— Он трудится ночью, трудится днем,
Паломником за это мы его зовем!
Племянник пастора ждет следующей строки, но ее нет.
— Приятно слушать, — комментирует Маринус, стоя у двери в Морскую комнату.
Якоб поворачивается к нему.
— Вы же называете псалмы «песенками для детей, которые боятся темноты».
— Правда? От старческого слабоумия становишься более терпимым.
— Вы сказали это менее месяца тому назад, Маринус.
— Неужели? Как говорит мой друг, католический священник, — Маринус опирается на поручень, — религии в нас хватает лишь на ненависть, и ее совершенно недостаточно для любви. Позвольте сказать, ваша новая обитель очень вам подходит.
— Это обитель директора ван Клифа, и я бы очень хотел, чтобы он вернулся сюда сегодня же. На самом деле. В минуты, за которые мне стыдно, я даже подумываю заплатить англичанам, чтобы они оставили у себя Петера Фишера, а Мельхиор ван Клиф — человек честный, по меркам Компании, и Дэдзима с четырьмя чиновниками — все равно, что совсем без оных.
Маринус, щурясь, смотрит на него.
— Давайте поедим. Мы с Илатту принесли вам вареную рыбу с кухни.
Они идут в обеденный зал, где Якоб демонстративно занимает свое прежнее, положенное ему место. Спрашивает Маринуса, имел ли тот когда‑нибудь дело с британскими морскими офицерами в прошлом.
— Меньше, чем вам представляется. Я списывался с Джозефом Бэнксом[108] и еще некоторыми английскими и шотландскими философами, но так и не смог полностью овладеть их языком. Их нация довольно молодая. Вы, должно быть, встречались с некоторыми офицерами во время вашего временного пребывания в Лондоне. Вы провели там два или три года, правильно?
— Четыре года, в общей сложности. Склад моего работодателя находился на берегу реки, довольно близко от Ост — Индских доков, и я видел, как приходили и уходили сотни линейных кораблей: лучших кораблей королевского флота, да и всего мира. Но круг моих английских знакомых ограничивался кладовщиками, стряпчими и бухгалтерами. Знать и офицеры младшего клерка из Зеландии с грубым голландским акцентом не замечали.
В дверях возникает слуга д’Орсаи:
— Пришел переводчик Гото, директор.
Якоб оглядывает комнату в поисках ван Клифа и лишь потом понимает, что слуга обращается к нему.
— Приведи его сюда, д’Орсаи.
Входит Гото, бледный, как мертвец.
— Доброе утро, господин исполняющий обязанности директора, — переводчик кланяется, — и доктор Маринус. Я мешаю завтраку, извините. Но инспектор в Гильдии посылает меня незамедлительно, чтобы узнать о военной песне на английском корабле. Англичане поют такие песни перед атакой?
— Атакой? — Якоб торопится к окну. Смотрит на фрегат через подзорную трубу, но корабль стоит на том же месте, и с опозданием он догадывается:
— Нет, англичане пели не военную песню, господин Гото. Псалом.
Гото в затруднении:
— Что это: «псалом», или кто это: «псалом»?
— Песня, которую поют христиане Богу. Богослужение.
Исполняющий обязанности директора продолжает рассматривать фрегат: на носу корабля какое‑то шевеление.
— Рядом со скалой, с которой сбрасывали христиан, — указывает Маринус. — Тот, кто сказал, что у Истории нет чувства юмора, умер слишком рано.
Гото понимает далеко не все, но уясняет для себя, что нарушен святейший запрет сегуна на все, связанное с христианством. «Очень серьезно и плохо, — бормочет он. — Очень… — он ищет другое слово, — …очень серьезно и плохо».
— Может, я не прав… — Якоб все рассматривает корабль, — …но что‑то там происходит.
Паства расходится, и навес, под которым проходило богослужение, убирают.
— Кто‑то в светлом мундире спускается по веревочной лестнице…
…в баркас, пришвартованный у правого борта.
К баркасу подзывают одну из сторожевых японских лодок, которые кружат у корабля.
— Похоже, заместителю директора Фишеру дарована свобода.
Якоб не ступал на трап за Морскими воротами пятнадцать месяцев, с момента прибытия на Дэдзиму. Сампан приближается. Якоб узнает переводчика Сагару: он и Петер Фишер сидят на носу. Понк Оувеханд перестает бубнить какую‑то мелодию.
— Стоишь здесь, так сразу разгорается желание увидеть тот день, когда мы все наконец‑то выйдем из этой тюрьмы, ведь так?
Якоб думает об Орито, вздрагивает и отвечает: «Да».
Маринус наполняет мешок склизкими морскими водорослями.
— Porphyra umbilicalis. Тыквы будут счастливы.
В двадцати ярдах от них Петер Фишер прикладывает ладони ко рту рупором и кричит встречающим: «Значит, я потерял бдительность только на двадцать четыре часа, а «исполняющий обязанности директора де Зут» устроил coup d’etat![109] — Его веселость суха и колюча. — Так же быстро поспешите к моему фобу, я полагаю?
— Мы понятия не имели, — кричит в ответ Оувеханд, — как долго пробудем без главного.
— Главный возвращается, «исполняющий обязанности заместителя директора» Оувеханд! Какая череда продвижений по службе! Обезьяна нынче повар?
— Рады видеть вас снова, Петер, — говорит Якоб, — какие бы мы ни занимали должности.
— До чего приятно вернуться, старший клерк! — Дно сампана скребется о наклонный трап, и Фишер прыгает на берег, как герой — победитель. Приземляется неловко и поскальзывается на камнях.
Якоб пытается ему помочь.
— Как директор ван Клиф?
Фишер встает.
— Ван Клиф — в порядке, да. Очень даже в порядке. Шлет наилучшие пожелания.
— Господин де Зут, — переводчику Сагара помогают его слуга и стражник. — У нас есть письмо от английского капитана магистрату. Я сразу бегу, чтобы не задерживаться. Магистрат вызовет вас позже, я так думаю, и он захочет говорить с господином Фишером.
— О — о да, конечно же, — заявляет Фишер. — Скажите Широяме, что я буду свободен после обеда.
Сагара небрежно кланяется Фишеру, глубоко — де Зуту и поворачивается.
— Переводчик, — зовет его Фишер. — Переводчик Сагара!
Сагара поворачивается у Морских ворот. На лице написано легкое недоумение.
— Помните, кто выше всех по должности на Дэдзиме.
Поклон у Сагары определенно вынужденный. Он уходит.
— Я ему не доверяю, — Фишер недоволен. — Не обучен хорошим манерам.
— Мы надеемся, что англичане уважительно отнеслись к вам и директору, — говорит Якоб.
— «Уважительно»? Лучше, чем уважительно, старший клерк. У меня потрясающие новости.
— Я тронут вашей заботой, — говорит Фишер всей компании, собравшейся в Парадном зале, — и вам будет очень интересно узнать про мое пребывание на «Фебе». Однако надо соблюдать протокол. Посему: Грот, Герритсзон, Баерт и Ост — ты тоже, Туоми — свободны и можете вернуться к своим работам. У меня есть государственные сведения, которые я собираюсь обговорить с доктором Маринусом, господином Оувехандом и господином де Зутом и вынести решение после тщательного обсуждения на свежую голову. Когда закончится обсуждение, мы проинформируем вас о принятом решении.
— Вы ошибаетесь, — заявляет Герритсзон. — Мы остаемся, понятно?
Напольные часы отстукивают время. Пиет Баерт чешет пах.
— Значит, в отсутствие кота, — Фишер обаятельно улыбается, — мыши собрались на съезд. Очень хорошо, тогда я буду стараться объяснять очень простым языком, как это возможно. Господин ван Клиф и я провели ночь на борту фрегата Его королевского величества «Феб» в статусе гостей капитана. Его зовут Джон Пенгалигон. Он здесь по приказу британского генерал — губернатора из форта Уильям в Бенгалии. Форт Уильям — главная база Английской Ост — Индской компании, и там…
— Мы все знаем, что такое форт Уильям, — вмешивается Маринус.
Фишер улыбается долгую секунду.
— Джону Пенгалигону приказано заключить торговый договор с японцами.
— Ян — Компания торгует с Японией, — напоминает Оувеханд, — а не Джон — Компания.
Фишер ковыряет в зубах.
— Ах да, еще новости. Ян — Компания мертва, как дверной гвоздь. Да. В полночь последнего дня восемнадцатого столетия, пока кто‑то из вас… — он смотрит на Герритсзона и Баерта, — распевал оскорбительные куплеты о ваших немецких предках на Длинной улице, существующая с незапамятных времен, уважаемая всеми Компания прекратила свое существование. Наш работодатель и казначей — банкрот.
Все потрясены.
— Подобные слухи, — говорит Якоб, — ходят…
— Я прочитал об этом в «Амстердамском куранте» в каюте капитана Пенгалигона. Черным по белому, на голландском языке. С первого января мы работаем на призрак.
— Наше жалованье? — Баерт в ужасе кусает ладонь. — Мое жалованье за семь лет?
Фишер кивает:
— Ты поступал очень предусмотрительно, когда тратил его на выпивку, шлюх и азартные игры. По крайней мере, получил от этого удовольствие.
— Но наши деньги — это наши деньги, — настаивает Ост. — Наши деньги в сохранности, так, да, господин де Зут?
— По закону — да. Но «по закону» — это суды, компенсации, адвокаты и время. Господин Фишер…
— Я полагаю, в книге приказов директора моя должность записана как «заместитель директора»?
— Заместитель директора Фишер, в «Куранте» что‑то написано о компенсации и долге?
— Для дорогих земляков — пайщиков в Голландии — да, но что достанется пешкам в азиатских факториях — ни слова. По поводу нашей родной Голландии у меня есть еще новость. Корсиканский генерал Бонапарт назначил себя Первым консулом Французской Республики. Этому Бонапарту в честолюбии не откажешь! Он захватил Италию, прошелся по Австрии, разграбил Венецию, подчинил Египет и намеревается превратить Нидерланды в департамент Франции. Мне очень жаль, господа, но вашу родину выдают насильно замуж, и она потеряет свою девичью фамилию.
— Англичане лгут! — восклицает Оувеханд. — Это невозможно!
— Поляки говорили то же самое, пока их страна не исчезла с карты.
Якоб представляет себе гарнизон французских войск в Домбурге.