«Найдется ли скрытый способ, чтобы обратить дело в свою пользу?»
– Невозможно отрицать, – замечает Эномото, – мы живем в стесненные времена.
«Для тебя-то времена отнюдь не стесненные, – думает Сирояма. – Очень даже можно отрицать».
– Как сказал один мелкий даймё с плоскогорья Асо, который обратился ко мне за поддержкой…
«О да, – думает градоправитель, – твоя щепетильность в подобного рода делах безупречна…»
– …то, что наши деды называли «долг», сейчас называется «кредит».
– И это значит, – Сирояма добавляет черный камень к своей группировке север – юг, – что долги не обязательно отдавать?
Эномото с вежливой улыбкой берет следующий камень из чаши розового дерева.
– Увы, досадная необходимость платить долги никуда не делась, но история господина из Асо может служить хорошей иллюстрацией. Два года назад он взял в долг значительную сумму на осушение болота вот у этого человека, Нумы.
Нума, один из состоящих при Эномото ростовщиков, кланяется из своего угла.
– В этом году, в Седьмом месяце, его крестьяне собрали первый урожай риса. Итак, в то время, когда жалованье из Эдо поступает с опозданием и выплачивается не полностью, крестьяне в землях клиента Нумы довольны, благодарны и пополняют его запасы. Свой долг Нуме он уплатит… когда?
Нума снова кланяется:
– На полных два года раньше срока, ваша милость.
– Надменный сосед этого даймё поклялся, что никогда ни у кого не возьмет в долг даже зернышка риса. Он шлет отчаянные письма в Совет старейшин… – Эномото ставит одиночный камень между двумя своими отрядами на востоке, – и эти письма слуги используют на растопку. Кредит – семя, из которого произрастает богатство. Лучшие умы Европы изучают деньги и кредит. Эту науку они зовут… – Эномото употребляет иностранный термин: – «Политическая экономия».
«Это всего лишь подтверждает, – думает Сирояма, – мое мнение о европейцах».
– Мой молодой друг в академии начал переводить замечательный текст, «Богатство народов». Его смерть – трагедия не только для нас, любителей науки, но, я считаю, и для всей Японии.
– Огава Удзаэмон? – вспоминает Сирояма. – Печальный случай.
– Если бы только он мне сказал, что пойдет по дороге Ариакэ, я бы дал ему сопровождение, по крайней мере в пределах моего княжества. Но этот скромный юноша, отправляясь в паломничество, помолиться за болящего отца, хотел обойтись без всяческих удобств…
Эномото проводит ногтем по линии жизни у себя на руке. Градоправитель не перебивает, хотя уже слышал эту историю от нескольких разных людей.
– Мои люди отловили виновных. Я велел отрубить голову тому, кто сознался, а других подвесить за ноги на железных штырях, и пускай волки и вороны сделают свое дело. – Он вздыхает. – Потом и Огава-старший скончался, так и не успел выбрать наследника.
– Ужасно, когда обрывается род, – соглашается Сирояма.
– Родственник из побочной линии занимается восстановлением дома. Я дал ему денег, но он простой ножовщик. Имя Огава для Дэдзимы навсегда утрачено.
Сирояме нечего к этому прибавить, но заговорить о другом было бы неучтиво.
За приоткрытыми дверьми виднеется веранда. Вдали расцветают сияющие облака.
Среди холмов над горящим полем поднимается дым.
«Сегодня мы здесь, а завтра нет, – думает Сирояма. – Избитые истины на самом деле глубоки».
Игра в го возобновляется. Шелестят шелковые накрахмаленные рукава.
– Обычай требует восхвалять мастерство градоначальника в игре, – замечает Эномото, – но вы и вправду лучший игрок, какого я встречал за последние пять лет. Чувствуется влияние школы Хонинбо.
– Мой отец… – градоправитель так и видит насупленный призрак старика, грозно поглядывающий на ростовщика в углу, – достиг второго рю в Хонинбо. Я лишь недостойный ученик… – Сирояма начинает атаку на одиноко стоящий камень Эномото. – Так, балуюсь на досуге.
Он берется за чайник, но тот пуст. Сирояма хлопает в ладоши, и немедленно появляется камергер Томинэ.
– Чаю, – говорит градоправитель.
Томинэ оборачивается и тоже хлопает в ладоши, вызывая другого слугу. Тот на коленях скользит к столику, бесшумно забирает поднос и исчезает, в дверях отвесив поклон. Градоправитель мысленно прослеживает путь подноса, переходящего из рук в руки, вплоть до беззубой старухи в самой дальней кухне. Старая карга подогревает воду до нужной температуры и заливает чайные листья идеального качества.
Камергер Томинэ никуда не уходит: это его мягкий протест.
– Ну что, Томинэ, к нам набежали толпы землевладельцев, занятых распрями друг с другом, мелких чиновников, желающих получить местечко для своих беспутных племянников, побитых жен, умоляющих о разводе, и все они пристают к вам, предлагают деньги и дочерей и в один голос клянчат: «Камергер-сама, пожалуйста, замолвите за меня словечко перед градоправителем»?
Томинэ смущенно и невнятно гундит что-то сломанным носом.
«Градоправитель – раб многоголового чудища чужих требований», – думает Сирояма.
– Полюбуйтесь пока золотыми рыбками, Томинэ. Зайдите за мной через несколько минут.
Камергер тактично удаляется во дворик.
– У нас неравные шансы в игре, – говорит Эномото. – Вас отвлекают дела службы.
Нефритово-пепельная стрекоза садится на край доски.
– Тех, кто занимает высокую должность, постоянно дергают по всяческим поводам, – отвечает градоправитель.
Он слышал, что настоятель способен движением руки отнимать ки у насекомых и мелких зверюшек, и отчасти надеется увидеть это своими глазами, но стрекоза уже улетела.
– Господину Эномото также приходится управлять своими землями, заботиться о храме, его занимают и научные интересы, и… – намекнуть на коммерческие интересы было бы оскорбительно, – и прочие дела.
– Несомненно, я не провожу свои дни в праздности. – Эномото ставит камень в центр доски. – Но гора Сирануи возвращает мне молодость.
Осенний ветер проносится по роскошно обставленной комнате, взмахивает полами невидимой мантии.
Небрежная реплика служит градоправителю напоминанием: «У меня довольно могущества, чтобы забрать к себе в монастырь девицу Аибагаву, которая пользуется вашим покровительством, и вы не смогли этому помешать».
Сирояма старается сосредоточиться на расстановке сил в игре и будущих ходах.
«Когда-то, – говорил Сирояме отец, – Японией правили знать и самураи…»
Слуга, стоя на коленях, раздвигает двери и вносит в комнату чайный поднос.
«…а сейчас правят Обман, Жадность, Продажность и Сластолюбие».
Слуга приносит две чистые чашки и чайник.
– Господин настоятель, – говорит Сирояма, – не угодно ли еще чаю?
– Вы не обидитесь, – без вопросительной интонации отвечает Эномото, – если я предпочту свой собственный напиток.
– Я уже не удивляюсь вашей… – Какое бы слово подобрать поделикатней? – Вашей осмотрительности.
К Эномото уже подскочил послушник в темно-синем одеянии, с бритой головой. Он откупоривает бутыль из тыквы-горлянки и удаляется, вручив ее своему наставнику.
– Был ли когда-нибудь случай, чтобы хозяин дома, который вас принимает… – Градоправитель вновь не находит подходящих слов.
– Разгневался, что его заподозрили в намерении меня отравить? Да, бывало. Но я всегда их успокаивал, рассказывая одну историю. Одна женщина, служанка моего врага, сумела получить должность в доме одной очень знатной семьи в Мияко. Она проработала там два года, хозяева полностью ей доверяли. Когда я навестил их, она добавила в мое угощение несколько крупинок отравы, не имеющей запаха. К счастью, со мной был мастер Судзаку, врач из моего монастыря. Он дал мне противоядие. Не будь его рядом, я бы умер, а на семью моего друга пало бесчестье.
– Ваши враги неразборчивы в средствах, господин настоятель.
Эномото подносит к губам тыквенную бутыль и пьет, запрокинув голову.
– Власть притягивает врагов, – он вытирает губы, – как давленые фиги притягивают ос.
Градоправитель помещает еще один камень рядом с одинокой фишкой Эномото, создавая положение атари и грозя захватить ее на следующем ходе.
Легкий подземный толчок пробуждает камни к жизни: они дребезжат и колеблются…
…но не сдвигаются с мест, и постепенно все стихает.
– Простите мою невоспитанность, – говорит Эномото, – если я вернусь к тому делу с Нумой, но мою совесть тревожит, что я отрываю градоправителя, назначенного сёгуном, от его обязанностей. Какого размера кредит вам было бы желательно получить от Нумы для начала?
У Сироямы в желудке становится кисло.
– Скажем… двадцать?
– Двадцать тысяч рё? Безусловно. – Эномото и глазом не моргнул. – Половина будет на ваших складах в Нагасаки через две ночи, вторую половину доставят в вашу резиденцию в Эдо к концу Десятого месяца. Такие сроки вас устраивают?
Сирояма утыкается взглядом в доску:
– Да. – Он заставляет себя добавить: – Есть еще вопрос о гарантиях.
– Это совершенно лишнее, – заявляет Эномото. – Одно ваше выдающееся имя…
«Мое выдающееся имя, – думает носитель оного, – приносит мне только дорогостоящие обязательства».
– Когда прибудет следующий голландский корабль, деньги с Дэдзимы вновь потекут в Нагасаки рекой, и самый крупный приток пойдет через казну городской управы. Для меня будет честью лично выступить поручителем.
«Он упомянул мой дворец в Эдо, – думает Сирояма. – Это скрытая угроза».
– Проценты, ваша честь, – Нума снова кланяется, – составят четверть общей суммы, с ежегодной выплатой в течение трех лет.
Сирояма не может себя заставить посмотреть на ростовщика.
– Принимаю.
– Отлично! – Господин настоятель делает еще глоток из тыквенной бутыли. – Нума, наш гостеприимный хозяин – человек занятой.
Ростовщик с поклонами пятится к двери, налетает на нее задом и исчезает.
– Простите меня… – Эномото кладет очередной камень, укрепляя выстроенную им стену север – юг, – за то, что привел в ваш почтенный дом подобное создание. Нужно будет еще подготовить бумаги по займу, но их могут доставить вашей чести завтра.