Мажордом магистрата кивает, словно никакого другого решения не ожидалось.
Поклон Кобаяши мрачен и насмешлив.
«Директор Унико Ворстенбос, — пишет Якоб, — принял это предложение…»
— Но губернатор ван Оверстратен, — грозится директор, — не будет отступать дважды.
«…но предупредил переводчиков, — добавляет перо клерка, — что согласие временное».
— Мы должны удвоить наши усилия, чтобы Компания, наконец, получила какую‑то компенсацию за огромный риск и нарастающие расходы на содержание этой фактории. На сегодня разрешите объявить перерыв.
— Один момент, господин директор, пожалуйста, — говорит Кобаяши. — Еще хорошие новости.
Якоб чувствует, как нечто зловещее вползает в зал.
Ворстенбос откидывается на спинку кресла.
— О-о?
— Я долго увещеваю магистратуру об украденном чайнике. Я говорю: «Если мы не найдем чайник, огромное бесчестье падет на наш народ». Тогда мажордом посылает много… — он просит помощи у Ивасе, — …да, полицейских, много полицейских, чтобы найти чайник. Сегодня в Гильдии, когда я заканчиваю… — Кобаяши показывает на перевод послания сегуна… — посыльный прибывает из магистратуры. Нефритовый чайник императора Чжу Юцзяня найден.
— О-о? Хорошо. Какое… — Ворстенбос ищет подвох. — В каком состоянии?
— Прекрасное состояние. Два вора признались в преступлении.
— Один вор, — продолжает Ивасе, — делает ящик в паланкине полицейского Косуги. Другой вор кладет чайник в ящик в паланкине, и так его проносят через Сухопутные ворота.
— Как, — спрашивает ван Клиф, — поймали этих воров?
— Я советую, — рассказывает Кобаяши, пока Ивасе объясняет мажордому происходящее. — Магистрат Широяма предлагает награду, чтобы воров выдали. Мой план работал. Чайник будет доставлен сегодня позже. Еще лучше новость: магистрат разрешает наказать воров на Флаговой площади.
— Здесь? — Радость Ворстенбоса улетучивается. — На Дэдзиме? Когда?
— Перед уходом «Шенандоа», — отвечает Ивасе, — после утренней переклички.
Улыбка Кобаяши, как у святого.
— Так что все голландцы увидят свершение японского правосудия.
Тень смелой крысы пробегает по панели из промасленной бумаги.
«Вы же требовали крови, — как бы напоминает Кобаяши, — за ваш драгоценный чайник…»
На «Шенандоа» бьют склянки.
«…так хватит ли у вас мужества, — любопытствует переводчик, — принять его назад?»
Стук молотков на крыше склада «Лилия» обрывается.
— Превосходно, — говорит Ворстенбос. — Передайте мою благодарность магистрату Широяме.
На складе «Колючка» Якоб окунает перо в чернильницу и пишет на пока еще пустой странице заглавие: «Правдивое и полное расследование злоупотреблений в торговой фактории на Дэдзиме при директорах Гейсберте Хеммее и Даниэле Сниткере, включая исправления в гроссбухах, представленных вышеназванными директорами». На мгновение он решает добавить свое имя, но дерзкая идея покидает его. Как начальник, Ворстенбос имеет все права на представление его работы под своей фамилией. «И возможно, — думает Якоб, — так будет спокойнее». Каждый советник в Батавии, чей незаконный доход раскрыт в «Расследовании» Якоба, может одним росчерком пера оборвать будущую карьеру клерка. Якоб накрывает страницу промокательной бумагой и ровно прижимает ее.
«Закончено», — устало думает клерк.
Красноносый Ханзабуро чихает и вытирает сопли зажатой в кулаке соломой.
Голубь курлычет на высоком подоконнике.
Пронзительный голос Оувеханда стремительно разносится по переулку Костей.
Верили местные в близкую эвакуацию Дэдзимы или нет, утренняя новость разбудила остров от летаргии. Медь — много сотен ящиков — обещано подвезти в течение четырех дней. Капитан Лейси хочет загрузить ее в трюмы «Шенандоа» за шесть и покинуть Нагасаки на следующий день — все в течение недели. Ближе к зиме Китайское море бурное, а волны высотой не уступают горам. Вопросы, которые Ворстенбос старательно обходил все лето, более не могут оставаться без ответов. Получат ли сотрудники жалкие официальные квоты для перевозки на «Шенандоа» личных товаров или все пойдет, как при предшественниках Ворстенбоса? Все торговые сделки с купцами проводятся с невиданной быстротой. Петер Фишер или Якоб де Зут будет следующим старшим клерком с повышенным жалованьем и контролем над транспортными операциями? «Использует ли Ворстенбос мое «Расследование», — размышляет Якоб, укладывая отчет в папку, — чтобы обвинить только Даниэля Сниткера, или будут сняты и другие скальпы?» У злоумышленников, занимающихся контрабандой со складов Батавии, есть высокие покровители в совете Компании, но в отчете Якоба достаточно доказательств для заинтересованного в реформах генерал-губернатора, чтобы заткнуть им рты.
Подчиняясь непонятной прихоти, Якоб забирается на гору ящиков.
Ханзабуро удивляется: «Хэ?» — и вновь чихает.
С насеста Уильяма Питта Якоб видит огненные листья кленов на серых горах.
Орито не приходила вчера на занятия в больнице…
Огава не появлялся на Дэдзиме после тайфуна.
«Из‑за одного скромного подарка, — убеждает себя Якоб, — ей не запретят…»
Якоб закрывает ставни, спускается вниз, берет папку, отправляет Ханзабуро в переулок Костей и запирает на замок складские ворота.
Якоб подходит к Перекрестку и видит Илатту, идущего навстречу со стороны Короткой улицы. Илатту поддерживает сухощавого молодого человека, одетого в просторные штаны ремесленника, завязанные на лодыжках, и подбитый жилет, а на голове у него — старомодная европейская шляпа. Якоб замечает запавшие глаза, бледную кожу и летаргическую походку молодого человека и думает: «Чахотка». Илатту приветствует Якоба, желает ему доброго дня, но не представляет своего спутника, который, как теперь становится понятно клерку, не японец, а европеец с каштановыми волосами и круглыми глазами. Гость не замечает его и, миновав Перекресток, продолжает идти по Длинной улице к больнице.
Ветер бросает в лицо капли дождя.
— Средь жизни мы смертные, да — а?
Ханзабуро подпрыгивает от неожиданности, а Якоб роняет папку.
— Прошу прощения, если напугал, господин де 3.,
— Ари Грот совсем не похож на извиняющегося.
Рядом с Гротом — Пиет Баерт с объемистым мешком на плече.
— Не беда, господин Грот, — Якоб поднимает папку. — Переживем.
— Дольше того бедняги, — Баерт мотает головой в сторону больного.
Словно услышав, волочащий ноги молодой человек разражается характерным кашлем.
Случайный инспектор подзывает Ханзабуро к себе.
Якоб наблюдает, как наклоняется и кашляет европеец.
— Кто он?
Грот сплевывает.
— Шунсуке Тунберг, а интересно ж, чей он, да — а? Его папаша, слышал я, Карл Тунберг из Швеции, который лет двадцать тому назад проработал здесь несколько сезонов костоправом. Как и доктор М., тож был образованный кент и все ботаникой, знач, занимался, но, вишь, не только семена собирал.
Трехногий пес слизывает плевок лысеющего повара.
— Господин Тунберг не оставил ничего своему сыну?
— Может — да, может — нет, — Грот всасывает воздух сквозь сжатые зубы, — за этим же следить надо, а до Швеции как до Сатурна. Компания жалеет детей своих сотрудников, рожденных вне брака, но без разрешения им из Нагасаки никуда не дозволено, и за магистратом последнее слово: где им жить или жениться, и все такое. У девушек еще есть шанс, пока они молоды. «Кораллы Маруямы» — так называют их свахи. Парням хуже: Тунберг — младший золотых рыбок разводит, я слышал, но скоро червей будет разводить, это точно.
Маринус и пожилой японский ученый идут со стороны больницы.
Якоб узнает доктора Маено, которого видел в Гильдии.
Кашель Шунсуке Тунберга постепенно затухает.
«Я должен был помочь», — думает Якоб.
— Этот бедняга говорит на голландском?
— He — а. Был совсем крохой, когда папаша уплыл.
— А что с его матерью? Куртизанка, я полагаю.
— Давно умерла. Прощения просим, господин де 3., но три дюжины куриц для «Шенандоа» ждут нас на таможне, а то в прошлый год — половина чуть не дохлых, половина точно дохлых было, и еще три с голубями там оказалось, провиантмейстер назвал их «редкими японскими наседками».
— Червей разводить! — Баерт начинает хохотать. — Только сейчас и дошло, Грот!
Что‑то в мешке Баерта колышется, и Грот торопится с уходом.
— Мы, знач, пошли, шлеп — шлеп…
Они спешат по Длинной улице.
Якоб наблюдает, как Шунсуке Тунберга доводят до больницы.
Птицы летают под низком небом. Осень уходит.
На лестнице, ведущей в резиденцию директора, Якоб встречает Огаву Мимасаку, отца Огавы Узаемона, спускающегося вниз.
Якоб уступает дорогу: «Добрый день, переводчик Огава».
Руки старика спрятаны в рукавах.
— Клерк де Зут.
— Я не видел молодого господина Огаву… должно быть, четыре дня.
Лицо Огавы Мимасаку более надменно и более строго, чем у сына.
Около уха темное, чернильного цвета пятно.
— Мой сын, — отвечает Огава Мимасаку, — сейчас очень занят в другом месте, не на Дэдзиме.
— Вы не знаете, когда он вернется в Гильдию?
— Нет, я не знаю, — тон подчеркнуто недружелюбный.
«Вы узнали о просьбе, — размышляет Якоб, — с которой я обратился к вашему сыну?»
Из Дома таможни доносится кудахтанье разгневанных куриц.
«Неосторожно брошенный камень, — боится он, — может иногда вызвать лавину».
— Я волновался, может он заболел…
Слуги Огавы Мимасаку смотрят на голландца с нескрываемым осуждением.
— Он в порядке, — отвечает пожилой человек. — Я скажу ему о вашей озабоченности. Доброго вам дня.
— Вы нашли меня, — Ворстенбос разглядывает разбухшую тростниковую жабу в одном из стеклянных сосудов коллекции, — наслаждающимся приватной беседой с переводчиком Кобаяши.
Якоб оглядывается и только тут понимает, что директор говорит про жабу. «Этим утром мое чувство юмора еще не проснулось».
— Неужели это… — Ворстенбос смотрит на папку Якоба, — ваш отчет?