Орито, все еще восстанавливая дыхание, качает головой.
На другой стороне двора Асагао и Хотару кормят крошками белку.
Савараби хорошо читает мысли других.
— Не бойся принятия Дара. Ты сама можешь видеть, как довольны своими привилегиями Яиои и Югури: больше еды, лучше постель, уголь… а теперь при них ученая акушерка! Их балуют как принцесс. Монахи добрее, чем мужья, гораздо чище, чем посетители борделей, и нет никакой свекрови, которая кричала бы и ругалась за родившуюся дочь или стала бы завидовать появлению продолжателя рода.
Орито притворяется, что согласна: «Да, сестра. Я вижу».
Оттаявший снег падает со старой сосны с гулким шумом.
«Хватит врать. — Жирная Крыса наблюдает из‑под деревянного настила. — И перестань сопротивляться».
— Действительно, сестра… — Савараби медлит. — В сравнении с тем, как страдают уродливые девушки…
«Богиня, — говорит Жирная Крыса, поднимаясь на задних лапках, — твоя нежная, любящая мать».
— …там внизу, — продолжает Савараби, — это место — дворец.
Белка, которую кормили Асагао и Хотару, стремительно вскарабкивается по одной из колонн внутреннего двора.
Голый пик так резко выделяется на фоне неба, будто вырезан иглой по стеклу.
«Мое похищение — преступление, — Орито этих слов не произносит, — и мой ожог его не умаляет».
— Давай закончим с матрасами, — предлагает она, — прежде чем другие подумают, что мы ничего не делаем.
Все поручения выполнены задолго до вечера. Солнечный треугольник все еще лежит на бассейне во дворе. В Длинном зале Орито помогает экономке Сацуки с починкой ночных рубашек: шитье, находит она, притупляет ее тоску по «Утешению». С Тренировочной площадки за воротами долетает шум: монахи упражняются с бамбуковыми мечами. Уголь и сосновые иглы трещат и щелкают в жаровне. Настоятельница Изу сидит во главе стола, вышивая короткую мантру на одном из капюшонов, одеваемых сестрами в день Одаривания. На Хашихиме и Кагеро — кроваво — красные кушаки, отмечающие их значимость перед Богиней; они пудрят друг другу лицо, потому что даже монахиням с высоким рангом запрещено пользоваться зеркалами. С плохо скрываемым злорадством Умерае спрашивает у Орито, оправилась ли она после такого разочарования.
— Я учусь, — у Орито получается ответ, — подчиняться желанию Богини.
— Конечно, Богиня, — Кагеро убеждает Орито, — выберет тебя в следующий раз.
— Голос самой новой сестры, — делится наблюдением слепая Минори, — теперь звучит гораздо счастливее.
— Много ей понадобилось времени, — бормочет Умегае, — чтобы пелена спала с ее глаз.
— На привыкание к Дому, — отвечает Кирицубо, — требуется время: вспомни ту бедную девушку с острова Гото? Она плакала каждую ночь два года кряду.
Голуби хлопают крыльями и курлычут под карнизами внутреннего двора.
— Сестра с Гото нашла счастье в трех здоровых Дарах, — напоминает настоятельница Изу.
— Но счастье закончилось, — вздыхает Умегае, — с четвертым, от которого она умерла.
— Не надо беспокоить мертвых, — голос настоятельницы резок, — без причины вытаскивая наружу дурное, сестра.
Бордовая кожа Умегае прячет краску стыда, и она кланяется, прося прощения.
Другие сестры, подозревает Орито, вспоминают об ее предшественнице, повесившейся в келье.
— Что ж, — говорит слепая Минори, — я бы хотела спросить самую новую сестру, что помогло ей принять наше жилище как ее дом?
— Время, — Орито вставляет нитку в иголку, — и терпение моих сестер.
«Ты врешь, — пыхтит чайник, — даже я слышу, как ты врешь…»
Все острее она жаждет «Утешения», замечает Орито, и это самый худший трюк Дома.
— Я благодарю Богиню каждый день, — говорит сестра Минори, настраивая кото, — за то, что привела меня в этот Дом.
— Я благодарю Богиню, — Кагеро рисует брови Хашихиме, — сто восемь раз перед завтраком.
Настоятельница Изу говорит: «Сестра Орито, в чайник надо долить воды…»
Когда Орито опускается на колени на каменную плиту у бассейна, чтобы зачерпнуть ковшом ледяной воды, отблеск света на мгновение превращает воду в зеркало, такое же идеальное, как у голландцев. Орито не видела своего лица со времени ее похищения в Нагасаки, и увиденное приводит в ужас. Лицо в бассейне с серебряной пленкой — ее, но на три-четыре года старше. «А мои глаза?» Они потускнели и погрустнели. «Еще один трюк этого Дома». Она не уверена. «Я видела такие глаза в мире внизу».
Она едва узнает песню дрозда, которая доносится со старой сосны.
«Что… — мысли Орито путаются, — …что я хотела вспомнить?»
Сестры Хотару и Асагао зовут ее из коридора.
Орито машет в ответ, замечая ковш в другой руке, и вспоминает, зачем ее послали. Она смотрит на воду и вспоминает глаза проститутки, которую лечила в Нагасаки, в борделе, хозяевами которого были два брата, наполовину китайцы. У девушки были сифилис, туберкулез, воспаление легких, и только Девять Мудрецов могли знать, что еще, но ее волю сломило пристрастие к опиуму.
— Но Аибагава-сан, — умоляла девушка, — мне не нужны другие лекарства.
«Притворившись, что приняла законы Дома, — думает Орито,
— Когда-то прекрасные глаза проститутки сверлят ее из темных кругов.
…ты проходишь половину пути к принятию законов Дома.
Орито слышится веселый смех учителя Сузаку у ворот.
Желание и нужда в «Утешении» протащат тебя по оставшейся половине…
Стражник — аколит у ворот кричит: «Внутренние ворота открыты, сестры!»
…а коли тебе так его хочется, то чего продолжать сопротивляться?»
— Если ты не подчинишь себе это желание, — говорит девушка в бассейне, — то станешь такой же, как они.
«Я должна прекратить принимать зелье Сузаку, — решает Орито. — С завтрашнего дня».
Волна уходит из бассейна через замшелые решетки.
«Мое «завтра», — понимает она, — означает, что я должна прекратить принимать его сегодня».
— Какой мы находим сегодня нашу новую сестру? — спрашивает учитель Сузаку.
Настоятельница Изу смотрит на нее из одного угла; аколит Чуаи сидит в другом углу.
— Учитель Сузаку видит меня в полном здравии, спасибо.
— Небеса этим вечером — это небеса очищения, не так ли, самая новая сестра?
— В мире внизу закаты никогда не были так красивы.
Довольный, он решает задать вопрос.
— Тебя не опечалило решение Богини этим утром?
«Я должна спрятать свое облегчение, — думает Орито, — и ничем не показать, что я его прячу».
— Нелегко научиться беспрекословно принимать решения Богини, ведь так?
— Ты прошла долгий путь за короткое время, самая новая сестра.
— Я поняла, что просветление может случиться в одно мгновение.
— Да. Да, так и случается. — Сузаку смотрит на своего аколита. — После многих лет устремлений, просветление преображает человека за один удар сердца. Учитель Генму очень доволен твоим улучшением духа, о чем он упомянул в письме к владыке — настоятелю.
«Он наблюдает за мной, — подозревает Орито, — ожидая моих вечных вопросов».
— Я не достойна, — говорит она, — внимания владыки Эномото.
— Владыке — настоятелю по-отечески интересна каждая наша сестра.
Слово «по-отечески» вызывает из памяти отца Орито, и недавние раны вновь ноют.
Из Длинной комнаты доносится шум и запахи ужина.
— Значит, у нас нет никаких жалоб? Ни болей, ни кровотечений?
— Если честно, учитель Сузаку, я не могу представить себя нездоровой в Доме сестер.
— Запор? Понос? Геморрой? Чесотка? Головная боль?
— Порция моего… моего дневного лекарства — это все, что я хочу попросить, если позволите.
— С превеликим удовольствием, — Сузаку наливает мутной жидкости в чашку — наперсток и предлагает ее Орито. Она отворачивается и скрывает рот, как делают женщины ее положения. Тело жаждет облегчения, которое приносит зелье Сузаку. Но прежде, чем она успевает передумать, Орито выплескивает содержимое крохотной чашки в толстый рукав, и темно — синяя материя тут же впитывает жидкость.
— Сегодня оно… с медовым вкусом, — говорит Орито. — Или мне это только кажется?
— Что хорошо для тела, — Сузаку смотрит на ее рот, — хорошо для души.
Орито и Яиои моют посуду, пока сестры — монахини напутствуют Кагеро и Хашихиме: кто‑то скромными словами, кто‑то, судя по смеху, не совсем, прежде чем настоятельница Изу уводит избранных к алтарной комнате для молитвы у Богини. Четверть часа спустя настоятельница сопровождает их к кельям, где они ждут Дарителей. После того, как вымыта вся посуда, Орито остается в Длинном зале, не желая оставаться наедине с мыслью, что через месяц уже она может лежать с расшитым капюшоном на голове, ожидая учителя или аколита. Тело жалуется на отсутствие привычной дозы «Утешения». Она то становится горячей, как суп, то холодеет, как лед. Когда Хацуне просит Орито прочитать прошлогоднее новогоднее письмо от перворожденного Дара Первой сестры, теперь — молодой женщины семнадцати лет, Орито рада возможности отвлечься.
— «Моя самая дорогая мама, — читает Орито, при свете лампы вглядываясь в иероглифы, нарисованные женской рукой, — на изгородях ягоды красные, и можно даже подумать, что к нам идет еще одна осень».
— Она изящна в словах, как ее мать, — шепчет Миноре.
— Мой Таро совсем глупый, — вздыхает Кирицубо, — по сравнению с Норико — чан.
«В их новогодних письмах, — отмечает Орито, — Дары обретают имена».
— Но разве у такого трудолюбивого молодого пивовара, как Таро, — возражает довольная, скромная Хацуне, — есть время заметить осенние ягоды? Прошу самую новую сестру продолжить.
— «Снова, — читает Орито, — подходит время для того, чтобы послать письмо моей дорогой маме на далекую гору Ширануи. Прошлой весной, когда Ваше письмо Первого месяца пришло в мастерскую «Белый Журавль» Уеда-сана…»
— Уеда-сан — учитель Норико — чан, — говорит Садае, — известный портной в Мияко.
— Вот как? — Это объяснение Орито слышала уже десять раз. — «Уеда-сан дал мне полдня, чтобы я могла отпраздновать прибытие письма. Прежде, чем я позабуду написать об этом, Уеда-сан и его супруга шлют самые наилучшие пожелания».