– «На другой день, по причине сильного обуревания…»
Пенхалигон пробует наступить на правую ногу; снадобье Нэша притупляет боль.
– «…начали выбрасывать груз, а на третий…»
Капитан замечает японскую сторожевую лодку – та пока держится на расстоянии.
– «…мы своими руками побросали с корабля снасти».
Матросы изумленно охают и начинают слушать внимательнее.
– «Но как многие дни не видно было ни солнца, ни звезд…»
Обычно корабельный капеллан бывает или слишком кротким для своей буйной паствы…
– «…и продолжалась немалая буря, то наконец исчезла всякая надежда…»
…или столь рьяным, что моряки начинают его презирать или даже глумиться над ним.
– «…к нашему спасению. И как долго не ели, то Павел, став посреди них…»
Капеллан Уайли, сын сборщика устриц из Уитстабла, – приятное исключение.
– «…сказал: мужи! надлежало послушаться меня…»
Те из моряков, кто видел Средиземное море в зимнюю погоду, сочувственно кивают, что-то бормоча себе под нос.
– «…и не отходить от Крита, чем и избежали бы сих затруднений и вреда».
Уайли обучает матросов чтению, письму и арифметике, а за неграмотных пишет письма домой.
– «Теперь же убеждаю вас ободриться…»
У капеллана имеется также и корыстная жилка, и пятьдесят штук бенгальского ситца в трюме.
– «…потому что ни одна душа из вас не погибнет, а только корабль. Ибо ангел Бога, Которому принадлежу я и Которому служу…»
А что лучше всего, Уайли всегда выбирает для проповеди тексты, связанные с морем, и излагает их весьма сжато.
– «…явился мне в эту ночь и сказал…»
Пенхалигон обводит взглядом ряды своих фебусианцев.
– «…Не бойся, Павел! и вот, Бог даровал тебе всех плывущих с тобою».
Среди матросов – уроженцы Корнуолла, Бристоля, острова Мэн, Гебридских островов…
– «Около полуночи корабельщики стали догадываться, что приближаются к какой-то земле…»
Четверо с Фарерских островов, несколько янки из Коннектикута.
– «…и, вымерив глубину, нашли двадцать сажен; потом на небольшом расстоянии…»
Освобожденные рабы из района Карибского моря, вежливый татарин, еврей из Гибралтара.
– «…вымерив опять, нашли пятнадцать сажен…»
Пенхалигон задумывается о том, как естественно суша делится на страны и народы.
– «…опасаясь, чтобы не попасть на каменистые места…»
Однако море размывает человеческие границы, думает капитан.
– «…бросили с кормы четыре якоря и ожидали дня».
Он смотрит на метисов и дублонов, рожденных от европейцев…
– «Когда же корабельщики хотели бежать с корабля…»
…местными женщинами – рабынями или девушками, которых родные отцы продают за железные гвозди…
– «…Павел сказал: если они не останутся на корабле, то вы не можете спастись».
Пенхалигон замечает среди прочих полукровку Хартлпула, вспоминает свои юношеские похождения и гадает, не осталось ли от них сына с кофейной кожей и миндалевидными глазами, сына, который тоже услышал голос моря, и последовал ему, и думает думы не ведающих отца. Он хочет, чтобы было так, вспоминая сегодняшний сон.
– «Тогда воины отсекли веревки у лодки, и она упала».
Матросы дружно ахают.
– С ума сошли! – вскрикивает кто-то.
– Чтоб дезертирства не было, – рассудительно откликается другой голос.
– Слушайте капеллана! – кричит Рен.
Но Уайли уже закрыл Библию.
– Да, вот так. Шторм ревет, смерть почти неминуема, а Павел говорит: «Сбежите с корабля – все утонете. Останетесь со мной – выживете». Поверили бы вы ему? А я – поверил бы? – Капеллан хмыкает, пожимая плечами. – Это же не апостол Павел с нимбом над головой говорит. Это говорит заключенный в цепях, еретик с каких-то глухих задворок Римской империи. Однако он убедил охрану перерезать веревки у шлюпок, и в Книге Деяний святых апостолов сказано, что милостью Божией двести семьдесят шесть человек были спасены. Почему этот сброд из киприотов, ливанцев и палестинцев прислушался к Павлу? Что подействовало – его голос, лицо или… что-то еще? Эх, знал бы я этот секрет, был бы архиепископом! Но нет, я застрял тут с вами.
Среди матросов смех.
– Ребята, я не стану утверждать, будто Вера всех спасает от гибели в море – это было бы враньем, ведь столько глубоко верующих христиан утонули при кораблекрушениях. Но я вам клянусь в одном: Вера спасет вашу душу от гибели. Без Веры – утонете, и все, на том конец. Кто в здравом уме не испугается такого? Но если есть Вера, смерть – всего лишь конец путешествия, которое мы зовем жизнью, и начало другого, вечного странствия вместе с нашими любимыми, без горя и скорби, и капитаном в этом плавании будет Создатель…
Поскрипывают снасти – солнце, все выше поднимаясь в небо, высушивает утреннюю росу.
– Вот и все, что я хотел вам сказать в это воскресенье. А у нашего капитана тоже есть для вас несколько слов.
Пенхалигон выходит вперед, тяжело опираясь на трость:
– Так, молодцы, в Нагасаки не оказалось жирного голландского гуся, который только и дожидается, чтобы его ощипали. Вы разочарованы, ваши командиры разочарованы, и я тоже разочарован. – Капитан говорит медленно, чтобы его речь успевали перевести на другие языки. – Утешайтесь мыслями обо всех французских трофеях, какие мы соберем на долгом обратном пути в Плимут.
Кричат бакланы. Плещут весла японских сторожевых лодок.
– Наша задача – привести девятнадцатый век на эти непросвещенные берега. Говоря «девятнадцатый век», я подразумеваю британский девятнадцатый век; не французский, не российский, не голландский. Станем ли мы от этого богаче? Нет. Станет ли наш «Феб» самым знаменитым кораблем в Японии и всеобщим любимцем на родине? Да! Это не такое наследство, которое можно промотать в ближайшем порту. Это наследство невозможно растратить, его невозможно украсть.
«Матросы предпочли бы звонкую монету памяти потомков, – думает Пенхалигон, – но, по крайней мере, они слушают».
– И последнее перед тем, как перейти к гимну – и как раз о гимне. В Нагасаки в последний раз слышали гимны, когда местных христиан за истинную веру сбрасывали с утеса, мимо которого мы проходили вчера. Так покажем здешнему градоправителю в этот исторический день, что британцы, в отличие от голландцев, никогда не станут ради выгоды топтать образ Спасителя. Поэтому давайте споем не как школьный хор, ребята. Грянем, как воины! И раз, и два, и три…
XXXV. Морской зал в резиденции управляющего факторией на ДэдзимеУтро, 19 октября 1800 г.
– Те, кто спешат к нему толпой, толкуя о грядущих бедах…
Якоб де Зут, изучающий опись товаров у открытого окна, поначалу не верит своим ушам…
– Смущают только свой покой. А он сильнее – с ним победа!
…Но как бы невероятно это ни было, над заливом Нагасаки плывет мелодия христианского гимна.
– Его враги запомнят впредь, что истина неотвратима…
Якоб выходит на веранду и смотрит вдаль, где виднеется фрегат.
– И он сумеет одолеть путь пилигрима.
Каждая нечетная строка гимна – вдох, четная – выдох.
– Проходим мы свой путь земной с Твоею, Господи, защитой.
Якоб закрывает глаза, чтобы лучше улавливать английские фразы…
– Мы знаем, ждет нас мир иной – врата в жизнь вечную открыты.
…и отделять каждую от эха предшественницы.
– Сомнения и страхи, прочь! Царем Небесным мы хранимы.
Этот гимн – вода и солнечный свет, и Якоб жалеет, что они не обвенчались с Анной.
– Трудиться будем день и ночь. В путь, пилигримы!
Племянник пастора ждет следующего куплета, но больше ничего не слышит.
– Приятная песенка, – замечает Маринус от дверей Морского зала.
Якоб оборачивается:
– Вы говорили, что гимны – это «песни для детей, которые боятся темноты».
– Говорил? Что ж, к старости становишься менее категоричным в оценках.
– Маринус, это было меньше месяца назад!
– А-а. Ну, как говорит мой друг-священник, – Маринус облокачивается на поручень, – в нас достаточно религиозности, чтобы ненавидеть, но недостаточно, чтобы любить. Должен сказать, новое жилище вам к лицу.
– Это жилище управляющего ван Клефа, и дай бог, чтобы он сегодня же сюда вернулся. Я серьезно! Бывают минуты, когда мне хочется заплатить англичанам, лишь бы они оставили у себя Фишера, но Мельхиор ван Клеф – человек справедливый, по меркам Компании… А всего четыре ответственных служащих для Дэдзимы – не столько недобор, сколько вообще ничто.
Маринус смотрит в небо.
– Идите поешьте. Мы с Элатту взяли для вас на кухне вареной рыбы…
В столовой Якоб из принципа садится на свое обычное место. Он спрашивает Маринуса, приходилось ли тому раньше иметь дело с офицерами британского флота.
– Не так часто, как можно подумать. Я переписывался с Джозефом Бэнксом и с некоторыми английскими и шотландскими философами, но их языком я не владею в полной мере. Это довольно молодая нация. Вы же, наверное, познакомились с кем-нибудь из офицеров, когда жили в Лондоне? Два или три года, верно?
– Всего я там провел четыре года. Главный пакгауз моего начальника был недалеко от доков Ост-Индской компании, чуть ниже по реке, и я мог наблюдать сотни линейных кораблей, когда они проходили мимо. Лучшие корабли в британском флоте – а значит, и во всем мире. Но круг моих знакомых англичан сводился только к служащим пакгауза, писцам и счетоводам. Для людей светских и военных младший канцелярист из Зеландии с ужасным голландским акцентом – все равно что невидимка.
В дверь заглядывает д’Орсэ:
– Господин управляющий, пришел переводчик Гото.
Якоб оглядывается, ищет глазами ван Клефа, потом вспоминает:
– Пригласи его сюда, д’Орсэ.
Гото входит, серьезный и сосредоточенный, как того требует сложившееся положение.
– Доброе утро, господин исполняющий обязанности управляющего! – Переводчик кланяется. – И доктор Маринус! Я нарушить завтрак, извините. Но инспектор в Гильдии срочно меня отправить узнать о военный песня на английский корабль. Англичане петь такой песня перед атака?