– Поздравьте консула с успехом, лейтенант. Мы весьма довольны.
Улыбочка Петера Фишера ясно говорит: «Еще бы не довольны…»
– Теперь спросите мистера Фишера о его встрече с градоправителем.
Фишер и Ховелл обмениваются несколькими репликами.
– Голландский язык, – замечает Катлип, обращаясь к Рену, – похож на визг спаривающихся свиней.
В иллюминатор бьются мошки, привлеченные ярким светом лампы.
Ховелл готов переводить.
– Перед тем как вернуться на фрегат, консул Фишер имел долгую беседу с главным советником градоправителя Сироямы, неким камергером Томинэ.
– А как насчет задушевных отношений с самим градоправителем? – спрашивает Рен.
– Консул Фишер говорит, что Сирояма, по сути, «высокопоставленный кастрат». Символическая фигура, а настоящая власть принадлежит этому камергеру.
«Если уж врет, так хоть врал бы последовательно», – раздражается Пенхалигон.
– По словам консула Фишера, – продолжает Ховелл, – этот влиятельный камергер весьма благосклонно воспринял наше предложение касательно договора о торговле. В Эдо недовольны ненадежностью Батавии как деловых партнеров. Камергер Томинэ был изумлен известием о распаде Голландской империи, а консул Фишер заронил в его душу семена сомнений.
Пенхалигон трогает пальцем шкатулку:
– Это – послание камергера?
Фишер понимает без перевода и обращается к Ховеллу.
– Он говорит, сэр, что это историческое письмо было продиктовано камергером Томинэ, одобрено градоправителем Сироямой и переведено на голландский язык переводчиком первого ранга. Он не видел самого письма, но уверен, что оно нас порадует.
Пенхалигон рассматривает шкатулку:
– Тонкая работа, но как эта штука открывается?
– Там должна быть потайная пружинка, сэр, – говорит Рен. – Позвольте?
Второй лейтенант минуту возится со шкатулкой, но безуспешно.
– Чертовы азиаты!
– Перед хорошим английским молотком она не устоит! – фыркает майор Катлип.
Рен протягивает шкатулку Ховеллу:
– Вскрывать восточные замки – ваш конек, лейтенант.
Ховелл сдвигает боковую стенку, и крышка выскальзывает из пазов. В шкатулке лежит лист пергамента, сложенный вдвое и запечатанный.
«Жизнь человеческая состоит из таких писем, – думает Пенхалигон. – Или обрывается из-за них».
Капитан отделяет печать ножом для разрезания бумаги и разворачивает листок.
Текст письма в самом деле на голландском.
– Я снова должен вас побеспокоить, лейтенант Ховелл.
– Конечно, сэр.
Ховелл зажигает от свечи вторую лампу.
– «Капитану английского корабля „Феб“. Градоправитель Сирояма сообщает „англичанцам“, что изменения…» Простите, сэр, грамматика у них доморощенная… «Изменения в законах о торговле с иностранцами не в компетенции городской управы Нагасаки. Это прерогатива сёгуна и его Совета старейшин в Эдо. Посему английскому капитану…» Тут написано «приказываем»!.. «Приказываем оставаться на якорной стоянке в течение шестидесяти дней, пока соответствующие инстанции в Эдо обсудят возможный договор с Великобританией».
За столом воцаряется враждебное молчание.
– Пигмеи желтопузые! – взрывается Рен. – Принимают нас за каких-нибудь гайдуков!
Фишер, почуяв, что что-то пошло не так, просит показать ему письмо.
Ховелл поднимает ладонь: «Подождите».
– Там дальше еще хуже, сэр. «Английскому капитану приказываем отправить на берег весь запас пороха…»
– Да мы лучше сдохнем к чертям, – орет Катлип, – чем отдадим им порох!
«Дурак я, дурак, – думает Пенхалигон. – Забыл, что в дипломатии никогда ничего не бывает просто».
Ховелл продолжает:
– «…Весь запас пороха и допустить на корабль инспекторов для проверки выполнения. Англичане не должны предпринимать попыток высадиться на берег». Это подчеркнуто, сэр. «Такая попытка без письменного разрешения градоправителя будет рассматриваться как начало военных действий. И последнее: предупреждаем английского капитана, что по законам сёгуна контрабандистов казнят путем распятия». Подпись – градоправитель Сирояма.
Пенхалигон трет глаза. Нога болит ужасно.
– Покажите нашему «консулу» плоды его великого хитроумия.
Петер Фишер читает письмо, не веря своим глазам, а потом, заикаясь, разражается визгливыми протестами.
– Капитан, Фишер уверяет, что камергер ни слова не говорил ни о шестидесяти днях, ни о порохе.
– Не сомневаюсь, – откликается капитан. – Фишеру сказали то, что было удобней.
Пенхалигон вскрывает конверт с письмом от доктора. Он ожидает увидеть еще один голландский текст, но письмо написано по-английски, аккуратным убористым почерком.
– Да у них талантливый лингвист имеется! «Капитану Королевского флота Пенхалигону. Сэр, я, Якоб де Зут, избранный сегодня президент Временной Республики Дэдзима…»
– Республика! – хмыкает Рен. – Эта кучка пакгаузов?
– «…имею честь сообщить, что мы, нижеподписавшиеся, отвергаем меморандум, написанный в Кью, не признаем вашего намерения беззаконно захватить голландские торговые интересы в Нагасаки, отказываемся от предложенной вами приманки в виде сотрудничества с Английской Ост-Индской компанией, требуем освобождения управляющего факторией ван Клефа, а также извещаем мистера Петера Фишера, что он отныне изгнан с нашей территории».
Четверо офицеров смотрят на бывшего консула Фишера. Тот с трудом сглатывает и просит перевести.
– Читаем дальше: «Как бы ни уверяли вас в обратном господа Сниткер, Фишер и иже с ними, японские власти рассматривают вчерашнее похищение как покушение на свой суверенитет. Подумайте о своей команде, без вины вовлеченной в государственные интриги, подумайте о их женах, родителях и детях. Можно понять, что капитан Королевского флота обязан выполнять приказы, но à l’impossible nul n’est tenu. Остаюсь ваш покорный слуга Якоб де Зут». Подписано всеми голландцами.
Снизу, из кают-компании, доносится разудалый хохот.
– Мистер Ховелл, объясните, пожалуйста, в двух словах суть дела мистеру Фишеру.
Пока Ховелл переводит письмо на голландский, майор Катлип раскуривает трубку.
– Почему этот Маринус скормил нашему пруссаку такую кучу ослиного навоза?
– Чтобы он сам разыграл из себя первостатейного осла, – вздыхает Пенхалигон.
– А что там за лягушачье кваканье в конце? – спрашивает Рен.
Тальбот покашливает.
– «Ни от кого нельзя требовать невозможного».
– Как я ненавижу, – говорит Рен, – таких, кто пукнет по-французски и ждет аплодисментов.
– А к чему этот балаган с «республикой»? – кривится Катлип.
– Для поднятия боевого духа. Сограждане-республиканцы сражаются лучше, чем трясущиеся от страха подчиненные. Этот де Зут не такой тупица, как его расписывал Фишер.
Пруссак тем временем обрушивает на Ховелла целую лавину возмущенных реплик.
– Он уверяет, капитан, что все состряпали де Зут и Маринус, а другие подписи подделали. Говорит, Герритсзон и Барт вообще писать не умеют.
– Потому они и поставили оттиск большого пальца! – Пенхалигон еле сдерживает сильнейшее желание швырнуть пресс-папье из китового зуба прямо в мучнисто-бледное, потное и отчаянное лицо Фишера. – Покажите ему, Ховелл! Покажите отпечатки пальца! Большого пальца, Фишер! Двух больших пальцев!
Снасти скрипят, матросы храпят, крысы грызут, лампы шипят. Пенхалигон сидит за складным столом в освещенной лампой деревянной утробе своей каюты, почесывает зудящее местечко между костяшками левой руки и слушает, как на палубе перекликаются двенадцать часовых:
– Три склянки, все спокойно.
«Нет, черт возьми, совсем не спокойно», – думает капитан. Два чистых листа бумаги дожидаются, когда на них напишут письма: одно – на Дэдзиму, мистеру – ни в коем случае не «президенту»! – Якобу де Зуту, другое – в Нагасаки, его августейшей светлости градоправителю Сирояме. Капитан в поисках вдохновения скребет в затылке, но на промокательную бумагу сыплются не слова, а только перхоть и вши.
«Отсрочку на шестьдесят дней, – он стряхивает мусор с бумажки в ламповое стекло, – еще можно как-то оправдать…»
Уэц опасается, что пересекать Китайское море в декабре – нелегкая задача.
«…Но отдать порох? За такое и под трибунал загреметь можно».
Здоровенный хрущ шевелит усиками в тени чернильницы.
Капитан смотрит на старика, отраженного в бритвенном зеркальце, и читает воображаемую статью где-нибудь на последних страницах лондонской «Таймс».
«Джон Пенхалигон, бывший капитан Его Величества фрегата „Феб“ вернулся из первой со времен царствования Иакова I британской экспедиции в Японию. Он не добился успеха ни в военном, ни в коммерческом, ни в дипломатическом отношении, а потому освобожден от занимаемого поста и отправлен в отставку без выплаты пенсии».
– Нет, тебя вербовщиком назначат, – грозится отражение. – Будешь воевать с возмущенными толпами в Бристоле и Ливерпуле. А на твое место слишком много Ховеллов и Ренов зубы точат…
«Будь проклят этот голландец, этот Якоб де Зут…» – думает англичанин.
Пенхалигон решает, что хрущ не имеет права на жизнь.
«…Будь проклято его сырами вскормленное здоровье, его владение моим языком».
Хрущ уворачивается от кулака хомо сапиенса и удирает.
В капитанских кишках начинается брожение, не терпящее отлагательств.
«Придется перетерпеть клыки, впившиеся в ногу, – понимает Пенхалигон, – или обосраться».
Он встает и плетется в нужник рядом с каютой. Боль в ноге нестерпимая…
…В темном закутке он расстегивает штаны и плюхается на сиденье.
«Нога моя скоро превратится в окаменевшую картофелину». Боль то ненадолго стихает, то снова нарастает.
Однако за время мучительного путешествия длиною в десять шагов в кишках все успокоилось.
«Хозяин фрегата, но не собственных потрохов», – философствует Пенхалигон.
В двадцати футах под ним небольшие волны плещут о корпус корабля.
Капитан напевает себе под нос песенку, специально для пребывания в нужнике: