— Тут не семь лет невезения, господин де 3., а все семь сотен?
Якоб не заметил прихода Ари Грота.
— Думаю, никого не удивит, знач, если парень собьется со счета и парочка целых зеркал из‑за этого «разобьется», только за счет ошибки…
— Это что, можно сказать, неприкрытое приглашение, — Якоб зевает, — совершить подлог?
— Пусть дикие псы сначала сожрут мою голову! Я, знач, тут встречу для нас устроил. Ты, — Грот смотрит на Be, — можешь исчезнуть: сейчас придет один господин, так его воротит от твоей говняно — коричневой шкуры.
— Be никуда не идет, — отвечает Якоб. — И кто этот «господин»?
Грот что‑то слышит и поворачивается на доносящиеся звуки.
— Ох, клянусь кровью, они раньше, — он указывает на стену ящиков и приказывает Be:
— Прячься за ними! А вы, господин де 3., оставьте ваши сантименты о нашем бедном цветном брате, потому что на кону горы, горы и горы денег.
Юноша — раб смотрит на Якоба: тот, соглашаясь, кивает. Be повинуется.
— Я здесь, знач, посредник между вами и…
В дверях появляются переводчик Ионекизу и полицейский Косуги.
Не обращая внимания на Якоба, они предлагают кому‑то зайти.
Сначала появляются четверо молодых, стройных, сурового вида охранников.
Затем входит их хозяин: мужчина постарше, походка нетороплива, он словно рассекает воду.
На нем плащ небесно-голубого цвета, голова выбрита, из‑за пояса торчит рукоять меча.
Из всех присутствующих на складе только у него лицо не блестит от пота.
«Откуда, из какого сна, — гадает Якоб, — я помню его лицо?»
— Владыка-настоятель Эномото из феода Киога, — представляет величавого незнакомца Грот. — Мой компаньон, господин де Зут.
Якоб кланяется: губы настоятеля кривятся в полуулыбке узнавания.
Он обращается к Ионекизу требовательным, непререкаемым голосом.
— Настоятель, — переводит Ионекизу, — говорит, он верил, что вы с ним чем‑то близки, схожи, — понял это с первого раза, когда увидел вас в магистратуре. Сегодня он знает, что прав.
Настоятель Эномото просит Ионекизу научить его голландскому слову «сходство».
Теперь Якоб узнает гостя: человек, сидевший рядом с магистратом Широямой в Зале шестидесяти циновок.
Ионекизу произносит по требованию настоятеля три раза фамилию Якоба.
— Да — зу‑то, — эхом повторяет настоятель. — Я говорю правильно?
— Ваше преосвященство, — отвечает Якоб, — произносит мою фамилию очень хорошо.
— Настоятель, — добавляет Ионекизу, — перевел Антуана Лавуазье на японский.
Якоб поражен:
— Может, ваше преосвященство знакомы с доктором Маринусом?
Ионекизу переводит ответ настоятеля: «Настоятель часто встречается с доктором Маринусом в академии Ширандо. Он очень уважает голландского ученого, говорит он. Но у настоятеля есть много обязанностей, поэтому он не может посвятить всего себя одной лишь химии».
Якоб осознает, какой властью должен обладать этот гость, чтобы запросто появиться на Дэдзиме в тот день, когда все перевернуто землетрясением, и беседовать с иностранцами не под присмотром толпы соглядатаев и стражников сегуната. Эномото проводит большим пальцем вдоль ящиков, словно освящая их содержимое. Он замечает спящего Ханзабуро и делает над его головой какие‑то пассы, словно тот стоит перед ним, преклонив колени. Ханзабуро что‑то сонно бормочет, просыпается, видит настоятеля, испуганно ахает и скатывается на пол. Выбегает за дверь со скоростью жабы, преследуемой водяной змеей.
— Молодые люди, — Эномото говорит на голландском, — спешат, спешат, спешат…
Свет снаружи, пройдя щель между створками ворот, меркнет.
Настоятель берет неразбитое зеркало.
— Это ртуть?
— Оксид серебра, ваше преосвященство, — отвечает Якоб. — Итальянского производства.
— Серебро более правдиво, — отмечает настоятель, — чем медные зеркала в Японии. Но правду легко разбить. — Он наклоняет зеркало так, чтобы увидеть отражение Якоба, и задает вопрос Ионекизу на японском. Ионекизу переводит: «Его преосвященство спрашивает, правда ли, что в Голландии тоже верят, что у живых мертвецов нет отражения?»
Якоб вспоминает, что его бабушка говорила то же самое.
— Старые женщины верят в это, да.
Настоятель понимает речь Якоба и доволен его ответом.
— На мысе Доброй Надежды есть племя, — Якоб решается поделиться своими знаниями, — которое называется басуто, и они верят, что крокодил может убить человека, проглотив его отражение на воде. В другом племени, зулу, избегают подходить к темным прудам, чтобы призрак не поймал отражение и не отнял бы душу у того, кто решил посмотреться в пруд.
Ионекизу в точности переводит и передает ответ Эномото.
— Настоятель говорит: идея прекрасная, и желает знать, верит ли господин де Зут в душу?
— Сомневаться в наличии души, — говорит Якоб, — для меня более чем странно.
Эномото спрашивает: «Верит ли господин де Зут, что у человека можно забрать душу?»
— Привидению или крокодилу такое не под силу, но дьявол может.
«Ха» Эномото означает его удивление тем, что и он, и иностранец могут верить в одно и то же.
Якоб отступает на шаг, чтобы более не отражаться в зеркале.
— Ваше преосвященство, ваш голландский превосходен.
— На слух я понимаю не все, и рад, — Эномото поворачивается, — что есть переводчики. Когда‑то я говорю… говорил… на испанском, но теперь это знание утеряно.
— Минуло два столетия, — замечает Якоб, — с тех пор, как испанцы пришли в Японию.
— Время… — Эномото не спеша поднимает крышку одного из ящиков: Ионекизу тревожно вскрикивает.
Свернутая клубком, словно маленький кнут, на дне лежит змея хабу. Она рассерженно поднимает голову…
…два ее клыка блестят белизной, голова отклоняется назад, готовясь к броску.
Два охранника настоятеля бросаются к ней, обнажив мечи…
…но Эномото делает странное движение кистью руки, словно что‑то сдавливает.
— Не дайте ей укусить его! — кричит Грот. — Он еще не заплатил…
Но хабу не атакует руку настоятеля: шея змеи обмякает, и она падает на дно коробки. Ее челюсти застыли в широком оскале.
Рот Якоба тоже широко раскрыт. Клерк смотрит на испуганного Грота.
— Ваше преосвященство, вы… заколдовали змею? Она… она спит?
— Змея мертва, — Эномото приказывает охранникам вынести ее наружу.
«Как он это сделал?» — гадает изумленный Якоб, пытаясь понять, что это за трюк.
— Но…
Настоятель не сводит глаз с потрясенного голландца и обращается к Ионекизу.
— Владыка-настоятель говорит, — начинает Ионекизу, — что это «не трюк и не магия». Он говорит: «Это китайская философия, и ученые европейцы слишком умные, чтобы ее понять». Он говорит… извините, очень трудно. Он говорит: «Вся жизнь есть жизнь, потому что обладает силой ки».
— Силой ключа?[31] — Ари Грот показывает движение ключа, отпирающего замок. — И как это понимать?
Ионекизу отрицательно качает головой.
— Не ключа — ки. Ки. Владыка-настоятель объясняет, что его учение, его Орден, объясняет, как… какое слово? Как использовать силу ки, чтобы лечить болезни et cetera[32].
— Как я понимаю, господину Змею, — бормочет Грот, — досталось что‑то из et cetera.
Принимая во внимание статус настоятеля, Якоб решает, что необходимо извиниться.
— Господин Ионекизу, пожалуйста, скажите его преосвященству: я очень сожалею о том, что змея угрожала его жизни в голландском складе.
Ионекизу переводит; Эномото качает головой.
— Укус неприятный, но не очень ядовитый.
— …и скажите, — продолжает Якоб, — что все, виденное здесь, останется со мной до конца моей жизни.
Эномото отвечает неопределенным: «Хм-м-м-м».
— В следующей жизни, — говорит настоятель Якобу, — родитесь в Японии, приходите в храм, и… простите, голландский труден, — он адресует Ионекизу несколько длинных предложений на их родном языке. Тот переводит:
— Настоятель говорит, господин де Зут не должен думать, что у него столько же власти, как у владыки провинции Сацума. Феод Киога — это всего двадцать миль в ширину, двадцать миль в длину, очень много гор и только два города — Исахая и Кашима, и селения по дороге к морю Ариаке. Но, — добавляет Ионекизу, скорее всего, по собственной инициативе, — владение феодом дает владыке — настоятелю более высокий ранг: в Эдо он может встречаться с сегуном, а в Мияко — с императором. Храм владыки — настоятеля стоит высоко на горе Ширануи. Он говорит: «Весной и осенью там очень красиво, зимой немного холодно, но летом прохладно». Настоятель говорит: «Можно дышать и не стареть». Настоятель говорит: «У меня две жизни. В высоком мире, на горе Ширануи — это мир духов, молитвы и ки. И в нижнем — это люди, и политики, и ученые… и импорт лекарств, и деньги».
— Ох, чтоб тебя, наконец, — бормочет Ари Грот, — господин де 3., наш выход.
Якоб неуверенно смотрит на Грота, на настоятеля и снова на повара.
— Возникает, — вздыхает Грот, — тема, знач, сделки.
Одними губами он произносит: «Ртуть».
Якоб, к счастью, понимает.
— Простите мою прямоту, ваше преосвященство, — он обращается к Эномото, поглядывая на Ионекизу, — но, возможно, сегодня мы можем оказать вам какую‑то услугу?
Ионекизу переводит.
Короткий взгляд на Якоба, и Эномото снова вопросительно смотрит на Грота.
— Факты, господин де 3., таковы: настоятель Эномото желает приобрести, знач, все наши восемь ящиков ртутного порошка и готов заплатить сто шесть кобанов за ящик.
Первая мысль Якоба: «Наш порошок?» Вторая: «Сто шесть?»
Третья — число: «Восемьсот сорок восемь кобанов».
— В два раза дороже, — напоминает ему Грот, — чем аптекарь в Осаке.
Восемьсот сорок восемь кобанов — огромное состояние, почти половина нужной ему суммы.
«Подожди, подожди, подожди, — думает Якоб. — Почему такая высокая цена?»
— Господин де Зут, знач, счастлив, — Грот убеждает Эномото. — Даже не может говорить.