветрить простыни, которые хранятся в тамошних шкафах. «А из простыней, – осеняет ее, – можно связать веревку».
Она крадется по дну канавы между наружной стеной и Гостевым корпусом…
Из дверей доносится тихий смех и сразу же затихает. Голос мужской, молодой.
Судя по гербу и качественным материалам, это и есть дом господина настоятеля.
Орито вылезает из канавы и, с трех сторон уязвимая для взглядов, подходит к двери.
«Хоть бы открылась, – возносит она молитву предкам, – хоть бы открылась…»
Дверь закрыта прочными ставнями для защиты от горной зимы.
«Нужны молоток и долото», – думает Орито. Она обошла почти весь монастырь, но так и не приблизилась к свободе. «Двадцать лет в наложницах, потому что не хватило двадцати футов веревки».
По другую сторону сада камней – Северное крыло.
Орито слышала, там живет Судзаку, рядом с лазаретом…
«А лазарет – это больные, кровати, простыни и сетки от мошкары».
Соваться внутрь – безумный риск, а что еще остается?
Дверь плавно скользит в сторону и вдруг издает протяжный скрип. Орито задерживает дыхание, ожидая услышать бегущие шаги…
…Но ничего не происходит. В бездонной ночи снова все тихо.
Орито протискивается в щель; дверная занавеска задевает ее по лицу.
В отраженном свете луны смутно проступает небольшая прихожая.
Запах камфоры подсказывает, что лазарет – за дверью справа.
Слева – еще одна дверь, ниже уровня пола, но интуиция говорит: «Нет»…
Орито открывает правую дверь.
Темнота распадается на плоскости, линии и поверхности…
Слышно, как шуршит набитый соломой футон и как дышат спящие.
Слышны голоса и шаги: приближаются двое или трое.
Пациент, зевая, спрашивает:
– Кто тут?
Орито отступает в прихожую и прикрывает за собой дверь лазарета. Потом осторожно выглядывает из-за скрипучей двери. Меньше чем в десяти шагах от нее – человек с фонарем в руке.
Он смотрит в ее сторону, только свет от фонаря ему мешает.
В лазарете уже наверняка слышен голос мастера Судзаку.
Бежать некуда, разве что в низкую дверь.
«Наверное, это конец, – дрожа, думает Орито. – Наверное, это конец».
В Скриптории все стены от пола до потолка занимают полки со свитками и рукописями. По ту сторону низкой двери кто-то, споткнувшись, ругается вполголоса. Орито со страху влетела в хранилище, даже не проверив, есть ли там кто-нибудь. Двойной светильник озаряет два письменных стола. Язычки огня облизывают подвешенный над жаровней чайник. В боковых проходах найдутся укромные уголки, где можно спрятаться. «Но укромные уголки, – думает Орито, – легко могут стать ловушкой». Она идет к другой двери, за которой, наверное, покои мастера Гэнму, и оказывается в круге света. Страшно покинуть пустую комнату, страшно и остаться, и повернуть назад. В нерешительности Орито опускает взгляд на лежащую на столе рукопись. Со дня похищения она не видела письменных знаков, если не считать свитков на стене в Сестринском доме, и, несмотря на опасность, изголодавшаяся по чтению дочка ученого врача заглядывает в документ. Это не сутра и не проповедь, а недописанное письмо, выполненное не витиеватым почерком образованного монаха, а скорее как будто женской рукой. Прочтя первый столбец, Орито уже не может остановиться, читает второй и третий…
Дорогая матушка!
Клены пылают осенними красками, и полная луна плывет в небесах, подобно светильнику, точно так, как описано в «Озаренном луною замке». Кажется, так давно был сезон дождей, когда слуга господина настоятеля доставил мне ваше письмо. Оно лежит передо мной на столе моего мужа. Да! Кояма Синго взял меня в жены в благоприятный тринадцатый день Седьмого месяца, в храме Симогамо, и нам как новобрачным отвели две задние комнаты в мастерской по изготовлению поясов-оби «Белый журавль» на улице Имадэгава. После церемонии свадьбу праздновали в очень известном чайном домике. Угощение оплатили совместно семьи Уэда и Кояма. У некоторых моих подруг мужья, заполучив невесту в жены, превращались в злобных демонов, но Синго по-прежнему добр ко мне. Конечно, замужняя жизнь – не увеселительная прогулка на лодках, как вы мне и говорили в письме три года назад. Хорошая жена не ложится спать раньше мужа и не должна нежиться в постели, когда он уже встал, да и так дня не хватает! Пока дела в мастерской только-только налаживаются, мы стараемся тратить поменьше, держим всего одну служанку, и муж привел из отцовской мастерской всего двух подмастерьев. Но я счастлива сообщить, что у нас уже появились постоянные заказчики из двух семей, имеющих связи при императорском дворе. Одна семья в родстве с Коноэ…
Здесь письмо обрывается. У Орито голова идет кругом. «Неужели все новогодние письма написаны монахами?» Но это бессмысленно! Пришлось бы поддерживать вымышленную переписку с десятками детей, и все равно, как только матери выйдут из монастыря и вернутся в Нижний мир, обман раскроется. Зачем такие ухищрения? «А затем! – Двойной светильник мерцает всезнающими глазками Толстой Крысы. – Дети не могут присылать новогодние письма из Нижнего мира, потому что они вовсе и не попадают в Нижний мир». Тени Скриптория исподтишка наблюдают, как Орито осознает неизбежный вывод. Над носиком чайника поднимается пар. Толстая Крыса ждет.
– Нет! – говорит ей Орито.
«Нет! Незачем убивать детей. Если бы Дары не были нужны ордену, мастер Судзаку давал бы сестрам настойки на травах, вызывающие выкидыш».
Толстая Крыса насмешливо спрашивает, как иначе объяснить лежащее на столе письмо. Орито хватается за первый правдоподобный ответ, который приходит в голову: «Дочь сестры Хацунэ умерла от болезни или из-за несчастного случая». Должно быть, монахи продолжают присылать новогодние письма, чтобы сестра не горевала о своей потере.
Толстая Крыса, дернув носом, исчезает.
Дверь, через которую вошла Орито, начинает открываться.
Мужской голос произносит:
– После вас, учитель…
Орито бросается к другой двери. Та, как во сне, одновременно близко и далеко.
– Удивительно, – слышится голос мастера Тимэи, – по ночам намного лучше сочиняется…
Орито отодвигает дверь на три, четыре ширины ладони.
– …Но я рад твоему обществу в этот негостеприимный час, милый юноша.
Орито переступает порог и задвигает за собой дверь в то самое мгновение, когда мастер Тимэи входит в освещенный круг. За спиной Орито – короткий, холодный и темный коридор к покоям мастера Гэнму.
– История должна развиваться, – наставительно изрекает мастер Тимэи, – а средство к развитию – всяческие несчастья. Полное довольство ведет к застою. И потому в историю барышни Норико для сестры Хацунэ мы добавим семена умеренных бедствий. Влюбленные пташки должны страдать. То ли от внешних причин – ограбления, пожара, болезни, – а еще лучше – из-за собственной слабохарактерности. Может, молодому Синго наскучит неизменная преданность жены, или Норико своей ревностью к новой служанке доведет Синго до того, что он и впрямь залезет на эту девицу. Приемы мастерства, понимаешь? Рассказчики – не жрецы, которые общаются с потусторонним миром, они ремесленники, вроде тех, что пекут пампушки, только дело у них идет медленнее. Итак, за работу, милый юноша, пока в светильнике не закончилось масло…
Орито бесшумной тенью скользит по коридору к покоям мастера Гэнму, держась поближе к стене в надежде, что здесь половицы не так скрипят. У двери она прислушивается, затаив дыхание, но ничего не слышит. Приоткрывает дверь на щелочку…
В комнате пусто и темно. Черные прямоугольники в каждой стене обозначают двери.
На полу посреди комнаты лежит что-то, похожее на груду тряпья.
Орито сует в нее руку и натыкается на теплую человеческую ступню.
У Орито чуть не останавливается сердце. Ступня отдергивается. Кто-то ворочается под одеялом.
Мастер Гэнму бормочет сквозь сон:
– Лежи тихо, Мабороси, а не то…
Он не заканчивает угрозу.
Орито замирает, сидя на корточках, не смея дышать и уж тем более спасаться бегством.
Стеганый холмик – послушник Мабороси – чуть-чуть шевелится, коротко всхрапывая.
Орито еще какое-то время не позволяет себе надеяться, что монахи не проснулись.
Отсчитав десять долгих вдохов, она крадется к следующей двери.
Ей кажется, что звук отодвигаемой двери подобен грохоту землетрясения…
Богиня в свете большой жертвенной свечи, вырезанная из серебристой с чуть заметными крапинками древесины, смотрит на незваную гостью с высоты пьедестала в центре маленькой, роскошно убранной алтарной комнаты. Богиня улыбается. «Не смотри ей в глаза, – нашептывает инстинкт, – иначе она тебя узнает». На одной стене развешаны черные рясы с кроваво-красными шелковыми шнурами; другие стены оклеены бумагой, как в богатых голландских домах, а циновки на полу новые, еще пахнут смолой. Справа и слева от двери в дальней стене нарисованы тушью большие иероглифы. Начертаны они вполне отчетливо, но Орито напрасно всматривается при свете свечи – смысл ускользает. Знакомые знаки изображены в непривычных сочетаниях.