Остров застилает влажный дым, наконец, ветер уносит его.
Грохот доносится до корабля, словно пронзительно завизжал тромбон или, переламываясь, повалилось большое дерево…
…доносится из‑за Дэдзимы устрашающий шум разваливающихся бревен и камней.
Де Зут помогает Маринусу встать, тот потерял свою трость: они смотрят на сушу.
«Смелость заклятого врага, — думает Пенгалигон, — неприятное открытие».
— Никто не обвинит вас, сэр, — говорит Рен, — что вы никого не предупреждали.
«Сила — это человеческое средство, — думает капитан, — создания будущего…
— Эти средневековые азиатские пигмеи, — заверяет его Катлип, — не забудут этого дня.
…но его создание, — он снимает шляпу, — иной раз идет само по себе».
Жуткий крик доносится с пушечной палубы.
Пенгалигона мутит, потому что он со всей определенностью знает причину: кто‑то поймал отдачу.
Хоувелл спешит к люку, чтобы узнать, в чем дело, но ему навстречу уже вылезает голова Уолдрона.
В глазах старшины отпечаталась ужасная картина случившегося внизу. «Еще один, сэр?»
Джон Пенгалигон спрашивает:
— Кому досталось, мистер Уолдрон?
— Майклу Тоузеру. Крепежной веревкой чисто срезало…
Резкие всхлипы и приглушенные крики с пушечной палубы обтекают его спину.
— Вы полагаете, ногу придется ампутировать?
— Она уже отлетела, сэр, да. Беднягу понесли к мистеру Нэшу.
— Сэр?.. — Хоувелл, уже знает Пенгалигон, сейчас попросит разрешения спуститься к Тоузеру.
— Идите, лейтенант. Вы не станете возражать, если я все‑таки одолжу у вас плащ?
— Нет, сэр, — Роберт Хоувелл отдает плащ капитану и уходит вниз.
Гардемарин помогает Пенгалигону надеть плащ, от которого еще пахнет Хоувеллом.
Капитан поворачивается к Сторожевой башне, пьяный от злобы.
Башня стоит, как и люди на смотровой площадке, и голландский флаг все так же развевается.
— Продемонстрируйте наши карронады. Четыре расчета, мистер Уолдрон.
Гардемарины переглядываются. Майор Катлип шипит от радости.
Малуф тихо спрашивает Толбота: «Карронады разве не дают отдачу, сэр?»
Пенгалигон отвечает: «Они предназначены для близкого боя, да, но…»
Де Зут, видит он, смотрит на него в подзорную трубу.
Капитан объявляет:
— Я хочу разорвать этот чертов голландский флаг в клочья.
Дом на горе выплевывает маслянистый дым в плотный, пропитанный дождем воздух.
Капитан думает: «Я хочу разорвать тот чертов голландский флаг в клочья».
Четыре артиллерийских расчета неуверенно вылезают на верхнюю палубу: по лицам видно, что они еще не отошли от увиденного. Они отодвигают панели фальшборта квартердека и устанавливают короткоствольные карронады на колесах.
Пенгалигон приказывает:
— Заряжайте цепными ядрами, мистер Уолдрон.
— Если мы будем целиться во флаг, сэр, тогда… — старшина — артиллерист Уолдрон указывает на Сторожевую башню, в пяти ярдах ниже флагштока.
— Четыре конуса свистящих, визжащих цепей… — майор Катлип сияет, как возбужденный распутник, — …и зазубренные звенья металла сотрут улыбки с этих голландских рож…
— …а рожи — с их голов, — добавляет Рен, — и головы — с тел.
Подносчики уже вылезают из люка с пороховыми зарядами.
Капитан узнает в одном Моффа, парнишку из Пензанса. Тот бледен как мел.
Порох засыпается в короткие, толстые жерла, уплотняется матерчатым пыжом.
Потом в ствол закладывают цепные ядра, ржавые звенья позвякивают.
— Целимся во флаг, — приказывает Уолдрон. — Не так высоко, Хол Йовил.
Правая нога Пенгалигона уже превратилась в столб обжигающей боли.
«Подагра побеждает меня, — знает он. — Не пройдет и часа, как я буду лежать в постели».
Доктор Маринус, похоже, в чем‑то убеждает своего соотечественника.
«Но де Зут, — успокаивает себя капитан, — умрет через минуту».
— Крепежные веревки вяжите на двойные узлы, — приказывает Уолдрон. — Видели почему?
«Может, Хоувелл прав? — спрашивает себя капитан. — Может, моя боль думала за меня последние три дня?»
— Карронады готовы, сэр, — докладывает Уолдрон. — Стреляем по вашей команде.
Капитан набирает воздуха в легкие, чтобы выкрикнуть приговор двум голландцам.
Они знают. Маринус держится за поручень, смотрит в сторону, морщится, но не сдвигается с места. Де Зут снимает шляпу: волосы у него медного цвета, непослушные, спутанные…
…и Пенгалигон видит Тристама — его прекрасного, одного и единственного на всей земле, рыжеволосого сына, ожидающего смерть с высоко поднятой головой…
Глава 38. СТОРОЖЕВАЯ БАШНЯ НАДЭДЗИМЕ
Полдень 20 октября 1800 г.
Уильям Питг фыркает, услышав поднимающиеся шаги. Якоб де Зут, не отрываясь, продолжает смотреть в подзорную трубу на «Феб»: на расстоянии тысяча ярдов отсюда, под парусами, наполненными влажным северо — западным ветром, фрегат проходит мимо китайской фактории — несколько ее обитателей сидят на крышах, наблюдая за зрелищем — и направляется к Дэдзиме.
— Значит, Ари Грот все‑таки всучил вам эту шляпу из так называемой змеиной кожи?
— Я приказал всем идти в магистратуру, доктор. И вам в том числе.
— Останетесь здесь, Домбуржец, и вам понадобится врач.
Фрегат открывает орудийные порты, клак — клак — клак, будто стучат по гвоздям.
— Или… — Маринус сморкается, — …могильщик. Дождь будет идти весь день. Посмотрите, — он чем‑то шуршит. — Кобаяши прислал вам плащ, чтобы укрыться от дождя.
Якоб опускает трубу.
— Прежний хозяин умер от оспы?
— Немного щедрости для мертвого врага, чтобы ваш дух не преследовал его.
Якоб накидывает соломенный плащ на плечи.
— Где Илатту?
— Там же, где все здравомыслящие люди: в казармах магистратуры.
— Ваш клавесин перевезли благополучно?
— Клавесин и фармакопею. Пойдемте и присоединимся к ним.
Дождь хлещет Якоба по лицу.
— Дэдзима — мое рабочее место.
— Если вы полагаете, что англичане не начнут стрелять, потому что какой‑то зазнавшийся клерк…
— Я так не полагаю, доктор, но… — он замечает, что двадцать или больше ярко — красных мундиров морских пехотинцев залезают на ванты. — Они готовятся отражать атаку… возможно. Чтобы стрелять из мушкетов, им надо подойти где‑то… ярдов на сто двадцать. Слишком рискованно для них: могут сесть на мель во враждебных Британии водах.
— По мне лучше рой мушкетных пуль, чем залп ядер.
«Даруй мне мужества», — молится Якоб.
— Моя жизнь в руках Господа.
— О — о, какую печаль, — вздыхает, устремив взор к небесам, Маринус, — несут эти святые слова.
— Вот и отправляйтесь в магистратуру, чтобы не слышать их.
Маринус облокачивается на поручень.
— Юный Ост все думал, что у вас в рукаве спрятана какая‑то хитрая секретная защита, нечто такое, что может обратить все вспять.
— Моя защита, — Якоб достает Псалтырь из нагрудного кармана, — это моя вера.
Надежно укрыв книгу плащом, Маринус внимательно рассматривает старый толстый том и касается пальцем мушкетной пули, вгрызшейся в кожаный переплет.
— В чье сердце она метила?
— Моего деда, но эта книга в моей семье со времен Кальвина.
Маринус читает титульную страницу.
— Псалтырь? Домбуржец, вы точно двуногий склад чудес! Как же вам удалось протащить на берег эту подборку неравных по качеству переводов с арамейского языка?
— Огава Узаемон в критический момент закрыл на него глаза.
— «Тебе, дарующему спасение царям, — читает Маринус, — и избавляющему Давида, раба Твоего, от лютого меча»[119].
Ветер доносит приказы, которые отдают на «Фебе».
На площади Эдо офицер кричит на солдат: они отвечают ему хором.
В нескольких ярдах за ними развевается и шуршит голландский флаг.
— Эта трехцветная скатерть не умрет, защищая вас, Домбуржец.
«Феб» приближается: стройный, прекрасный, грозный.
— Никто не умирал за флаг: только за то, что этот флаг означает.
— Мне не терпится узнать, за что вы рискуете жизнью. — Маринус убирает руки под его то ли плащ, то ли пальто. — Не потому же, что английский капитан назвал вас «мелким лавочником».
— Как нам всем известно, этот флаг — самый последний голландский флаг на всем свете.
— Как нам всем известно, это так. Но он все равно не умрет за вас.
— Он… — Якоб замечает, что английский капитан следит за ними в подзорную трубу, — уверен, что голландцы — трусы. Начиная с Испании, каждая нация в нашем беспокойном соседстве пыталась покончить с нами. И ни у кого не вышло. Даже само Северное море не смогло выгнать нас из нашего заболоченного угла континента, и знаете — почему?
— Ответ на поверхности, Домбуржец: потому что вам некуда уходить!
— Потому что мы чертовски упрямы, доктор.
— Захотел бы ваш дядя, чтобы вы продемонстрировали голландское мужество, погибнув под грудой черепицы и камнями?
— Мой дядя процитировал бы Лютера: «Друзья показывают нам, что мы можем сделать, враги — что должны», — Якоб отвлекается от сказанного, нацелив трубу на носовую фигуру фрегата, который уже в шестистах ярдах. Тот, кто вырезал фигуру, наделил «Феба» дьявольской решимостью. — Доктор, вы должны уйти немедленно.
— Но подумайте о вашей дэдзимской должности, де Зут! Мы же так докатимся до директора Оувеханда и его помощника Грота. Дайте‑ка мне вашу трубу.
— Грот — наш самый лучший торговец: он продаст даже овечий помет пастухам.
Уильям Питт фыркает, глядя на «Феб» с почти человеческим презрением.
Якоб снимает с себя соломенную накидку Кобаяши и надевает на обезьяну.
— Пожалуйста, доктор, — от дождя деревянный настил уже мокрый, — не удлиняйте список моих провинностей.
Чайки снимаются с конька заколоченной досками Гильдии переводчиков.
— Это обвинение на вас не повесят! Я неуничтожим, как Вечный Жид. Я проснусь завтра — или через несколько месяцев — и начну все сначала. Поглядите‑ка: Даниэль Сниткер на квартердеке. Его выдает обезьянья походка…