«Никогда не слышал о двадцатишестилетнем управляющем факторией…»
Якоб мечется в кровати, ворочаясь с боку на бок.
«…и о фактории, на которую сыпалось бы столько происшествий, как на Дэдзиму».
Он скучает по Высокому дому, но управляющий должен спать поблизости от сундуков с казной.
На следующее утро Якоба встречают у городской управы переводчик Гото и камергер Томинэ. Томинэ извиняется за то, что просит Якоба перед встречей с градоправителем выполнить неприятную процедуру: накануне вечером возле скалы Папенбург рыбаки выловили тело иностранного матроса. Мог бы управляющий де Зут осмотреть труп и сказать, не с «Феба» ли он?
Якоб не боится трупов. Он всегда помогал дяде на похоронах.
Камергер ведет его через внутренний двор к пустующему амбару.
Он произносит незнакомое Якобу слово; Гото поясняет:
– Место, где ждать мертвый труп.
«Морг», – понимает Якоб.
Гото просит Якоба научить его этому слову.
У входа стоит пожилой буддийский монах с ведром воды.
– Чтобы очистить, – объясняет Гото, – когда уходить… из морг.
В помещении одно маленькое окошко и пахнет смертью.
На носилках лежит молодой матрос-метис с тонкой косицей.
На нем только холщовые матросские брюки и татуировка в виде ящерицы.
От окна через открытую дверь тянет сквозняком.
Он шевелит волосы мертвеца, подчеркивая неподвижность тела.
При жизни эта серая кожа, наверное, отливала золотом.
– Какие вещи при нем нашли? – спрашивает Якоб по-японски.
Камергер снимает с полки поднос. На подносе лежит британский фартинг.
На лицевой стороне монеты надпись «GEORGIVS III REX»[29], на обратной – аллегорическое изображение Британии.
– Никаких сомнений, – говорит Якоб, – это был матрос с «Феба».
– Са[30], – откликается Томинэ. – Но англичанин ли он?
«На этот вопрос могут ответить только его матушка и Создатель», – думает Якоб, а вслух отвечает, обращаясь к Гото:
– Пожалуйста, скажите Томинэ-сама, что отец этого матроса, вероятно, был европейцем, а мать, скорее всего, негритянка. Я так предполагаю.
Камергер все еще не удовлетворен ответом.
– Но он англичанин?
Якоб переглядывается с Гото: от переводчиков часто хотят получить не только ответ, но и средства к его пониманию.
– Если бы у меня родился сын от японки, – спрашивает Якоб, – он был бы голландцем или японцем?
Томинэ невольно морщится от такого бестактного вопроса.
– Наполовину.
Якоб молча указывает на труп: «Вот так и он».
– Все же, – настаивает камергер, – что говорит управляющий де Зут: он англичанин?
Утреннюю тишину тревожит воркование голубей под карнизом.
Якобу страшно не хватает Огавы. Он спрашивает Гото по-голландски:
– Чего я не понимаю?
– Если иностранец – англичанин, – отвечает переводчик, – тело бросят в канава.
«Спасибо!» – думает Якоб.
– А иначе – похоронят на кладбище для иностранцев?
Умница Гото кивает:
– Управляющий де Зут говорить верно.
– Господин камергер! – Якоб обращается прямо к Томинэ. – Этот юноша – не англичанин. У него слишком темная кожа. Пусть его похоронят… – «По-христиански». – На кладбище на горе Инаса. Пожалуйста, положите с ним в могилу эту монету.
На середине коридора, ведущего к залу Последней хризантемы, имеется всегда пустой дворик, где у маленького пруда растет клен. Якоба и Гото просят подождать на веранде, пока камергер Томинэ переговорит с градоправителем.
Красные листья проплывают над чуть смазанным солнцем, пойманным в темной воде.
– Поздравляю с повышением, управляющий де Зут, – произносит по-голландски чей-то голос.
«Никуда от него не деться». Якоб поворачивается лицом к убийце Огавы и тюремщику Орито.
– С добрым утром, господин настоятель, – отвечает он по-голландски, чувствуя, как давит на ребра футляр кизилового дерева. Наверняка со стороны заметен выпирающий на левом боку валик.
Эномото говорит переводчику:
– Вам интересно будет полюбоваться картинами в приемной.
– Господин настоятель, – Гото кланяется, – правила Гильдии переводчиков не позволяют…
– Вы забываете, кто я. Я прощаю только один раз.
Гото смотрит на Якоба. Якоб кивает, стараясь повернуться вполоборота, чтобы скрыть свиток.
Один из безмолвных слуг Эномото уходит вместе с переводчиком, другой остается неподалеку.
– Голландский управляющий был отважен против военный корабль. – Эномото решил попрактиковаться в голландском. – Новость уже идет по всей Японии.
Якоб ни о чем не может думать, кроме двенадцати догматов ордена горы Сирануи. «Разве их лживость не становится явной, когда кто-нибудь из ордена умирает? Неужели это не доказывает, что ваша Богиня – всего лишь безжизненная деревяшка, а страдания сестер и убитые дети – все это напрасно?»
Эномото хмурится, словно прислушиваясь к отдаленному голосу.
– Когда впервые я увидеть вас в Зале шестидесяти циновок, я подумать…
Белая бабочка медленно пролетает у самого лица Якоба.
– Я подумать: как странно, он чужеземец, но есть сродство. Вы знать?
– Я помню тот день, – подтверждает Якоб, – но я никакого сродства не почувствовал.
Эномото улыбается, словно взрослый на невинную ложь ребенка.
– Когда господин Гроте сказать: «Де Зут продает ртуть», – я подумать: вот оно, сродство!
С пламенеющего осенними листьями дерева смотрит птица с черной головой.
– Итак, я купить ртуть, но все еще я думать: сродство все еще есть. Странно.
Якоба преследует вопрос: как сильно мучился Огава Удзаэмон перед смертью?
– Потом я слышать: «Господин де Зут делать предложений Аибагаве Орито», и я думать: о-о-о-о-о!
Якоб не может скрыть потрясения. Эномото знал? Медленно, очень медленно вращаются листья на воде.
– Откуда вы…
И сразу мысль: «Теперь я еще и подтвердил».
– Хандзабуро вид очень глупый. Поэтому очень хороший шпион…
Тяжкий груз давит Якобу на плечи. Ноет спина.
Ему представляется: вот Хандзабуро вырывает страницу из альбома с набросками портретов Орито…
…«И этот листок, – думает Якоб, – прошел через целую вереницу похотливых глаз».
– Что вы делаете с сестрами в этом вашем монастыре? Зачем вам… – Якоб одергивает себя. Нельзя показывать, что ему известно то, что знал послушник Дзирицу. – Зачем вы ее похитили, ведь такой человек, как вы, может выбрать кого угодно?
– Она и я, тоже сродство. Вы, я, она. Приятный треугольник…
«Есть еще четвертый угол, – думает Якоб. – И зовут его Огава Удзаэмон».
– …Сейчас она вполне довольна своей жизнью. – Эномото говорит по-японски. – В Нагасаки у нее была серьезная работа, но на горе Сирануи ее миссия важнее. Она служит княжеству Кёга. Она служит Богине. Она служит моему Ордену. – Господин настоятель жалостливо улыбается бессилию Якоба. – И теперь я понимаю. Сродство – не ртуть. Сродство было – Орито.
Белая бабочка пролетает у самого лица Эномото.
Рука настоятеля описывает над нею круг…
…И бабочка падает, безжизненная, как обрывок бумаги, в темный пруд.
Камергер Томинэ, увидев голландца с настоятелем, останавливается в отдалении.
– Наше сродство закончилось, управляющий де Зут. Наслаждайтесь долгой, долгой жизнью.
Бумажные ширмы заслоняют прекрасный вид Нагасаки, создавая в зале Последней хризантемы печальное настроение – словно тихая часовня посреди оживленной улицы, там, на родине, думает Якоб. Розово-оранжевые цветы в вазе кажутся блеклыми и неживыми. Якоб и Гото сидят на пятках перед градоправителем, на зеленой, как мох, циновке. «За два дня он постарел на пять лет», – думает Якоб.
– Весьма учтиво со стороны голландского управляющего выбрать время для визита, когда он… так занят.
– Несомненно, досточтимый градоправитель занят не меньше.
Голландец просит Гото в самых церемонных выражениях поблагодарить градоправителя за поддержку во время недавнего кризиса.
Гото достойно выполняет задачу. Якоб обогащает свой лексикон японским эквивалентом слова «кризис».
– Иностранные корабли, – отвечает градоправитель, – заходили в наши воды и прежде. Рано или поздно начинали говорить их пушки. «Феб» для нас был пророком и учителем, и в следующий раз, – он резко втягивает воздух, – слуги сёгуна будут подготовлены лучше. Ваш понтонный мост я внес в свой отчет, который направлю в Эдо. Но на этот раз меня спасла не милость удачи.
Крахмальный воротничок натирает Якобу шею.
– Я наблюдал за вами, – говорит градоправитель, – вчера, на Дозорной башне.
– Спасибо за… – Якоб не знает, как реагировать. – За вашу заботу.
– Я думал о Фаэтоне, в которого мечут громы и молнии.
– К счастью, англичане целятся не так метко, как Зевс.
Сирояма открывает и снова складывает веер.
– Вам было страшно?
– Хотел бы я ответить «нет», но если честно… Я испугался, как никогда в жизни.
– Однако вы остались на посту, хотя могли убежать.
«После второго залпа просто пути вниз не было», – думает Якоб.
– Мой дядюшка, который меня вырастил, всегда ругал меня за… – Он просит Гото перевести слово «упрямство».
Снаружи дома ветер шелестит листьями бамбука. Древний и печальный звук.
Взгляд Сироямы задерживается на выпуклости свитка под камзолом Якоба…
…А вслух градоправитель говорит:
– В своем отчете для Эдо я должен прояснить один вопрос.
– Я отвечу, если только смогу, ваше превосходительство.
– Почему англичане ушли, не уничтожив Дэдзиму?
– Эта загадка и меня мучила всю ночь, ваше превосходительство.
– Вы, наверное, видели, как заряжали пушки на шканцах.
Якоб просит Гото объяснить, что пушки предназначены для того, чтобы пробивать дыры в кораблях и стенах, а каронады – проделывать много мелких дырок сразу во многих людях.