— Ответь мне!
Я снова его толкнула.
— Дай пройти! — Сердце дрожало от страха. Руки покрылись гусиной кожей. Я снова и снова отталкивала его, стараясь пробежать мимо дерева, где всегда находила покой и утешение, а он снова и снова вставал на пути.
— Пусти!
— Нет. Сначала ты все мне объяснишь!
— Руне…
Он не дал договорить.
— Объясни, что ты имеешь в виду.
Я трясла головой, быстрее и быстрее, но ничего не помогало.
— Пожалуйста… пожалуйста, позволь мне пройти!
— Поппи!
— НЕТ!
— ОБЪЯСНИ!
— Я УМИРАЮ! — будучи не в силах больше сопротивляться, крикнула я в притихшую рощу. — Я умираю. Умираю…
Я еще пыталась хватать ртом воздух, но тяжесть содеянного уже опускалась на плечи. Сердце гулко ухало в предчувствии наступающей паники и осознании того ужаса, реальность которого я только что допустила и в котором только что призналась.
Я замерла, держась глазами за землю. Руки Руне застыли на моих плечах. От них шло тепло, но еще они дрожали. Я слышала его дыхание, хриплое, затрудненное. Все это воспринималось автоматически, краем сознания.
Я заставила себя поднять голову и посмотреть на Руне, в его расширившиеся от боли зрачки. В этот миг я ненавидела себя. Потому что именно из-за этого отчаявшегося в муках взгляда нарушила клятву, которую сама же и дала ему два года назад.
Поэтому я и отпустила его.
А на самом деле заключила в клетку с решеткой из ярости и злобы.
Лицо его сделалось белее белого.
— Поппи… — прошептал он с режущим слух акцентом.
— У меня лимфома Ходжкина. Она прогрессирует. И это смертельно. — Голос задрожал, но я все ж договорила. — Мне осталось несколько месяцев. Поделать ничего нельзя.
Я ждала. Ждала, что скажет Руне. Он ведь должен был что-то сказать. Но вместо того чтобы что-то сказать, Руне отступил. Взгляд его задержался на моем лице, отыскивая признаки обмана. Не обнаружив их, Руне покачал головой. Беззвучное «нет» сорвалось с его губ. А потом он повернулся ко мне спиной и побежал.
Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем ко мне вернулись силы.
Минут через десять я добрела до дома и вошла в комнату, где мои папа и мама сидели с Кристиансенами.
Едва увидев меня, мама вскочила и бросилась ко мне, а я упала в ее объятия.
Вот так я разбила собственное сердце из-за сердца, которое только что разбила.
Из-за сердца, которое так стремилась спасти.
Глава 8Дыхание в клочья и истерзанные души
Я УМИРАЮ! Умираю… У меня лимфома Ходжкина. Она прогрессирует. И это смертельно. Мне осталось несколько месяцев. Поделать ничего нельзя…
Я мчался через темный парк, в голове вертелись одни и те же слова Поппи. Я УМИРАЮ! Умираю… У меня лимфома Ходжкина. Она прогрессирует. И это смертельно. Мне осталось несколько месяцев. Поделать ничего нельзя…
Боль, подобной которой я еще не испытывал, пронзила сердце. Она резала, колола и кромсала меня, пока я не остановился и упал на колени. Я попытался вдохнуть, но боль рассекла легкие и разнеслась по телу, подчиняя все, забирая все и не оставляя ничего, кроме себя самой.
Я ошибался. Как же я ошибался.
Когда два года назад Поппи оборвала все связи, я испытал боль, сильнее которой, как мне тогда казалось, и быть не может. Та боль изменила меня. Изменила фундаментально. Та боль сломала меня… выморозила… но эта… эта…
Боль в животе сбила с ног, и я с криком полетел вперед, в темноту пустого парка. Ладони проехали, сдирая кожу, по жесткой, плотно сбитой земле, прутики и камешки царапали пальцы и срывали ногти.
Но этой боли я был только рад — с ней я мог справиться. В отличие от той, что засела внутри…
Перед моим мысленным взором снова встало лицо Поппи. Прекрасное в тот момент, когда она вошла в комнату. Я помнил, как она улыбнулась, заметив Руби и Дикона, и как улыбка увяла на ее губах, когда встретились наши глаза. Я видел, как ее лицо помертвело, когда она увидела сидевшую рядом со мной Эвери и мою руку на ее плечах.
Поппи не знала, что я наблюдал за ней еще раньше, из окна в кухне, когда она сидела с подругой у костра во дворе. Вообще-то, я и не собирался быть на этой вечеринке, но когда Джадсон написал, что Поппи приехала с Джори, удержаться уже не мог.
Она не замечала меня. С той минуты, когда мы столкнулись в коридоре на прошлой неделе, Поппи не сказала мне ни слова.
Меня это убивало.
Я думал, что получу ответы, когда вернусь в Блоссом-Гроув. Думал, что узнаю, почему она оборвала все контакты.
Я стиснул зубы, сдерживая рыдание. Никогда, даже в самых страшных снах, я не мог представить ничего подобного. Такое не могло случиться. Только не с Поппи. Только не с Поппимин.
Она не могла умереть.
Не могла уйти без меня.
Не могла нас бросить.
Без нее все вокруг теряло смысл. Впереди ее ждала целая жизнь. У нас с ней была в запасе целая вечность.
Поппи и Руне — вместе навсегда.
На веки вечные.
Месяцы? Не может быть… не может…
Дикий, неукротимый рев вырвался из горла, выворачивая меня наизнанку. Ощущение было такое, словно меня предали самой страшной казни — с повешением, потрошением и четвертованием.
Слезы текли по щекам и падали на сухую землю. Я лежал без движения, словно парализованный.
Что делать? Что, черт возьми, делать? Как жить, если ты не в состоянии помочь?
Звезды высыпали на ночном небе. Я закрыл глаза.
— Поппи… — На языке появился соленый вкус. — Поппимин… — прошептал я снова, но нежные слова растаяли в воздухе.
Я снова видел перед собой зеленые глаза Поппи. Видел так ясно, словно она сидела сейчас напротив. Мне осталось несколько месяцев. Поделать ничего нельзя…
Я снова разрыдался, но теперь уже во весь голос. Снова и снова меня трясло при мысли о том, через что ей пришлось пройти. Без меня. В самые трудные моменты меня не было рядом. Я не держал ее за руку. Не целовал в щеку. Как она вытерпела всю эту боль с одной только половинкой сердца? Как ей хватило сил бороться с одной только половинкой души?
Без меня.
Не знаю, сколько времени я оставался в парке. Казалось, прошла вечность, прежде чем мне удалось подняться. Я брел по парку, чувствуя себя самозванцем в собственном теле. Как будто попал в какой-то кошмар и вот-вот проснусь, и мне снова будет пятнадцать. Открою глаза под нашим любимым деревом, и Поппимин будет в моих объятиях. И, увидев, что я проснулся, она рассмеется и обнимет меня крепче. Положит голову мне на плечо, а я наклонюсь, чтобы чмокнуть ее в лоб.
И мы поцелуемся.
Мы будем целоваться и целоваться, а когда я отстранюсь, и на ее лице заиграет солнце, она улыбнется мне с закрытыми глазами и шепнет: Поцелуй две тысячи пятьдесят третий. В вишневой роще, под нашим любимым деревом. От моего Руне… и мое сердце едва не разорвалось. А я подниму фотоаппарат и буду ждать того мгновения, когда она откроет глаза. Того волшебного мгновения, когда я увижу в ее глазах, как сильно она меня любит. И я поглажу Поппи нежно по щеке и скажу, как сильно люблю ее. А потом повешу фотографию на стену, чтобы видеть ее каждый-каждый день.
Из оцепенения меня вырвал крик совы. Я встряхнулся, отгоняя иллюзии, и жизнь, настоящая, без фантазий, шарахнула меня дубиной. Боль выскочила из-за угла и огрела беспощадной правдой. Поппи умирает… Я не мог в это поверить.
Свежие слезы собрались в глазах, и я не сразу понял, что сижу у того самого дерева, которое только что видел в мечтах. Того, под которым часто сидели мы вдвоем. Но теперь, в темноте, под холодным ветром, треплющим голые ветки, оно выглядело совсем не так. Голое, замерзшее, тянущее тонкие дрожащие ветки, оно как будто выражало тот миг, когда я узнал, что моя девушка уходит.
Я заставил себя подняться и идти. Ноги понесли меня домой. Но в голове все смешалось, мысли перепутались и разбрелись. Я не знал, что делать, куда идти. Слезы текли по лицу, и боль осваивалась в моем теле как в новом доме, прибирая к рукам то, что еще оставалось свободным.
Я спасала тебя…
Теперь спасти меня не могло уже ничто. Мысль о том, как она, больная, пытается поддержать тот свет, что струился так ярко, не давала покоя.
Подойдя к дому, я остановился и отыскал взглядом окно, бывшее моим маяком целых двенадцать лет. Я знал, что она там. Света не было. Я двинулся было к нему, но замедлил шаг и остановился.
Нет… нет… Как я посмотрю ей в глаза?
Я развернулся, взбежал по ступенькам и толкнул дверь. Печаль и гнев рвали на части, сражаясь между собой.
Я прошел через гостиную.
— Руне! — позвала мама, и голос ее дрогнул.
Я остановился и повернулся к ней. Она поднялась с дивана, и на ее щеках блестели слезы.
Новый удар едва не свалил с ног.
Она знала.
Мама шагнула ко мне с протянутой рукой, но я не мог ответить на ее жест. Не мог принять ее сочувствие.
Я взбежал по ступенькам наверх, влетел в комнату, захлопнул за собой дверь и остановился. Стоял посредине комнаты, оглядывался по сторонам и пытался придумать, что делать дальше.
Пытался и не мог. Я поднял руку, отбросил назад волосы. Меня душили рыдания. Слезы катились ручьем, так что в них можно было утонуть. И все потому, что я не знал, что делать.
Я шагнул вперед… остановился. Двинулся к кровати… остановился. Сердце толкалось медленно, неровно. Дышалось трудно, легкие отказывались качать воздух. Я изо всех сил старался не упасть.
А потом что-то сломалось, и ярость вырвалась наружу, подхватила меня и понесла. Я шагнул к кровати, наклонился, поднял ее с диким ревом и перевернул, сбросив матрас с прочного деревянного каркаса. Повернулся к письменному столу и смел все на пол. Подхватив на лету ноутбук, развернулся и запустил его в стену.
Не помогло.
Ничего не помогало.
Боль не ушла.
Боль, раздиравшая на части душу.