Фишер вытирает рот и добавляет еще пару предложений, которые тут же переводит Хоувелл.
— Де Зут был лакеем и у директора Ворстенбоса, и у ван Клифа, в чьем убийстве он обвинил вас, сэр. Посол Фишер рекомендует заковать его в кандалы и изолировать от всех.
«Сведение старых счетов, — думает Пенгалигон, согласно кивая, — как, собственно, и ожидалось».
— Очень хорошо.
Затем пруссак достает запечатанный конверт и клетчатую коробочку. Их он запускает по кругу, сопровождая продолжительным объяснением.
— Мистер Фишер говорит, сэр, — переводит Хоувелл, — что его дотошность заставила его рассказать вам об оппозиции де Зута, но, будьте спокойны, потому что клерк «нейтрализован». Во время пребывания на Дэдзиме мистера Фишера посетил доктор Маринус, врач фактории. Все сотрудники фактории, за исключением этого подлеца де Зута, попросили Маринуса заверить Фишера в том, что им всем известно об оливковой ветви мира, протянутой Британией. Доктор доверил ему этот замечательный конверт, адресованный вашему вниманию. В нем находится «коллективная воля европейцев Дэдзимы».
— Пожалуйста, поздравьте нашего посла, лейтенант. Мы довольны.
Легкая улыбка Петера Фишера отвечает: «Конечно же, вы довольны».
— А теперь спросите мистер Фишера о его tete‑a — tete[113] с магистратом.
Фишер и Хоувелл обмениваются несколькими фразами.
— Голландский язык, — Катлип обращается к Рену, — хрюканье спаривающихся свиней.
Насекомые облепили окно каюты, привлеченные яркой лампой.
Хоувелл готов к переводу.
— Перед возвращением на «Феб» этим вечером посол Фишер наслаждался продолжительной беседой с главным советником магистрата Широямы — мажордомом Томине.
— А что с теплым приемом магистрата Широямы? — спрашивает Рен.
Хоувелл объясняет:
— Посол Фишер говорит, что Широяма на самом деле — «тонкоголосый кастрат», пустое место, а реальная власть у мажордома.
«Я бы предпочел, чтобы мой подчиненный, — беспокоится Пенгалигон, — врал убедительнее».
— Согласно послу Фишеру, — продолжает Хоувелл, — этот могущественный мажордом отнесся к нашему предложению о торговом договоре с большой симпатией. Эдо устал от батавского нестабильного торгового партнера. Мажордом Томине удивился распаду Голландской империи, и посол Фишер посеял много зерен сомнений в его сознании.
Пенгалигон трогает клетчатую коробочку.
— Это послание мажордома?
Фишер понимает и начинает тут же говорить с Хоувеллом.
— Он заявляет, сэр, что это историческое письмо было продиктовано мажордомом Томине, утверждено магистратом Широямой и переведено на голландский язык переводчиком первого ранга. Ему не показали содержимого, но у него нет никаких сомнений, что вы прочитаете его с удовольствием.
Пенгалигон изучает коробочку:
— Превосходная работа, но как добраться до содержимого?
— Должна быть скрытая пружина, сэр, — говорит Рен. — Разрешите? — Безуспешные попытки второго лейтенанта растягиваются на минуту. — Как чертовски по — азиатски.
— Не устоит она против доброго английского молотка, — добродушно хмыкает Катлип.
Рен передает коробочку Хоувеллу:
— Открывать восточные замки — это ваш конек.
Хоувелл сдвигает боковую панель, и крышка откидывается. Внутри лист пергамента, сложенный вдвое, с печатью на лицевой стороне.
«Такие письма, — думает Пенгалигон, — возвышают человека… или рушат его карьеру».
Капитан срезает печать ножом для бумаг и разворачивает письмо.
Текст на голландском языке.
— Я опять обращаюсь к вашей помощи, лейтенант Хоувелл.
— Я только рад этому, сэр, — Хоувелл зажигает вторую лампу.
— «Капитану английского корабля «Феб». Магистрат Широяма информирует «английцев», что изменения… —
Хоувелл замолкает, хмурится. — Прошу прощения, сэр, грамматика текста очень своеобразная, «…изменения правил государственной торговли с иностранцами не входят в пределы полномочий магистрата Нагасаки. По этим вопросам решение принимает Совет старейшин сегуна в Эдо. Посему английскому капитану… тут слово «приказывается»… приказывается оставаться на якоре в течение шестидесяти дней, пока возможность договора с Великой Британией обсуждается надлежащими органами власти в Эдо».
Враждебная атмосфера воцаряется за столом.
— Желтушные пигмеи, — заявляет Рен, — принимают нас за банду гайдуков!
Фишер, чувствуя приближающийся взрыв недовольства, просит посмотреть письмо мажордома.
Ладонь Хоувелла останавливает его:
— Подождите. Дальше еще хуже, сэр: «Английскому капитану приказывается перевезти на берег весь порох…»
— Они скорее возьмут наши жизни, во имя всего святого, — клянется Катлип, — чем наш порох!
«А я‑то, дурак, — думает Пенгалигон, — позабыл, что дипломатия никогда не бывает простой».
Хоувелл продолжает: «…весь порох и допустить инспекторов на свой корабль, чтобы они убедились в исполнении приказа. Англичане не должны пытаться сойти на сушу». Это подчеркнуто, сэр. «Такая попытка без письменного разрешения магистрата будет расценена как объявление войны. И наконец, английский капитан предупреждается, что законы сегуна запрещают контрабанду и христианские кресты». Письмо подписано магистратом Широямой.
Пенгалигон трет глаза. Болит подагрическая нога.
— Покажите нашему «послу» плоды его хитроумия.
Петер Фишер читает письмо с нарастающим недоверием и, заикаясь, тонким голосом протестует, обращаясь к Хоувеллу.
— Фишер заявляет, капитан, что мажордом не упомянул ни о шестидесяти днях, ни о порохе.
— Кто бы сомневался, — пожимает плечами капитан, — Фишеру сказали то, что сочли нужным. — Пенгалигон разрезает край конверта с письмом от доктора. Он ожидает увидеть голландский язык, но текст довольно аккуратно написан на английском. — Там, на берегу, есть способный лингвист. «Капитану Пенгалигону Королевского флота! Сэр, я, Якоб де Зут, избранный на сей день президентом Временной республики Дэдзима…
— «Республика»! — насмешливо ржет Рен. — Эти обнесенные стеной паршивые склады?
— «…уведомляю Вас, что мы, нижеподписавшиеся, отвергаем Меморандум, протестуем против вашей попытки незаконного захвата голландской фактории в Нагасаки, отказываемся от Вашего предложения перейти под крыло Английской Восточно — Индской компании. Мы требуем возврата директора ван Клифа и информируем мистера Петера Фишера из Брунсвика, что отныне он изгнан с нашей территории».
Четверо офицеров смотрят на экс — посла Фишера, который сглатывает слюну и просит перевести письмо дальше.
— Продолжение: «Что бы ни говорили Вам господа Сниткер, Фишер и пр., разрешите напомнить, что вчерашнее похищение рассматривается японскими официальными лицами как нарушение суверенности. Ответная реакция не замедлит себя долго ждать, и я не в силах ее предотвратить. Примите во внимание не только команду корабля, невиновную в этих государственных манипуляциях, но также их жен, родителей и детей. Очевидно, что капитан Королевского флота следует приказу, но а l’impossible nul n’est tenu. С уважением, Якоб де Зут». И подписано всеми голландцами.
Смех, лихой и звонкий, доносится из кают — компании внизу.
— Пожалуйста, поделитесь содержанием этого письма с Фишером, мистер Хоувелл.
Пока Хоувелл переводит текст на голландский язык, майор Катлип разжигает свою трубку:
— Зачем этот Маринус накормил нашего пруссака ослиным навозом?
— Чтобы выставить, — вздыхает Пенгалигон, — полнейшим идиотом.
— Что этот жабеныш проквакал, — спрашивает Рен, — в конце письма, сэр?
Толбот откашливается:
— Никому не под силу добиться невозможного.
— Как я ненавижу человека, — добавляет Рен, — который пердит по — французски и ожидает аплодисментов.
— Что это за… — фыркает Катлип, — …шутовская «Республика»?
— Укрепление духа. Братья — сограждане будут воевать смелее, чем подчиненные. Этот де Зут совсем не глупец, каким хотел нам представить его Фишер.
Пруссак выстреливает в Хоувелла очередью гневных опровержений.
— Он заявляет, капитан, что де Зут и Маринус все провернули между собой — они подделали подписи. Он говорит, что Герритсзон и Баерт не умеют писать.
— Так покажите ему отпечатки пальцев! — Пенгалигон еле удерживается от желания врезать пресс — папье из китового зуба по бледной, потной, перекошенной от отчаяния физиономии Фишера. — Покажите ему, Хоувелл! Покажите ему отпечатки! Пальцев, Фишер! Пальцев!
Доски скрипят, матросы храпят, крысы грызут, лампы шипят. Сидя за разложенным кабинетным столиком в свете лампы, Пенгалигон чешет кожу между костяшками левой кисти и слушает своих двенадцать часовых, передающих друг другу сообщение: «Три склянки, все хорошо» — вдоль фальшборта. «Нет, не хорошо, черт побери», — думает капитан. Два чистых листа ожидают превращения в письма: одно к мистеру… — «К президенту — думает он, — никогда», — Якобу де Зуту с Дэдзимы, и другое — к его светлейшей персоне магистрату Широяме из Нагасаки. Лишенный вдохновения, он чешет голову, но на промокательную бумагу сыпется лишь перхоть и вши — не слова.
«Шестидесятидневное ожидание, — он сбрасывает упавший мусор в лампу, — еще можно объяснить…
Переход через Китайское море в декабре, наверняка скажет Уэц, не подарок.
…но сдать наш порох — это точно трибунал».
Таракан шевелит усиками в тени чернильницы.
Пенгалигон смотрит на отражение старого человека в зеркале для бритья и читает воображаемую статью, которая появится в конце будущего года в «Лондонской Таймс».
«Джон Пенгалигон, бывший капитан «Феба», фрегата Его королевского величества, возвратился из Японии, где побывал с первой британской миссией в Японию со времен правления Якова Первого. Его сняли с должности и отправили на пенсию без денежного вознаграждения, поскольку ему не удалось добиться ни военного, ни коммерческого, ни дипломатического успеха».
— Тебе не доставит удовольствия, — предупреждает отражение, — встреча с орущей толпой в Бристоле и Ливерпуле. Слишком много Хоувеллов и Ренов стоят в очереди…