. Мальчик умненький и читает хорошо, но… Головные боли его мучают, ужасные боли.
Удзаэмон обезоружен.
– А что говорят врачи?
– Первый сказал, у него горение в мозгу, и прописал три галлона воды в день, чтобы загасить пламя. Отравление водой, сказал второй и велел не давать нашему сыну пить, пока у него язык не почернеет. Третий продал нам золотые иглы – втыкать ему в голову, чтобы изгнать демона, а четвертый продал нам волшебную лягушку, надо ее лизать тридцать три раза в день. Ничего не помогает… Скоро он и головы поднять не сможет…
Удзаэмон вспоминает недавнюю лекцию доктора Маэно о слоновой болезни.
– …Вот я и прошу всех паломников, кто здесь проходит, помолиться о нем в Касиме.
– Охотно. Я прочту сутру за его здравие. Как зовут вашего сына?
– Спасибо! Многие паломники обещают, но верить можно только человеку чести. Я – Имада, а сына зовут Уокацу, вот здесь написано, – он протягивает сложенную бумажку, – и прядь его волос приложена. За молебствие деньги берут, так я…
– Уберите ваши деньги. Я помолюсь за Имаду Уокацу, когда буду молиться за своего отца.
«Объявленная сёгуном политика самоизоляции сохраняет его власть нерушимой…»
– Посмею спросить, – стражник снова кланяется, – у Огавы-сан тоже сынок есть?
«…Но обрекает Уокацу и бесчисленное множество других на мучительную, напрасную смерть из-за невежества».
– Нас с женой пока не благословили боги.
«Снова лишние подробности», – сокрушается Удзаэмон.
– Госпожа Каннон наградит вас за доброту, господин! Ну, не буду вас задерживать…
Удзаэмон прячет бумажку с именем в кошель.
– Если бы я мог сделать больше…
XXV. Покои господина настоятеля в монастыре на горе СирануиДвадцать вторая ночь Первого месяца
Язычки огня пляшут бесшумно, голубоватые, как луноцвет. Эномото сидит позади ямы-очага в дальнем конце узкой комнаты со сводчатым потолком. Он знает, что перед ним стоит Орито, но не торопится поднять взгляд. Рядом за доской для игры в го застыли два мальчика-послушника; каждого можно принять за бронзовую статую, если бы не бьющаяся жилка на шее.
– Что стоите там, будто тайный убийца… – раздается властный голос Эномото. – Подойдите ближе, сестра Аибагава.
Ее ноги выполняют приказ, словно против воли. Орито садится по другую сторону бледного огня. Властитель княжества Кёга рассматривает искусно сделанную вещицу – нечто вроде рукояти меча без собственно клинка. В причудливом освещении Эномото кажется лет на десять моложе.
«Будь я убийцей, – думает она, – ты бы уже умер».
– Как сложилась бы жизнь сестер без моей защиты, вне стен Сестринского дома?
«Он читает по лицам, – думает Орито, – он не может заглянуть в душу».
– Сестринский дом – тюрьма.
– Они умерли бы ранней и мучительной смертью, в борделях и в цирке уродов.
– И как это оправдывает, что их держат здесь в качестве игрушек для монахов?
Щелк! Послушник поставил на доску черный камень.
– Ваш почтенный отец, доктор Аибагава, уважал факты, а не искаженные до невозможности мнения.
Орито наконец разглядела: Эномото держит не рукоять меча, а пистолет.
– Сестры – не игрушки. Они посвящают двадцать лет своей жизни Богине, и после Нисхождения их обеспечивают всем необходимым. Многие духовные ордена заключают подобные договора со своими адептами, но при этом требуют пожизненной службы.
– Какие «духовные ордена» собирают с монахинь дань детьми, как ваша персональная секта?
Тьма клубится по углам, свиваясь кольцами.
– Плодородие в Нижнем мире зависит от реки. Сирануи – ее источник.
Орито вслушивается, ищет в словах или в интонациях признаки цинизма, но находит искреннюю веру.
– Как может ученый, член академии, переводчик Исаака Ньютона, говорить словно суеверный крестьянин?
– Орито, просвещение тоже может ослеплять. Применяй сколько хочешь свои эмпирические методы к времени, жизни, земному притяжению – возникновение их и цель существования останутся непознаваемыми. Не суеверия, но Разум подталкивает к выводу о конечности познания и к тому, что мозг и душа – две разные сущности.
Щелк! Послушник поставил на доску белый камень.
– Не припоминаю, чтобы вы делились этой мудростью со слушателями Академии Сирандо.
– Мы – немногочисленный духовный орден. Путь Сирануи – не Путь Ученого, так же как и не Путь Общего Стада.
– Какие благородные слова, чтобы прикрыть убогую правду. Вы двадцать лет держите женщин взаперти, зачинаете с ними детей, потом отнимаете этих детей – и сочиняете для матерей поддельные письма от умерших!
– Всего трое Даров, к нашему горю, скончались, и от их имени были написаны новогодние послания. Трое из тридцати шести! Или тридцати восьми, если считать близнецов сестры Яёи. Остальные письма – подлинные. Настоятельница Идзу считает, что так будет милосердней, и опыт подтверждает ее мнение.
– Поблагодарят ли вас сестры за такую доброту, когда узнают, что сын или дочь, с кем они мечтали встретиться после Нисхождения, уже восемнадцать лет как мертвы?
– За то время, что я нахожусь на должности настоятеля, такого несчастья не случалось ни разу.
– Сестра Хацунэ собирается встретиться со своей умершей дочерью Норико.
– До ее Нисхождения еще два года. Если за это время она не передумает, я сам ей все объясню.
Колокол Аманохасира бьет час Собаки.
– Меня печалит, – Эномото склоняется над огнем, – что вы видите в нас тюремщиков. Быть может, это связано с тем, что по рангу вы несколько выше других. Рожать раз в два года? Участь большинства жен в Нижнем мире куда тяжелее. Для ваших Сестер оказаться здесь – значит из беспросветной жизни попасть в Мир Будды на земле.
– Совсем не так я представляла себе Мир Будды.
– Дочь Аибагавы Сэйана – особый случай и редкостная женщина.
– Я бы предпочла не слышать имя отца из ваших уст.
– Аибагава Сэйан был моим близким другом дольше, чем вашим отцом.
– И вы отплатили ему за дружбу тем, что похитили его осиротевшую дочь?
– Я дал вам дом, сестра Аибагава.
– У меня был дом в Нагасаки!
– Монастырь на горе Сирануи был вашим домом, когда вы еще о нем и не слышали. Узнав о вашем призвании к акушерству, я понял. И когда наблюдал за вами в Академии Сирандо, я знал. Много лет назад, увидев на вашем лице метку Богини…
– Лицо мне обожгло кипящим маслом со сковородки! Это была случайность!
Эномото отечески улыбается:
– Вас призвала Богиня. Она показала вам себя истинную, не так ли?
Орито никому, даже Яёи, не рассказывала о круглой пещере и странной великанше.
Щелк! Послушник ставит на доску черный камень.
«На двери у входа в туннель, – подсказывает логика, – была тайная печать».
Где-то у нее над головой хлопают крылья. Орито смотрит вверх, но ничего не видит.
– Когда вы убежали, – говорит Эномото, – Богиня призвала вас обратно…
«Как только я поверю в это безумие, – думает Орито, – я по-настоящему стану пленницей горы Сирануи».
– …и ваша душа послушалась, ибо душе ведомо то, что не дано постичь уму, отягощенному знаниями.
– Я вернулась, потому что иначе Яёи умерла бы.
– Вы были орудием милосердия Богини. За это вы получите награду.
Ужас перед Одарением разевает свою безобразную пасть.
– Я… не могу, чтобы со мной делали то же, что с другими. Не могу.
Орито стыдно за эти слова, стыдно за этот стыд. «Избавьте меня от того, что приходится выносить другим» – вот что эти слова значат. Орито бьет дрожь. «Гори! – приказывает она себе. – Злись!»
Щелк! Послушник поставил на доску белый камень.
Голос Эномото – словно ласка.
– Все мы, и в особенности Богиня, знаем, чем вы пожертвовали, чтобы оказаться здесь. Посмотрите на меня своими мудрыми глазами, Орито! Вот что мы хотим вам предложить. Несомненно, вы как дочь врача уже заметили, что ключница Сацуки нездорова. Увы, у нее рак чрева. Она хочет умереть на своем родном острове. На днях мои люди отвезут ее туда. Если хотите, ее должность станет вашей. Богиня благословляет Сестринский дом Дарами каждые пять-шесть недель. Вы проведете назначенные двадцать лет на горе Сирануи в качестве практикующей акушерки, помогая сестрам и углубляя свои знания. Вы будете очень ценны для храма и никогда не получите Одарения. Вдобавок я обеспечу вас книгами – любыми, какие пожелаете, и вы сможете, идя по стопам отца, заниматься науками. После вашего Нисхождения я куплю вам дом в Нагасаки или в любом другом месте и буду выплачивать пособие до конца ваших дней.
«Четыре месяца, – понимает Орито, – Сестринский дом терзал меня страхом…»
– Вы будете не столько Сестрой Сирануи, сколько Сестрой жизни.
«…Чтобы сейчас это предложение показалось не уздой, не петлей, а спасительной веревкой, что брошена утопающей».
Четыре удара в дверь расходятся по комнате, как круги по воде.
Эномото смотрит поверх плеча Орито и отрывисто кивает.
– А, долгожданный друг прибыл, чтобы вернуть украденное. Нужно пойти поблагодарить его как подобает. – Эномото встает, взметнув складки полночно-синего шелка. – А вы, сестра, тем временем обдумайте наше предложение.
XXVI. Позади таверны «Харубаяси», к востоку от деревни Куродзанэ в княжестве КёгаДвадцать второе утро Первого месяца
Выйдя из нужника позади таверны, Удзаэмон замечает, что за огородом, возле бамбуковой рощицы, кто-то стоит и смотрит на него. Он щурится, вглядываясь в сумерках. «Травница Отанэ?» У нее такой же черный капюшон и одежда горных жителей. «Возможно». У нее такая же сгорбленная спина. «Да». Удзаэмон осторожно поднимает руку, но старуха отворачивается, медленно и печально качая седой головой.
«Нет», не надо показывать, что они знакомы? Или «нет», попытка спасения обречена на неудачу?
Переводчик обувает оставленные на веранде соломенные сандалии и идет через огородные грядки к рощице. Через рощу вьется тропинка. Черная земля побелена инеем.