Якоб видит, как английский капитан открывает рот и выкрикивает…
«Пли!»
Якоб зажмуривается, стискивая в руке Псалтирь.
Дождь совершает обряд крещения над каждой секундой, пока пушки наконец не выстреливают.
Громовое стаккато оглушает Якоба. Небо, качнувшись, кренится набок. Одна пушка запоздало выстрелила после других. Якоб не помнит, как бросился плашмя на деревянный настил, но приходит в себя он лежа ничком. Проверяет руки-ноги – пока еще все на месте. Костяшки пальцев ободраны и почему-то болит левое яичко, но в остальном Якоб невредим.
Все собаки Дэдзимы лают, и вороны словно с ума посходили.
Маринус опирается на поручень.
– Пакгауз номер шесть придется отстраивать заново; в Морской Стене позади Гильдии проделали большую дыру; комендант Косуги, вероятно… – (от Морской Стены доносится могучий вздох, а за ним грохот), – совершенно точно будет сегодня искать ночлег где-нибудь в другом месте, а я со страху описался. Наш доблестный флаг, как видите, не задело. Половина ядер пролетели у нас над головой… – Доктор смотрит в противоположную от моря сторону. – И наделали бед на берегу. Quid non mortalis pectora cogis, Auri sacra fames[27].
Ветер срывает с корабля дымовую вуаль.
Якоб встает, стараясь дышать ровно.
– Где Уильям Питт?
– Удрал. Одна Macaca fuscata умней, чем два Homo sapiens.
– Доктор, я не знал, что вы закаленный в боях ветеран.
Маринус шумно выдыхает.
– Ну как, артиллерийский огонь с близкого расстояния вбил в вашу голову хоть немного здравого смысла, или мы остаемся?
«Я не могу покинуть Дэдзиму, – понимает Якоб, – а умирать очень страшно».
– Значит, остаемся. – Маринус прищелкивает языком. – Сейчас будет небольшой перерыв, прежде чем британцы продолжат представление.
В храме Рюгадзи бьют час Лошади, как в любой обычный день.
У Сухопутных ворот несколько стражников рискуют выглянуть наружу.
Группа людей бежит от площади Эдо через Голландский мост.
Якоб вспоминает, как Орито усаживали в паланкин.
Он старается представить, как она борется за жизнь, и воссылает молитву без слов.
Футляр со свитком лежит у него в кармане.
«Если меня убьют, пусть свиток найдут и его прочтет кто-нибудь, облеченный властью»…
Китайские купцы на крыше машут руками.
Суета вокруг орудийных портов на «Фебе» обещает новый залп.
«Если я замолчу, – думает Якоб, – то разобьюсь вдребезги, как тарелка, которую с размаху бросили на пол».
– Доктор, я знаю, во что вы не верите. А во что верите?
– О, в метод Декарта, в сонаты Доменико Скарлатти, в лечебные свойства хины… На свете мало того, что заслуживает веры или неверия. Чем тщиться опровергнуть, лучше постараться сосуществовать…
Дождевые тучи переваливают через горную гряду. С полей шляпы Ари Гроте течет вода.
– Северная Европа – край холодного света и четких линий… – Якоб понимает, что городит чушь, но не может остановиться. – То же и протестантизм. Средиземноморье – мир неукротимого солнечного света и непроницаемой тени. То же и католицизм. А здесь… – Якоб широким жестом обводит остров. – Этот… непостижимый Восток… с его колоколами, с его драконами, с его миллионами… Здесь понятие переселения душ, понятие кармы, еретические у нас на родине, обретают… обретают… – Голландец громко чихает.
– Будьте здоровы! – Маринус умывает лицо дождевой водой. – Достоверность?
Якоб снова чихает.
– Я говорю какую-то бессмыслицу.
– Быть может, в бессмыслице как раз больше всего смысла.
Над скопищем крыш, взбирающихся по склону, из разбитого дома струйкой крови вытекает дым.
Якоб ищет глазами Дом глициний, но Нагасаки – настоящий лабиринт.
– Доктор, а те, кто верят в карму, считают ли, что некий… нечаянный грех может отозваться человеку не только в следующей, но и в этой жизни?
– Каким бы ни был ваш гипотетический грех, Домбуржец, – Маринус достает два яблока и одно протягивает Якобу, – едва ли он настолько страшен, чтобы считать наше нынешнее положение справедливой карой.
Доктор подносит яблоко ко рту…
На этот раз ударной волной сбивает с ног обоих.
Когда Якоб приходит в себя, оказывается, что он лежит свернувшись в клубочек, словно малыш под одеялом в комнате, где водятся привидения.
На землю все еще сыплются куски черепицы. «Яблоко потерял», – думает Якоб.
– Клянусь Христом, Магометом и Фу Си, – говорит Маринус. – Близко на этот раз.
«Два раза я выжил, – думает Якоб, – но беда всегда приходит трижды».
Голландцы встают, помогая друг другу, словно калеки.
Сухопутные ворота снесло, и ровные ряды стражников на площади Эдо перестали быть ровными. Два ядра прокатились по ним в разных местах. Как мраморные шарики по рядам деревянных солдатиков – Якоб вспоминает детскую игру.
Пять-шесть или семь настоящих солдат из плоти и крови корчатся на земле, крича от боли.
Люди мечутся с воплями, тут и там видны ярко-красные пятна.
«Это тоже плоды ваши принципов, президент де Зут», – глумится внутренний голос.
Матросы на «Фебе» уже перестали их дразнить.
– Посмотрите вниз!
Доктор показывает на крышу прямо под ними. Ядро пробило ее с одной стороны и вылетело с другой. Лестница, ведущая вниз, на площадь Флага, обрушилась до середины. Прямо у них на глазах крыша проваливается внутрь, в комнату верхнего этажа.
– Бедняга Фишер, – замечает Маринус. – Его новые друзья поломали все его игрушки. Слушайте, Домбуржец, вы продержались достаточно, и вашей чести не будет ущерба, если…
Раздается протяжный скрип, и лестница Дозорной башни рушится на землю.
– Что ж, – говорит Маринус, – можно, конечно, спрыгнуть в комнату Фишера… Наверное…
«Да чтоб мне провалиться, если сейчас побегу!»
Якоб наводит подзорную трубу на корабль и видит артиллеристов на шканцах.
– Доктор, каронады…
Он видит, как Пенхалигон направляет свою подзорную трубу на него.
«Будь ты проклят, смотри и учись! – думает Якоб. – Будешь знать голландских лавочников».
Похоже, какой-то английский офицер пытается урезонить капитана.
Тот не слушает. К жерлам самых смертоносных из всех корабельных пушек подносят бочонки.
– Картечь, доктор, – говорит Якоб. – Рискните лучше, прыгайте!
Он опускает подзорную трубу: толку нет смотреть дальше.
Маринус швыряет яблоком в «Феб».
– Cras Ingens Iterabimus Aequor[28].
Якоб представляет себе, как в них летит узкий конус железных обломков…
…пока достигнет Дозорной башни, станет футов сорок в ширину…
Острые железки вонзятся в одежду, в кожу, пробьют внутренности и выйдут наружу…
«Прекрати! – укоряет себя Якоб. – Нельзя, чтобы твои последние мысли были о смерти».
Он пытается проследить в обратную сторону извилистый путь, приведший к этой минуте…
Ворстенбос, Звардекроне, отец Анны, поцелуй Анны, Наполеон…
– Доктор, вы не против, если я прочитаю Двадцать третий псалом?
– Нет, если вы не против, чтобы я к вам присоединился, Якоб.
Они встают плечом к плечу, держась за скользкий от дождя поручень.
Сын пастора снимает шляпу Ари Гроте и обращается к Создателю:
– «Господь Пастырь мой, ничего не лишит Он меня».
Голос Маринуса – сдержанная виолончель, голос Якоба срывается и дрожит.
– «На нивах обильных поселил Он меня; душу мою обратил к добру…»
Закрыв глаза, Якоб воображает дядюшкину церковь.
– «…Наставил меня на стези правды во славу имени Своего».
Рядом – Гертье. Вот бы познакомить их с Орито…
– «Если и пойду я во мраке, грозящем смертью…»
…И свиток все еще у Якоба, и «прости меня, прости, прости…»
– «Не убоюсь зла, ибо Ты со мной. Жезл Твой и посох Твой…»
Якоб ждет взрыва и разрывающего тело удара.
– «…Были поддержкою мне. Сотворил Ты мне трапезу…»
Якоб ждет взрыва и раздирающего тело удара.
– «…пред лицом гонителей моих; помазал елеем главу мою…»
Голос Маринуса умолк – должно быть, его подвела память.
– «…И чаша Твоя напояет меня, и милость Твоя да сопутствует мне…»
Маринус сотрясается от тихого смеха.
Якоб открывает глаза и видит, что «Феб» поворачивает прочь.
Паруса обвисают и опять вздуваются, ловя влажный ветер…
Якобу не спится в кровати управляющего ван Клефа. По вечной своей привычке составлять списки он мысленно составляет список причин, отчего не может сомкнуть глаз. Во-первых, блохи в кровати управляющего ван Клефа; во-вторых, праздничный напиток Барта под названием «Дэдзимский джин», названный так потому, что пахнет чем угодно, только не джином; в-третьих, устрицы, которых прислал градоправитель Сирояма; в-четвертых, представленный Коном Туми убийственный перечень ущерба, нанесенного имуществу Дэдзимы; в-пятых, назначенные на завтра встречи с Сироямой и чиновниками городской управы; и в-шестых, мысленная учетная запись о событии, которое история назовет Инцидент с «Фебом», и подведение итогов этого события. В графе «прибыль» – англичанам не удалось выманить ни черешка гвоздики у голландцев и ни крупинки камфоры у японцев. Еще два или три поколения об англо-японском договоре и помыслить будет невозможно. В графе «убытки»: на фактории остались всего восемь европейцев и горстка рабов, это настолько мало, что не назвать даже «костяком», и если до следующего лета не придет корабль – а он придет едва ли, если Ява в руках британцев и Объединенная Ост-Индская компания прекратила свое существование, – то придется брать займы у японцев, чтобы покрыть текущие расходы. Обрадуются ли японцы «давнему союзнику», когда он явится с протянутой рукой, особенно если будут считать, что голландцы отчасти виноваты в нападении «Феба»? Переводчик Хори принес известия о потерях в городе: шестеро солдат убиты на площади Эдо и еще шесть ранены; несколько горожан погибли при пожаре, когда ядро попало в кухню в округе Синмати. Переводчик намекнул, что политические последствия еще более значительны.