Она ставит свечу на место и открывает дверь в Северный двор.
Богиня с облупившейся краской смотрит на изумленную гостью из центра убогой алтарной комнаты. Орито плохо понимает, где эта комната помещается. Может, здесь и Северного двора-то нет? Она оглядывается назад, на спину и затылок Богини. Та Богиня, что впереди, освещена молитвенной свечой. По сравнению с первой комнатой она постарела, и улыбки нет на губах. «Все равно, не смотри ей в глаза», – приказывает все тот же инстинкт. Чувствуются застарелые запахи соломы, животных и людей. Дощатые стены и полы, как у не слишком зажиточных крестьян. На дальней стене по обеим сторонам от двери – еще сто восемь иероглифов, теперь уже на двенадцати тронутых плесенью свитках. И вновь знаки ускользают от понимания. «Да какая разница! – одергивает себя Орито. – Вперед!»
Она открывает дверь – теперь уж точно на Северный двор…
Богиня в центре третьей алтарной комнаты наполовину сгнила; ее и сравнить невозможно со статуей в Алтарном зале Сестринского дома. Лицо – как у сифилитика в последней стадии, когда лечение ртутью уже не помогает. Одна рука валяется на полу, и при свете сальной свечи видно, как из дыры в черепе статуи выглядывает таракан, шевеля усами. Стены из бамбука и глины, пол соломенный, в воздухе висит сладковатый запах навоза: в целом похоже на хижину самого бедного крестьянина. Орито приходит в голову, что комнаты вырублены прямо в толще Лысого пика; или, может, это были пещеры, а вокруг них за долгие столетия вырос монастырь. «Еще лучше, – думает Орито, – если это – потайной ход, остался в храме от воинственного прошлого». Дальняя стена покрыта какой-то коркой, – возможно, это кровь животных, смешанная с землей, – и на ней побелкой намалеваны все те же нечитаемые знаки. Орито поворачивает криво прибитую щеколду, молясь, чтобы ее догадка оказалась верна…
Холод и мрак словно остались с тех времен, когда не было еще ни людей, ни огня.
Потайной ход высотой в человеческий рост и такой ширины, что, вытянув руки в стороны, можно коснуться стен.
Орито возвращается в последнюю комнату за свечой. Свече осталось гореть около часа.
Осторожно, шажок за шажком, Орито продвигается по туннелю.
«У тебя над головой Лысый пик, – дразнится Страх. – Давит на тебя, давит, давит»…
Деревянные сандалии щелкают по полу: щелк, щелк. Дыхание вырывается со свистом. Если не считать этих звуков, здесь полная тишина.
Тусклый свет свечи все-таки лучше, чем ничего.
На миг Орито замирает. Пламя не колышется: «Нет сквозняка».
Потолок по-прежнему на высоте человеческого роста, и, вытянув руки в стороны, можно коснуться обеих стен.
Орито идет дальше. Через тридцать-сорок шагов туннель начинает забирать вверх.
Орито представляет себе, как выползает через потайную щель навстречу звездному свету…
…И со страхом думает: не получится ли так, что ее спасение для Яёи – смертный приговор?
«Настоящий виновник – Эномото, – возражает совесть. – Виновата настоятельница Идзу, виновата Богиня».
– Не так все просто на самом деле, – отвечает совести эхо.
«Воздух становится теплее? – спрашивает себя Орито. – Или у меня жар?»
Туннель расширяется, превращаясь в сводчатый зал, а посередине – коленопреклоненная статуя Богини, в три-четыре раза больше натуральной величины. Орито приходит в ужас – туннель здесь заканчивается. Богиня вырезана из черного камня с блестящими вкраплениями, словно скульптор ее вырубил из ночного неба. Невозможно представить, как ее сюда затащили; скорее поверишь, что каменная глыба стояла здесь с сотворения мира, а туннель специально расширили, чтобы к ней приблизиться. Прямая спина Богини одета алой тканью, а великанские ладони сложены вместе, образуя чашу размером с колыбель. Алчный взгляд устремлен в пространство. Хищный рот раззявлен. «Если монастырь Сирануи – вопрос… – Не столько Орито думает, сколько мысль думает Орито. – Тогда здесь – ответ».
На гладкой круговой стене, примерно на уровне плеча, нанесены новые нечитаемые знаки. Орито уверена, что их сто восемь – по числу буддийских грехов. Пальцы Орито сами собой тянутся к бедру Богини, и, прикоснувшись, она чуть не роняет свечу: камень теплый, словно живой. Ум научного склада ищет разгадку: «Водоводы от горячих источников, – рассуждает Орито, – где-нибудь поблизости, в горах…» Что-то поблескивает при свете свечи в том месте, где должен находиться язык Богини. Орито отгоняет неразумный страх – вдруг каменные зубы отхватят ей руку – и, пошарив в углублении, нащупывает пузатую бутылку. То ли стекло матовое, то ли внутри налита какая-то мутная жидкость. Орито вытаскивает пробку, принюхивается: ничем не пахнет. Пробовать на вкус не стóит – это Орито понимает и как дочка врача, и как пациентка мастера Судзаку. «Но почему бутылка хранится именно здесь?» Вернув ее на прежнее место во рту Богини, Орито спрашивает:
– Кто ты? Что здесь творится? И зачем?
Не может такого быть, чтобы каменные ноздри Богини гневно раздувались. Ее злобные глаза не могут расшириться…
Свеча гаснет. Мрак наполняет пещеру.
Орито снова в первой алтарной комнате, собирается с духом, чтобы пройти через покои мастера Гэнму. Вдруг она обращает внимание на шелковые шнуры при черных рясах и проклинает себя за тупость. Десять таких шнуров связать друг с другом – получится легкая прочная веревка, длиной как раз равная высоте наружной стены. Орито прибавляет еще пять шнуров на всякий случай. Сматывает веревку, осторожно открывает дверь и по стеночке пробирается через комнату мастера Гэнму к боковой двери. Коридор, огороженный ширмами, ведет к двери в сад, а там к наружной стене прислонена бамбуковая лестница. Орито взбирается по ней, привязывает один конец веревки к незаметной, но прочной перекладине, а другой сбрасывает вниз. Не оглядываясь назад, в последний раз вдыхает воздух неволи и спускается в ров.
«Опасность еще не миновала».
Орито оказывается в зарослях по-зимнему голых кустов.
Она пробирается вдоль стены – так, чтобы монастырь оставался справа, – и не желает думать о Яёи.
«Крупные близнецы, – думает Орито, – переношены на две недели. Таз узкий, ýже, чем у Кавасэми…»
Свернув за угол, Орито попадает в полосу елок.
«В Сестринском доме на каждые десять-двенадцать родов одни заканчиваются гибелью роженицы».
По заледеневшей земле, засыпанной хвоей, она спускается в укромную низину.
«С твоими знаниями и мастерством, – это не пустая похвальба, – могло быть на каждые тридцать».
Стремительные рукава ветра цепляют колючие, хрупкие от мороза кроны деревьев.
«Если повернешь назад, – напоминает себе Орито, – ты знаешь, что с тобой сделают монахи».
Она находит тропинку – там, где начинается склон от ритуальных ворот тории. Ярко-оранжевые днем, сейчас они кажутся черными на фоне ночного неба.
«Никто не может требовать, чтобы я покорилась рабству! Никто, даже Яёи…»
Орито приходит в голову, что в Скриптории она получила в руки оружие.
«Сомневаться в подлинности одного новогоднего письма, – скажет она Гэнму, – значит усомниться в них всех…»
Согласились бы сестры вести такую жизнь, если бы не верили, что их Дары живут и здравствуют в Нижнем мире?
«Мысли о мщении, – прибавила бы она, – не способствуют удачному протеканию беременности».
Тропинка делает резкий поворот. Становится видно созвездие Охотника.
«Нет! – Орито отгоняет полуоформившуюся мысль. – Я ни за что не вернусь!»
Она сосредотачивает все внимание на скользкой и крутой тропинке. Вывих сейчас может уничтожить всякую надежду добраться до хижины Отанэ к рассвету. Одну восьмушку часа спустя тропинка огибает скалу над висячим мостом под названием Тодороки, и у Орито перехватывает дыхание. Перед ней, огромное как небо, раскинулось ущелье Мэкура…
…В монастыре звонят в колокол. Не тот, басовитый, который отбивает время, а пронзительный и назойливый – в него звонят, когда начинаются роды у одной из сестер. Орито представляет себе, как Яёи зовет ее. Как, не веря своим глазам, сестры убеждаются в ее отсутствии, как ищут по всему монастырю и в конце концов находят веревку. Будят мастера Гэнму: «Новая сестра сбежала…»
Она представляет, как два плода, перепутанные в единый клубок, не могут вытолкнуться из чрева Яёи.
Вдогонку ей отправят послушников, сообщат на заставу посередине ущелья, к завтрашнему дню о ее бегстве узнают стражники в Исахае и Касиме, но горы Кёга сплошь поросли лесом – в них можно исчезнуть без следа. «Ты вернешься, только если захочешь», – думает Орито.
Ей представляется беспомощная растерянность мастера Судзаку, пока крики Яёи обжигают воздух.
«Может, колокол – это хитрость, – думает Орито. – Они нарочно звонят, чтобы заставить тебя вернуться».
Далеко-далеко внизу море Ариакэ блестит в лунном свете…
«То, что сегодня – хитрость, может стать правдой завтра или в ближайшие дни…»
– Свобода Аибагавы Орито, – произносит она вслух, – важнее, чем жизнь Яёи и ее двойняшек.
Так ли это? Нужно обдумать.
XXII. Жилая комната в додзё Сюдзаи в НагасакиВторая половина тринадцатого дня Первого месяца
– Я отправился в путь с утра пораньше, – рассказывает Сюдзаи. – У статуи Дзидзо-сама на рыночной площади зажег свечу за три сэна, чтобы уберег от беды, и очень скоро порадовался, что принял такую предосторожность. Беда нашла меня у моста Омагори. Дорогу мне загородил капитан сёгунской стражи верхом на коне: он заметил у меня под соломенным плащом ножны и решил проверить, позволяет ли мой ранг носить меч. «Удача не жалует тех, кто носит чужую одежду», поэтому я назвал свое настоящее имя. И счастье, что назвал! Он соскочил с коня, снял шлем и обратился ко мне: «Сэнсэй»; его сын у меня учился, когда я только приехал в Нагасаки. Мы разговорились, и я ему рассказал, что направляюсь в Сагу, на седьмую годовщину смерти моего бывшего учителя. Сказал, в такое путешествие не подобает брать с собой слуг. Капитан застеснялся от такой неуклюжей попытки скр