…из‑под грудины, пинок, слева — еще одно шевеление.
— Есть шанс, — Орито решает сказать Яиои, — что ты носишь двойню.
У Яиои достаточно знаний, чтобы знать, что это опасно.
— Ты точно знаешь?
— Почти наверняка, и этим объясняется столь продолжительная рвота.
— Сестра Хацуне родила двойню при ее втором Даре. Одними родами поднялась на два ранга. Если Богиня облагодетельствовала меня двойней…
— Что может этот кусок дерева, — взрывается Орито, — знать о человеческой боли?
— Пожалуйста, сестра! — испуганно просит Яиои. — Ты же не стала бы оскорблять свою мать!
Нутро Орито сводит судорогой, невозможно вдохнуть.
— Видишь, сестра? Она может слышать. Скажи, что просишь прощения, сестра, и она остановит боль.
«Чем больше «Утешения» примет мое тело, — знает Орито, — тем больше оно его захочет».
Она берет вонючее ведро Яиои и несет вокруг Дома к тележке с пищевыми отходами.
Вороны сидят на коньке крыши, разглядывая узницу.
«Из всех женщин, которых вы могли взять, — спросила бы она Эномото, — зачем лишать меня моей жизни?»
Но за пятьдесят прошедших дней настоятель Ширануи ни разу не появился в храме.
— В свое время, — отвечает настоятельница Изу на все ее вопросы и мольбы, — в свое время.
На кухне сестра Асагао помешивает суп над пыхтящим огнем. Физический дефект Асагао — наиболее бросающийся в глаза: ее губы стянуты в круг, отчего затруднена речь. Ее подруга, сестра Садае, родилась с деформированным черепом: лицо похоже на кошачью морду, а глаза кажутся необычно огромными. Она замечает Орито и замолкает на полуслове.
«Почему эти две следят за мной, — удивляется Орито, — словно белки за голодной кошкой?»
Их лица показывают реакцию на ее мысль, высказанную вслух.
Еще один унизительный трюк «Утешения».
— Сестра Яиои больна, — говорит Орито. — Я бы хотела принести ей чашку чая. Пожалуйста.
Садае глазами указывает на чайник: один глаз у нее карий, другой — серый.
Беременность Садае уже заметна под одеждой.
«Это девочка», — думает дочь доктора, наливая горькое питье.
Когда аколит Зано гнусаво кричит (нос у него вечно забит): «Ворота открываются, сестры!» — Орито спешит по внутреннему коридору к месту между комнатами настоятельницы Изу и экономки Сацуко и сдвигает деревянную ширму. С этого места, лишь однажды, в первую неделю здесь, она увидела территорию монастыря, находящуюся за двойными воротами: лестницу, кленовую рощу, учителя в голубой рясе и аколита в одежде из грубой мешковины…
…но этим утром, как обычно, аколит у ворот более бдителен. Орито ничего не видит, кроме закрытых внешних ворот и двоих аколитов, везущих отпущенное на день продовольствие на ручной тележке.
Сестра Савараби спешит к ним из Главного зала.
— Аколит Чуаи! Аколит Мабороши! Этот снег, я надеюсь, не заморозил ваши кости? У учителя Генму нет сердца — заморил наших молодых жеребцов, превратил в скелеты.
— Мы знаем, — игриво отвечает Мабороши, — как согреваться, Девятая сестра.
— О-о, как же я могу позабыть об этом? — Савараби поглаживает пальцами между грудей. — Разве не Джирицу должен привозить нам продовольствие на этой неделе, этот бессовестный лежебока?
Легкомыслие Мабороши мгновенно улетучивается.
— Аколит заболел.
— Ай — яй — яй. Заболел, говоришь. Не просто… расчихался?
— Его состояние, — Мабороши и Чуаи продолжают везти тележку к кухне, — похоже, очень тяжелое.
— Мы надеемся, — добавляет сестра Хотару (у нее волчья губа), появившаяся из Главного зала, — что бедный аколит Джирицу не при смерти?
— Его состояние тяжелое, — Мабороши краток. — Мы должны готовиться к худшему.
— Что ж, наша самая новая сестра — дочь знаменитого доктора в ее прошлой жизни, так что учитель Сузаку может что‑то сделать не так, не посоветовавшись с ней. Она придет, и с радостью, потому что… — Савараби рупором приставляет ко рту ладони и кричит во весь голос, глядя на щель, из которой выглядывает Орито:
— …она очень хочет увидеть территорию монастыря, чтобы спланировать свой побег, разве не так, сестра Орито?
Раскрасневшаяся от стыда, обнаруженная «шпионка» в слезах убегает в келью.
Все сестры, за исключением Яиои, с настоятельницей Изу и экономкой Сацуки стоят на коленях у низкого стола в Длинном зале. Двери в Молитвенный зал, где возвышается позолоченная статуя беременной Богини, открыты. Богиня наблюдает за сестрами из‑за спины настоятельницы Изу. Настоятельница бьет в цилиндрический гонг. Начинает звучать сутра Благодарности.
— Настоятелю Эномото — но — ками, — женский хор, — нашему духовному поводырю…
Орито представляет себе, как она плюет на уважаемого коллегу ее покойного отца.
— …чья мудрость ведет за собой храм на горе Ширануи…
Настоятельница Изу и экономка Сацуки замечают застывшие губы Орито.
— …мы, дочери Изаназо, воздаем благодарность сытого ребенка.
Ее протест пассивный, тщетный, но у Орито нет возможности выразить его более явно.
— Настоятелю Генму — но — ками, чья мудрость оберегает Дом сестер…
Орито смотрит на экономку Сацуки, и та стыдливо отворачивается.
— …мы, дочери Изаназо, выражаем благодарность за справедливое управление нами.
Орито переводит свой взгляд на настоятельницу Изу, которая добродушно принимает ее неповиновение.
— Богине Ширануи, Фонтану Жизни и Матери Даров…
Орито смотрит поверх голов монахинь, на развешанные свитки.
— …мы, сестры Ширануи, предлагаем плоды наших чрев…
На свитках рисунки времен года и цитаты синтоистских текстов.
— …чтобы плодородие снизошло на Киогу и чтобы голод и засуха покинули эти места…
На центральном свитке — список сестер, расставленных по рангу в соответствии с количеством родов.
«Совсем как, — с отвращением думает Орито, — в команде борцов сумо».
— …и пусть колесо жизни крутится сквозь вечность…
Деревянная табличка с надписью «ОРИТО» лежит крайней справа.
— …пока не выгорит последняя звезда и не сломается колесо времени.
Настоятельница Изу вновь бьет в гонг, завершая сутру. Экономка Сацуки закрывает двери Молитвенного зала, пока Асагао и Садае разносят рис и суп мисо из примыкающей кухни.
Когда настоятельница Изу бьет в гонг, сестры приступают к завтраку.
Разговоры и перегляды запрещены, но подругам разрешается наливать друг дружке воду для питья.
Четырнадцать ртов — Яиои сегодня отсутствует — жуют, чавкают, проглатывают.
«Какие деликатесы ест сейчас мачеха?» — ненависть бушует в душе Орито.
Каждая сестра оставляет несколько зерен риса для духов ее предков.
Орито тоже так делает, полагая, что в этом месте ей нужны любые союзники.
Настоятельница Изу бьет в цилиндрический гонг: завтрак закончен. Пока Садае и Асагао собирают посуду, красноглазая Хашихиме спрашивает настоятельницу Изу о больном аколите Джирицу.
— Его лечат в келье, — отвечает настоятельница. — У него трясучая лихорадка.
Несколько сестер прикрывают рты и тревожно шепчутся.
«Зачем жалеть, — очень хочется спросить Орито, — одного из ваших тюремщиков?»
— Грузчик из Курозане умер от этой болезни: бедный Джирицу, может, вдохнул в себя его дыхание. Учитель Сузаку попросил нас молиться о выздоровлении аколита.
Большинство сестер энергично кивают и обещают молиться.
Настоятельница Изу переходит к дневным поручениям.
— Сестры Хацуне и Хашихиме продолжат ткать, как и вчера. Сестра Кирицубо подметает коридоры. Сестра Умегае скручивает лен на складе в бечевки с сестрами Минори и Югири. В Час Лошади они идут в Большой Храм натирать полы. Сестра Югири может быть освобождена от этого, если пожелает, из‑за своего Дара.
«Какие отвратительные, лживые слова, — думает Орито, — в которые облекаются уродливые мысли».
Каждая голова в комнате оборачивается на Орито. Она снова озвучила свои мысли.
— Сестры Хотару и Савараби, — продолжает настоятельница, — вытирают пыль в Молитвенном зале, затем чистят общие уборные. Сестры Асагао и Садае, конечно, будут на кухне, а сестра Кагеро и наша самая новая сестра… — более жесткий взгляд на Орито, говорящий: «Посмотрим, сможет ли наша утонченная дама работать так же, как ее слуги», — …идут в прачечную. Если сестра Яиои будет чувствовать себя лучше, она может присоединиться к ним.
В прачечной, длинной комнате рядом с кухней — два очага для нагрева воды, две огромные ванны для стирки и ряд бамбуковых шестов, на которых сушится белье. Орито и Кагеро носят ведра с водой из бассейна посередине двора. Чтобы наполнить каждую ванну, нужно сходить 40–50 раз за водой, и потому они не разговаривают друг с другом. Поначалу дочь самурая уставала от работы, но сейчас ее ноги и руки окрепли, и волдыри на ладонях сменила толстая кожа. Яиои следит за огнем в очагах.
— Скоро, — начинает дразниться Жирная Крыса, балансируя на борту тележки с отходами, — твой живот станет таким же, как у нее.
— Я не позволю этим псам дотронуться до меня, — бормочет Орито. — Меня здесь уже не будет.
— Твое тело — больше не твое, — ухмыляется Жирная Крыса, — а Богини.
Орито поскальзывается на кухонной ступеньке и разливает ведро.
— Уж и не знаю, как бы мы, — холодно говорит Кагеро, — справлялись без тебя.
— Пол все равно надо помыть, — Яиои помогает Орито протереть тряпками пол.
Когда вода в котлах становится теплой, Яиои выливает ее на одеяла и ночные рубашки. Деревянными щипцами Орито переносит их, отяжелевшие, капающие водой, в прачечные тиски — наклоненный стол с прижимной крышкой, которую закрывает Кагеро, чтобы отжать воду из белья. Потом Кагеро развешивает мокрое белье на бамбуковых шестах. Через кухонную дверь Садае делится с Яиои сном прошлой ночи. «Послышался стук в ворота. Я вышла из моей комнаты — происходило все летом — но не чувствовалось, лето это, или ночь, или день… Наш Дом опустел. Стук продолжался, и я тогда спросила: «Кто там?» И мужской голос ответил: «Это я, это Иваи».