Узаемон уже знает, что бояться нечего.
— Что говорят врачи?
— Первый поставил диагноз «горящий мозг» и прописал выпивать три ведра воды в день, чтобы потушить огонь. «Водяное отравление», — сказал второй и велел лишить нашего сына воды, пока не почернеет его язык. Третий доктор продал нам золотые иглы, чтобы колоть ими голову и изгнать демона, а четвертый продал волшебную лягушку, которую следовало лизать тридцать три раза в день. Ничего не помогло. Скоро он не сможет поднимать голову…
Узаемон вспоминает последнюю лекцию доктора Маено об элефантиазе[75].
— …и я прошу всех паломников, кто проходит мимо, помолиться в Кашиме.
— Обязательно, я повторю сутру об излечении. Как зовут вашего сына?
— Спасибо. Много паломников обещали помолиться, но я верю только людям, которые держат слово. Я Имада, а моего сына зовут Уокацу, записано здесь, — он передает сложенный листок бумаги с прядью волос сына. — Там надо заплатить, так что…
— Оставьте деньги у себя. Я помолюсь за Имаду Уокацу, когда буду молиться за своего отца.
«Политика изоляции помогает сегуну сохранять власть…
— Могу я предположить, — стражник снова кланяется, — что у Огавы-сана тоже есть сын?
…но также приговаривает Уокацу и многих других к бессмысленной смерти от невежества».
— Мы с женой, — новые подробности, с сожалением думает Узаемон, — не получили еще такого благословения.
— Богиня Каннон наградит вашу доброту. Извините, я задерживаю вас…
Узаемон прячет бумагу с именами в свой кошель инро.
— Если бы я мог сделать для вас что‑нибудь еще…
Глава 25. АПАРТАМЕНТЫ ВЛАДЫКИ — НАСТОЯТЕЛЯ В ХРАМЕ НА ГОРЕ ШИРАНУИ
Вечер двадцать второго дня первого месяца
Покачивающиеся языки пламени, словно цветы дурмана: голубые, молчаливые. Эномото сидит на полу, в самом конце комнаты, рядом с очагом. Над головой — неровный, сводчатый потолок. Он знает, что Орито уже здесь, но еще не удостоил ее взглядом. Там же двое застывших юношей — аколитов смотрят на доску го: если бы не пульсирующие жилки на шеях, они легко сошли бы за бронзовые статуи. «Ты похожа на убийцу, прокравшегося сюда, — долетает до нее сухой голос Эномото. — Подойди, сестра Аибагава».
Ее ноги подчиняются приказу. Орито садится по другую сторону очага напротив владыки Киоги. Он изучает искусно сделанную рукоятку для меча. В отсвете огня Эномото выглядит почти на десять лет моложе, чем она помнит его.
«Будь я убийцей, — думает она, — ты бы уже умер».
— Что случится с твоими сестрами без моей защиты и Дома?
«Он читает лица, — думает Орито, — не мысли».
— Дом сестер — тюрьма.
— Твои сестры умрут, несчастными и очень рано, в борделях и балаганах уродцев.
— Только из‑за этого они содержатся здесь, как игрушки монахов?
Клик: аколит поставил на доску черный камень.
— Доктор Аибагава, твой уважаемый отец признавал факты, а не мнения, выдернутые из контекста.
Рукоятка меча в руке Эномото, как видит сейчас Орито — пистоль.
— Сестры не игрушки. Они посвящают двадцать лет Богине, и после спуска вниз им есть на что жить. Многие духовные ордены заключают подобные договоры со своими приверженцами, при этом требуя пожизненной службы.
— Какой еще «духовный орден» забирает младенцев у своих монахинь, как происходит в вашей личной секте?
Темнота разворачивается и соскальзывает по краям поля зрения Орито.
— Плодородие мира внизу поддерживается рекой. Ширануи — исток той реки.
Орито пропускает его слова и тон речи сквозь внутреннее сито и не находит ничего, кроме цинизма и отсутствия веры.
— Как может академик — переводчик Исаака Ньютона, говорить, как суеверный крестьянин?
— Просвещение может ослепить, Орито. Возьми всю эмпирическую методологию и приложи ко времени, гравитации, жизни: их происхождение и цели в своей основе нам неизвестны. Не суеверия, а здравый смысл диктует нам: знание — конечно, а душа и ум — дискретны.
Клик: аколит поставил на доску белый камень.
— Насколько я помню, вы никогда не озвучивали в Академии Ширандо такие откровения.
— В нашем ордене число членов ограничено. Путь Ширануи отличается и от Пути ученого, и от Пути толпы.
— Какие благородные слова, чтобы описать убогую правду. Вы заключаете в стойло женщин на двадцать лет, оплодотворяете их, отрываете младенцев от их груди и подделываете письма матерям от умерших детей, обставляя все так, будто они выросли!
— Только за трех несчастных покинувших этот мир Даров пишут новогодние письма: трех из тридцати шести… или тридцати восьми, включая двойню сестры Яиои. Все остальные — настоящие. Настоятельница Изу верит в то, что такая выдумка гораздо добрее, чем правда, и жизнь доказывает ее правоту.
— Будут ли сестры благодарны вам за вашу доброту, когда обнаружится, что сын или дочь, с которым они хотели встретиться, умер восемнадцать лет тому назад?
— За годы, которые я прослужил настоятелем, такого несчастья никогда не случалось.
— Сестра Хацуне очень хочет встретиться со своей умершей дочкой Норико.
— Она спустится через два года. Если ее желание не изменится, я ей все объясню.
Колокол Аманохаширы отбивает час Собаки.
— Меня огорчает, — Эномото наклоняется к огню, — что ты воспринимаешь нас тюремщиками. Возможно, это следствие твоего неопределенного статуса. Одни роды в два года — это меньший налог, чем тот, что платит большинство жен мира внизу. Едва ли не всех твоих сестер учителя вызволили из рабства и привели в страну Чистоты на земле.
— Храм на горе Ширануи очень далек от того, что я представляю себе страной Чистоты.
— Дочь Аибагавы Седзана — удивительная женщина и уникальный случай.
— Я не хочу слышать имя моего отца, слетающее с ваших губ.
— Аибагава Седзан был моим верным другом еще до того, как стал твоим отцом.
— Хороша дружба, за которую он заплатил украденной дочерью.
— Я привел тебя в свой Дом, сестра Аибагава.
— У меня был дом в Нагасаки.
— Но Ширануи стал твоим домом еще до того, как ты услышала о нем. Зная о твоих успехах в акушерстве, я знал это. Видя тебя в Академии Ширандо, я знал это. Много лет тому назад, когда увидел знак Богини на твоем лице, я…
— Мое лицо обожжено горячим маслом. Это был несчастный случай!
Эномото улыбается, как довольный отец.
— Богиня позвала тебя. Позволила взглянуть на себя, так?
Орито никому, даже Яиои, не рассказывала о сферичной пещере и гигантской статуе.
Клик: аколит ставит на доску черный камень.
«На входе в тоннель, — подсказывает ей логика, — оставляли какую‑то метку».
Крылья бьются где‑то вверху, но, вскинув глаза, Орито ничего не видит.
— Когда ты убежала, — продолжает Эномото, — Богиня позвала тебя назад…
«Если я в это поверю, — думает Орито, — то на самом деле стану узницей Ширануи».
— …и твоя душа повиновалась, поскольку твоя душа знает такое, чего твое сознание, в котором слишком много знаний, не понимает.
— Я вернулась, потому что Яиои умерла бы без моей помощи.
— Ты послужила инструментом сострадания Богини. Ты будешь вознаграждена.
Ее ужас перед одариванием открывает свой отвратительный рот.
— Я… со мной нельзя поступать так же, как с другими. Я не смогу, — Орито стыдится и сказанных слов, и самого стыда. «Избавь меня от того, что испытывают другие, — означают ее слова, и Орито начинает трясти. — Вспыхни! — понуждает она себя. — Разозлись!»
Клик: аколит кладет на доску белый камень.
Голос Эномото ласкает:
— Все мы, приближенные к Богине, знаем, чем ты пожертвовала, чтобы попасть сюда. Посмотри на меня своими умными глазами, Орито. Мы хотим сделать тебе предложение. Без сомнения, дочь доктора, здравомыслящая, как ты, сразу заметила слабое здоровье экономки Сацуки. У нее, к сожалению, рак матки. Она попросила нас позволить ей умереть на родном острове. Мои слуги отвезут ее туда через несколько дней. Должность экономки — твоя, если ты этого захочешь. Богиня осеняет нас Даром каждые пять — шесть недель. Двадцать лет в храме ты прослужишь акушеркой, помогая своим сестрам и углубляя знания. Такой важный ресурс моего храма никогда не будет одарен. В дополнение к сказанному, я найду книги — любые книги — какие пожелаешь, и ты сможешь следовать дорогой своего отца, дорогой ученого. После твоего возвращения в мир внизу, я куплю тебе дом в Нагасаки, или где угодно, и буду выплачивать пособие до конца твоей жизни.
«Четыре месяца, — понимает Орито, — Дом давил меня страхом…
— Ты будешь, скорее, не сестрой храма Ширануи, а сестрой жизни.
…чтобы теперь это предложение звучало, не как петля, а как спасительная веревка тонущей женщине». Четыре стука в дверь разносятся по комнате.
Взгляд Эномото соскальзывает с Орито, настоятель кивает.
— A — а, долгожданный друг появился, чтобы вернуть украденную вещь. Я должен пойти и выказать ему свою благодарность.
Темно — синий шелк взлетает вверх, когда Эномото поднимается.
— А пока, сестра, подумай над нашим предложением.
Глава 26. ЗА ГОСТИНИЦЕЙ ХАРУБАЯШИ, К ВОСТОКУ ОТ ДЕРЕВНИ КУРОЗАНЕ ФЕОДА КИОГА
Утро двадцать второго дня первого месяца
Выходя из уборной позади здания, Узаемон смотрит поверх грядок с овощами и видит человеческую фигуру, наблюдающую за ним из бамбуковой рощицы. Прищуривается в сумрачном свете. Травница Отане? У нее такой же черный капюшон и одежда жительницы гор. Возможно, она. Узаемон осторожно поднимает руку, но фигура медленно отворачивается, печально качая седой головой.
«Нет» — он не должен ее узнавать? Или «нет» — операция по спасению обречена на провал?
Переводчик надевает пару соломенных сандалий, оставленных на веранде, и идет через огород к бамбуковой роще. Тропа черной грязи и белой изморози петляет по ней.