тебя. Могла дать тебе то, что не могла дать моей семье. Жизнь. Свободу. Возможность продолжать жить без боли.
— Это не сработало, — выдавил я.
Поппи потупила взгляд:
— Теперь я это знаю. Но поверь, Руне. Каждый божий день я думала о тебе. Я рисовала тебя в мыслях, молилась за тебя. Надеялась, что тьма, прорастающая внутри тебя, исчезнет, если меня не будет рядом.
Поппи снова опустила подбородок мне на грудь.
— Расскажи мне, Руне. Расскажи, что было с тобой.
Я стиснул зубы. У меня не было ни малейшего желания снова переживать то, что тогда происходило. Но я не мог отказывать моей девушке. Это было невозможно.
— Я злился, — заговорил я, убирая волосы с ее прекрасного лица. — Никто не мог толком сказать, где ты находишься. И почему перестала со мной общаться. Родители не оставляли меня в покое. Отец раздражал двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Я винил его во всем. И все еще виню.
Поппи хотела мне что-то сказать, но я помотал головой:
— Нет. Не надо.
Поппи послушалась. Я закрыл глаза и заставил себя продолжать:
— Я ходил в школу, но вскоре связался с компанией таких же, обозленных на весь мир. Стал гулять. Пить, курить… Делать все наперекор отцу.
— Руне, — грустно вздохнула Поппи и больше ничего не сказала.
— Вот так и жил. Забросил фотоаппарат. Убрал все, что напоминало о тебе. — У меня вырвался горький смешок. — Жалел, что я не могу вырвать сердце и тоже убрать его подальше. Потому что оно, это чертово сердце, не давало забыть тебя, как я ни старался. А потом мы вернулись. Вернулись сюда. И когда я увидел тебя в коридоре, вся злость, что текла по моим венам, отступила, словно вода во время отлива. В тот момент, когда я увидел эти каштановые волосы, эти зеленые глаза, которые смотрели прямо на меня, я понял, что все двухлетние попытки забыть тебя пошли прахом. Один твой взгляд смыл все.
Я сглотнул:
— А потом ты рассказала мне о… — Я замолчал, подбирая слова, но Поппи замотала головой.
— Нет. Пока хватит. Ты сказал достаточно.
— А ты? — спросил я. — Почему ты вернулась?
— Потому, что мне надоело, — вздохнула Поппи. — Все было впустую. Мне назначали очередной курс лечения, и каждый оказывался бесполезным. Онколог сказал напрямую: мне не поможет ничто. Услышав это, я тут же приняла решение. Вернуться домой. Прожить свои последние дни дома, на лекарствах. Среди тех, кого люблю больше всего на свете.
Поппи прижалась, поцеловала меня в щеку, в лоб и, наконец, в губы.
— И теперь у меня есть ты. Теперь я знаю, что так и было предначертано. Вот где нам предначертано быть в этот момент. Дома.
Я почувствовал, как по щеке катится слеза. Поппи тут же стерла ее большим пальцем и легла поперек моей груди.
— Я пришла к пониманию, что для больного вынести все не так уж и трудно. В конечном счете боль уходит, мы отправляемся в лучший мир. Но боль тех, кто остается, только возрастает.
Поппи прижала мою ладонь к своей щеке:
— Я действительно верю, что истории, подобные моей, не обязательно заканчиваются печально. Мне хотелось бы, чтобы мою жизнь запомнили как чудесное приключение, которому я шла навстречу с открытой душой. Потому как нельзя растрачивать попусту ни единый вдох. Нельзя растрачивать попусту нечто столь ценное. Вместо этого мы должны позаботиться о том, чтобы втиснуть в короткое время, отведенное нам на Земле, как можно больше ценных моментов. Вот какое послание мне хотелось бы оставить после себя. Оставить тем, кого люблю, этот красивый завет.
Если сердце, как верила Поппи, звучало песней, то мое в тот миг пело от гордости… и восхищения моей любимой девушкой. Восхищения ее взглядом на жизнь. Тем, что она старалась убедить меня… заставить меня поверить, что я смогу жить без нее.
Уверен, дело было в другом, но я видел решимость Поппи. Решимость никогда ее не подводила.
— Теперь ты все знаешь, — заключила Поппи и положила голову мне на грудь. — Больше не будем об этом. У нас впереди будущее. Мы не станем рабами своего прошлого. — Я закрыл глаза. — Обещай мне, Руне.
— Обещаю, — нашел я силы прошептать.
Я боролся с раздирающими меня эмоциями. Я не хотел показывать Поппи свою печаль. Пусть хотя бы сегодня она видит меня только счастливым.
Я перебирал ее волосы, и дыхание постепенно выровнялось. Нас обдувал, снимая тяжесть с наших душ, теплый бриз.
Полагая, что Поппи уснула, я позволил себе задремать, но она вдруг тихо спросила:
— Как думаешь, Руне, на что похож рай?
Я напрягся. Но Поппи начала вырисовывать пальцами круги на моей груди, и напряжение ушло.
— Не знаю.
Поппи молчала. Я обнял ее чуть крепче и сказал:
— Думаю, это какое-то красивое место. Спокойное. Место, где однажды я снова тебя увижу.
Я почувствовал, как Поппи улыбнулась.
— Я тоже таким его представляю, — согласилась она и, повернув голову, поцеловала меня в грудь.
Потом Поппи действительно уснула. Окинув взглядом пляж, я увидел расположившуюся неподалеку пожилую пару. Они крепко держались за руки. Мужчина расстелил на песке одеяло, поцеловал женщину в щеку, а потом помог ей сесть.
Я почувствовал укол ревности. Потому что у нас с Поппи никогда такого не будет.
Мы никогда вместе не состаримся. У нас никогда не будет детей. Не будет свадьбы. Не будет ничего. Однако, опустив взгляд на густые каштановые волосы Поппи, на ее хрупкие изящные руки, что лежали у меня на груди, я ощутил благодарность за то, что мы вместе хотя бы сейчас. Я не знал, что ждало нас впереди. Но сейчас мы были вместе.
Были вместе с тех пор, как мне исполнилось пять.
Ко мне вдруг пришло осознание: я любил ее, начиная с таких малых лет, что мы, можно сказать, были вместе с самого детства. В глубине души Поппи чувствовала, что умрет рано. Возможно, в глубине души это знал и я.
Прошло больше часа. Поппи все еще спала. Я осторожно приподнял ее и сел. Солнце сменило свое место на небе. Волны плескались о берег.
Почувствовав жажду, я открыл корзину и достал одну из бутылок с водой, которые упаковала Поппи. Пока я пил, мой взгляд остановился на рюкзаке, который она принесла из багажника.
Мне стало интересно — что же там внутри. Я осторожно расстегнул «молнию» и увидел черную сумку. В ней что-то лежало. Я вытащил сумку из рюкзака, и сердце бросилось в галоп.
Со вздохом я закрыл глаза.
Опустил сумку на одеяло. Растер ладонями лицо.
Когда я открыл глаза и поднял голову, мой пустой взгляд обратился к воде. Я смотрел на корабли вдали, и в моей голове снова звучали слова Поппи.
Думаю, они решили оставить прошлое позади. Однажды утром проснулись и поняли, что в жизни много неизведанного. Им — это влюбленная парочка, парень и девушка — захотелось увидеть мир. Они продали все, что у них было, и купили яхту. Ей нравится музицировать, а ему — фотографировать.
Я отвел взгляд от такой знакомой сумки. Теперь мне стало понятно, откуда взялась эта история о кораблях.
Ему нравится фотографировать…
Я попытался разозлиться на нее. Ведь я бросил фотографию два года назад. Больше она меня не интересовала. Не была моей мечтой. Я больше не собирался поступать в Нью-Йоркский университет. Не хотел ничего возвращать. Но у меня вдруг зачесались руки и, злясь на себя, я все же расстегнул сумку и заглянул внутрь.
На меня смотрел черный старенький «Canon», которым я когда-то очень дорожил. Кровь отхлынула от лица и устремилась к бьющемуся о ребра сердцу. Я ведь выбросил его. Его и все, что он для меня значил.
Я понятия не имел, как он мог попасть к Поппи. Возможно, она сумела отыскать такой же и купила. Я достал фотоаппарат из сумки и перевернул. Там, на задней крышке, было нацарапано мое имя. Я сам нацарапал его в свой тринадцатый день рождения, когда мама с папой сделали мне этот подарок.
Это был тот же фотоаппарат.
Поппи нашла его.
Пленка на месте. В сумке лежали объективы. Те, хорошо мне знакомые. Несмотря на эти два года, я все еще инстинктивно чувствовал, какой из них лучше всего подходит для ландшафта, портрета, ночной съемки, дневного света, студии…
Услышав тихий шорох за спиной, я обернулся через плечо. Поппи уже сидела и смотрела на меня. Ее взгляд упал на фотоаппарат. Нервно подвинувшись чуть ближе ко мне, она сказала:
— Я спрашивала о нем твоего папу. Поинтересовалась, куда делся фотоаппарат. Он ответил, что ты его выбросил. — Поппи склонила голову набок. — Ты не знал, а он тебе не сказал, что нашел камеру. Что-то разбилось, что-то поломалось.
Я до боли стиснул зубы.
Поппи провела пальцем по тыльной стороне моей ладони, что лежала на одеяле.
— Ничего тебе не говоря, твой папа починил фотоаппарат и хранил его последние два года. Он продолжал верить, что когда-нибудь ты вернешься к фотографии. Он знает, как сильно ты ее любишь. И винит себя в том, что ты ее забросил.
Я хотел по привычке прошипеть, что это и впрямь его вина. Все это. Но не стал. Желудок почему-то скрутило, и я не смог раскрыть рот.
Глаза у Поппи блеснули.
— Ты бы видел своего папу, когда я вчера спросила о фотоаппарате. Он так разволновался. Даже твоя мама не знала, что он сохранил для тебя фотоаппарат. Твой папа запасся пленкой. Все на случай, если когда-нибудь ты снова захочешь взять его в руки.
Я отвел взгляд от Поппи и посмотрел на камеру. Я не понимал, какие чувства испытываю. Попробовал разозлиться — но, к моему удивлению, гнев так и не появился. Из головы почему-то никак не выходила картина: папа оттирает мой фотоаппарат от грязи и сам его чинит.
— А еще он переделал одну из комнат в вашем доме под темную. Она ждет тебя.
Я прикрыл глаза и только молчал. Только молчал и ничего не мог ответить. В голове проносилось слишком много мыслей, слишком много образов. Внутри меня все бушевало. Ведь я поклялся никогда больше не фотографировать.
Но дело было не только в клятве. Теперь, когда я держал в руках объект свое