«Что ж теперь жена Итиро, – думает Удзаэмон, – и прелюбодейка, и вдова?»
– Он не мучился. – Сюдзаи сжимает его руку повыше локтя. – Умер сразу.
Ночью ущелье Мэкура напоминает какое-то первобытное место. Двенадцать человек идут цепочкой друг за другом. Дорога жмется к отвесным скалам высоко над рекой. Стоны и скрипы дубов и буков сменились тяжелыми вздохами хвойных деревьев. Сюдзаи выбрал безлунную ночь, но тучи понемногу расходятся, и яркий свет звезд золотит темноту.
«Он не мучился, – повторяет про себя Удзаэмон. – Умер сразу».
Переступает по тропе натруженными ногами и старается не думать.
«Тихая жизнь школьного учителя, – представляет он будущее, – в тихом городке…»
Переступает по тропе натруженными ногами и старается не думать.
«Может быть, убитый стражник тоже ни о чем другом не мечтал, кроме тихой спокойной жизни…»
Он уже не рвется участвовать в штурме.
Самостоятельный разум его разума снова и снова показывает картинку: Бара вытирает нож окровавленной тряпкой.
Наконец они добираются до моста Тодороки.
Сюдзаи и Цуру обсуждают, как лучше будет обрушить его за собой на обратном пути.
Кричит сова, на том кедре или на этой ели… Раз, два, совсем рядом… Улетела.
Последний на сегодня удар монастырского колокола звучит близко и громко, объявляя поздний час Петуха. «Прежде чем он прозвонит снова, – думает Удзаэмон, – Орито будет свободна».
Все участники похода закутывают лица черной тканью, оставляя только узкий просвет для глаз и носа. Идут крадучись, не ожидая засады, но и не исключая такой возможности. Когда под ногой Удзаэмона хрустит прутик, остальные оборачиваются, сердито сверкая глазами. Подъем становится более пологим. Где-то в лесу тявкает лисица. Начинается череда ворот тории, кромсающих на ломти ветер, который дует поперек дороги. Все собираются поближе к Сюдзаи.
– До монастыря четыреста шагов…
– Дзюнрэй-сан! – Сюдзаи оборачивается к Удзаэмону. – Жди здесь. Помни, что сказал мудрец: «Тысячу дней платишь войску, чтобы использовать его в один день». Сегодня – как раз такой день. Спрячься в стороне от дороги и постарайся не замерзнуть. Ты прошел с нами дальше, чем обычно заходят «клиенты», поэтому нет бесчестья в том, чтобы остановиться и подождать. Как только мы закончим свое дело, я за тобой пришлю, а до тех пор не приближайся к монастырю. Не беспокойся, мы воины, а они – горстка монахов.
Удзаэмон поднимается немного выше по склону, пробираясь среди наледей и наметенной ветром хвои, и устраивается, скорчившись, в небольшой впадине, хоть чуть-чуть укрывающей от ветра. Он делает приседания, пока мышцы ног не начинают болеть, зато тело согревается. Ночное небо – рукопись, которую невозможно прочесть. Удзаэмон вспоминает, как рассматривал звезды с де Зутом на Дозорной башне Дэдзимы, еще летом, когда мир был проще. Он пытается представить себе серию рисунков под названием «Бескровное освобождение Аибагавы Орито»: вот Сюдзаи с тремя самураями перелезают через стену; вот три монаха в караульне с перепугу немедленно сдаются в плен; вот главный монах поспешно семенит навстречу, бормоча: «Господин Эномото будет недоволен, но что же делать?»; Орито будят и велят одеваться для путешествия. Она повязывает платок, прикрывая свое прекрасное обожженное лицо. На последнем рисунке – глаза Орито, узнавшей своего спасителя. Удзаэмон, дрожа, пробует выполнить пару упражнений с мечом, но от холода не может сосредоточиться и начинает раздумывать, под каким именем он начнет новую жизнь. Личное имя за него выбрал Сюдзаи – «Дзюнрэй», паломник, – а фамилия? Нужно будет поговорить об этом с Орито. Может, взять ее фамилию – Аибагава? «Я искушаю судьбу, – одергивает он себя, – еще отнимет мою добычу».
Удзаэмон потирает изглоданные холодом руки. Пробует сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как Сюдзаи с наемниками отправились штурмовать монастырь, и понимает, что не имеет ни малейшего представления. «Осьмушка часа? Четверть?» После того как они перешли через мост Тодороки, колокол в монастыре не звонил ни разу, но монахам и незачем отмечать ночные часы. Долго ли нужно ждать, прежде чем прийти к выводу, что атака захлебнулась? И что тогда? Если воины Сюдзаи потерпели поражение, куда уж тут переводчику третьего ранга.
Мысли о смерти ползут между соснами, подбираясь к Удзаэмону.
Жаль, человеческий разум – не свиток, который можно свернуть и убрать в футляр…
– Дзюнрэй-сан, у нас…
Удзаэмон от неожиданности – дерево заговорило! – шлепается задом на землю.
– Мы вас напугали? – Тень скалы превращается в наемника Тануки.
– Так, немножко. – Удзаэмон переводит дух.
– Женщина у нас. – От дерева отделяется Кэнка. – В целости и сохранности.
– Это хорошо, – говорит Удзаэмон. – Очень, очень хорошо.
Мозолистая рука помогает Удзаэмону подняться.
– Никто не пострадал?
На самом деле он хочет спросить: «В каком состоянии Орито?»
– Никто, – отвечает Тануки. – Мастер Гэнму – человек миролюбивый.
– То есть, – уточняет Кэнка, – ему неохота осквернять храм кровью из-за какой-то там монахини. Но он хитрый старый лис! Дэгути-сан хочет, чтобы вы сходили посмотрели, не подсунул ли нам обманку этот миролюбивый человек, а то уедем, они ворота запрут и завалят понадежней.
– У них там две монашенки с обожженными лицами. – Тануки отхлебывает из фляжки. – Я заходил в Сестринский дом. Ну и зверинец Эномото собрал! Вот, выпейте: согреетесь и сил прибавится. Ждать хуже, чем действовать.
– Не нужно. – Удзаэмона бьет дрожь. – Мне тепло.
– Вам за три дня надо преодолеть сотню миль и лучше бы добраться до Хонсю. А с воспалением легких вы далеко не уедете. Пейте!
Удзаэмон принимает грубоватую заботу наемника. Спиртное обжигает горло.
– Спасибо.
Все трое направляются к дороге и к веренице ворот тории.
– Если считать, что вы видели настоящую Аибагаву-сан, в каком она состоянии?
Пауза длится так долго, что Удзаэмон пугается, опасаясь худшего.
– Исхудалая, – отвечает Тануки, – но вроде здорова. Спокойная.
– Умная, – прибавляет Кэнка. – Не спросила, кто мы такие: понимает, что тюремщики могут подслушивать. Можно понять, почему ради нее мужчина не пожалеет ни времени, ни расходов.
Они вернулись на тропу и начинают восхождение.
Удзаэмон замечает странную слабость в ногах; они словно бы подгибаются. «Переволновался, – думает он, – чему удивляться».
Но вскоре земля под ногами начинает качаться, будто морская зыбь.
«Тяжелые были два дня. – Он старается выровнять дыхание. – Худшее позади».
За воротами тории земля становится ровнее. Впереди вырастают стены монастыря.
За высокими стенами горбятся кровли. В щель между створками ворот просачивается слабый свет.
Удзаэмону слышится клавесин доктора Маринуса. «Невозможно», – думает он.
Его щека прижимается к подернутым инеем палым листьям, нежным, как грудь женщины.
Поначалу чувствительность возвращается к крыльям носа, затем распространяется дальше. Пробуждается сознание, но тело не в силах пошевелиться. Вопросы и догадки теснятся, как посетители у койки больного. «Ты снова упал в обморок», – говорит один. «Ты – в монастыре на горе Сирануи», – добавляет другой, а потом все начинают говорить разом: «Тебя чем-то опоили?»; «Ты сидишь на холодом земляном полу»; «Да, тебя точно опоили; фляжка Тануки?»; «У тебя запястья связаны позади столба, и ноги связаны тоже»; «Кто-то из наемников предал Сюдзаи?»
– Теперь он нас услышит, настоятель, – произносит незнакомый голос.
Ноздри Удзаэмона задевает горлышко стеклянной бутылки.
– Благодарю, Судзаку, – произносит другой голос.
Удзаэмон его знает, но не может вспомнить, кому он принадлежит.
Пахнет рисом, сакэ и маринованными овощами. Наверное, здесь кладовка.
«Письма Орито. – За пазухой ощущается пустота. – Их забрали».
В онемевшем мозгу шевелится боль.
– Откройте глаза, Огава-младший, – приказывает Эномото. – Мы не дети.
Удзаэмон подчиняется, и в свете фонаря из темноты выступает лицо властителя Кёги.
– Вы неплохой ученый, – говорит лицо, – но в качестве вора вы просто посмешище.
По углам кладовки маячат три-четыре неясные человеческие фигуры.
– Я пришел, – отвечает Удзаэмон, – за тем, что вам не принадлежит.
– Зачем вы меня вынуждаете облекать в слова очевидное? Монастырь на горе Сирануи для княжества Кёга – все равно что для тела рука или нога. Сестры принадлежат монастырю.
– Она не имущество своей мачехи, чтобы ее продавать, и не вам ее покупать.
– Сестра Аибагава с радостью служит Богине. Она не хочет никуда уезжать.
– Пусть сама скажет мне об этом.
– Нет. Некоторые привычки ума, оставшиеся от прошлой жизни, необходимо… – Эномото делает вид, что ищет подходящее слово, – выжигать. Шрамы уже зарубцевались, но только легкомысленный настоятель позволил бы трепетному бывшему возлюбленному их бередить.
«Остальные, – думает Удзаэмон. – Что с Сюдзаи и остальными?»
– Сюдзаи жив-здоров, – говорит Эномото. – Подкрепляется супом в кухне, как и остальные десять моих людей. Ваша затея доставила им немало хлопот.
Удзаэмон отказывается верить. «Я знаю Сюдзаи десять лет».
– Он и в самом деле верный друг. – Эномото сдерживает улыбку. – Только не ваш.
«Вранье, – упорствует Удзаэмон. – Вранье! Ключик, чтобы взломать замок моего мозга».
– Зачем мне лгать?
Полночно-синий муаровый шелк взметнулся волной – Эномото пересаживается ближе.
– Нет, поучительная история Огавы Удзаэмона повествует о человеке, который не умел довольствоваться тем, что имеет. Его приняли в некогда влиятельную семью. Благодаря своему таланту он поднялся до высокого ранга, его уважали коллеги по Академии Сирандо, у него было хорошее жалованье, прелестная жена и завидные возможности по части торговли с голландцами. Чего же больше? Огава Удзаэмон хотел больше! Он заразился той болезнью, что в миру зовут Истинной Любовью. В конце концов она его и сгубила.