Между тем под веками у Поппи пришли в движение зрачки, потом дрогнули ресницы, и, наконец, открылись глаза. Сонные, зеленые, они рассеянно оглядели палату.
— Поппи? Поппи, ты в порядке? — спросил доктор. Поппи попыталась повернуть голову в его направлении, но не смогла сфокусировать взгляд и протянула руку. Она искала меня. Даже в состоянии спутанного сознания она прежде всего искала мою руку.
— Поппи, ты немного поспала. У тебя все хорошо, но ты почувствуешь усталость. Не беспокойся, так и должно быть.
Поппи издала звук, как будто хотела что-то сказать. Врач повернулся к медсестре.
— Принесите лед для губ.
Я больше не мог наблюдать за всем этим со стороны и шагнул к кровати, не слушая мистера Личфилда, пытавшегося меня остановить. Наклонившись, я взял Поппи за руку. Она мгновенно успокоилась и медленно повернула голову в мою сторону. Глаза ее снова открылись. Поппи посмотрела на меня.
Горло сжалось.
— Hei, Поппимин, — с трудом проталкивая слова, прошептал я.
Поппи улыбнулась. Едва-едва заметно, но улыбнулась. Ее тонкие пальцы сжали мою ладонь с силой мухи, а потом она снова уснула.
Я облегченно выдохнул, но остался на месте — Поппи не отпускала мою руку, так что мне снова пришлось опуститься на стул.
На следующий день она несколько раз ненадолго просыпалась и, пусть и не достигая полной ясности сознания, улыбалась, когда замечала меня. Я знал, какая-то часть ее понимает, что я здесь, с ней. И ее улыбки подтверждали это.
Позже в тот же день, когда в палату для проведения ежедневных процедур вошла медсестра, я обратился к ней с вопросом:
— А нельзя ли передвинуть кровать?
Медсестра остановилась как вкопанная и, удивленно вскинув бровь, спросила:
— Куда, дорогой?
Я подошел к окну.
— Вот сюда. Чтобы Поппи, когда полностью придет в себя, увидела мир. Ей всегда нравилось встречать рассвет. Сейчас она подключена к одной только капельнице, и сделать это будет нетрудно, ведь так?
Медсестра уставилась на меня, и в ее глазах я увидел сочувствие. Но мне не нужно было сочувствие, мне требовалась помощь. Я хотел, чтобы она помогла мне сделать Поппи подарок.
— Конечно, — сказала наконец медсестра. — Не вижу здесь никакой проблемы.
Мне сразу же стало легче. Мы взялись за кровать — я с одной стороны, медсестра с другой — и перекатили ее ближе к окну, из которого открывался вид на садик, разбитый по соседству с отделением детской онкологии, и раскинувшееся над ним ясное голубое небо.
— Так хорошо? — спросила медсестра, опуская блокираторы.
— Отлично, — улыбнулся я.
Когда через некоторое время в палату вошли родители Поппи, ее мать сразу же огляделась и обняла меня.
— Ей понравится.
Мы расселись вокруг кровати, и, пока сидели, Поппи несколько раз пошевелилась, но ее пробуждения не затягивались больше чем на несколько минут.
В последние дни ее родители попеременно — но чаще это была мать — оставались на ночь в комнате для посетителей, расположенной через коридор от палаты. Отец обычно возвращался домой, чтобы присмотреть за девочками.
Я же всегда спал в палате. Ложился рядом с Поппи на узкую кровать, обнимал ее и засыпал, ожидая того момента, когда она наконец проснется.
Скорее всего, ее родителям такой вариант не очень нравился, но они не возражали — почему бы и нет? — и запрещать не хотели. Да и обстоятельства к этому не располагали.
В любом случае я бы не ушел.
Сидя у кровати, миссис Личфилд рассказывала Поппи о ее сестрах — самые обычные вещи, ничего особенного. Я вполуха слушал ее рассказ, когда в дверь осторожно постучали.
— Руне? — Я поднял голову и увидел моего отца. Он кивком поздоровался с миссис Личфилд и снова посмотрел на меня. — Можно тебя на секунду?
Я нахмурился. Отец не уходил — ждал у двери, не сводя с меня глаз. Я поднялся со стула, прошел мимо него в коридор и лишь тогда увидел, что он держит что-то в руке.
Заметно нервничая, отец переступил с ноги на ногу.
— Знаю, ты не просил меня об этом, но я проявил твои пленки.
Я замер на месте.
— Да, ты просил меня отнести их домой. Но я видел тебя, когда ты фотографировал, и знаю, что они для Поппи. — Он пожал плечами. — Она теперь чаще приходит в сознание, и я подумал, что, может быть, ты захочешь показать их ей.
Не говоря больше ни слова, отец протянул мне фотоальбом, заполненный снимками, которые я делал, пока Поппи спала. Заполненный теми мгновениями, которые она пропустила.
Горло как будто пересохло. Меня не было дома, и я не смог бы вовремя сделать всю эту работу… если бы не он.
— Спасибо, — буркнул я и опустил голову.
Краем глаза я заметил, как он расслабился и даже поднял руку, словно хотел похлопать меня по плечу. На мгновение рука застыла в нерешительности, но потом все же легла на мое плечо.
Я закрыл глаза и почувствовал легкое пожатие. Впервые за неделю с груди как будто сняли камень. Впервые за неделю я смог вдохнуть свободно, полными легкими.
Но чем дольше мы стояли, тем яснее я понимал, что не знаю, как быть. Мы не общались так долго. Я так долго не подпускал его к себе.
Между тем мне нужно было идти. Так и не найдя решения проблемы, я кивнул и вернулся в палату. Закрыл за собой дверь, сел и положил на колени фотоальбом. Миссис Личфилд ни о чем не спросила, а я ничего не стал говорить. Она еще долго рассказывала что-то дочери и ушла, когда уже стемнело.
Как только дверь за ней закрылась, я разулся, раздвинул занавески и, как делал каждый вечер, устроился на кровати рядом с Поппи.
Помню, что смотрел на звезды, а потом — уж не знаю, сколько прошло времени — почувствовал, что кто-то гладит меня по руке. Не сразу сообразив, что к чему, я моргнул и открыл глаза — за окном начинался новый день, и в палату просачивались его первые лучи.
Я тряхнул головой, стараясь разогнать оставшийся от сна туман. Волосок щекотал у меня в носу, теплое дыхание стлалось по лицу. Я поднял наконец голову, и клочья сна моментально вылетели из головы — на меня смотрела прекраснейшая в мире пара зеленых глаз.
Сердце сбилось на бегу, и губы Поппи растянулись в улыбке, а на бледных щеках проступили глубокие ямочки. Пораженный увиденным, я приподнялся, взял ее за руку и прошептал:
— Поппимин?
Она моргнула, моргнула еще раз и медленно обвела взглядом палату. Сглотнула. Прищурилась. Заметив, что у нее сухие губы, я дотянулся до стакана с водой на прикроватной тумбочке и предложил ей. Поппи сделала несколько глоточков через соломинку, отвела стакан в сторону и с облегчением выдохнула. Я нашел в тумбочке ее любимый вишневый бальзам для губ и нанес тонким слоем на губы. Поппи медленно потерла губой о губу и снова улыбнулась.
Чувствуя, что наполняюсь утренним светом, я наклонился и поцеловал ее. Поцелуй был короткий, его и поцелуем-то трудно было назвать, но Поппи сглотнула и хрипло прошептала:
— Поцелуй… — Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить.
— Девятьсот третий, — подсказал я.
Поппи кивнула.
— Когда я вернулась к Руне, — добавила она и, поймав мой взгляд, сжала пальцы. — Как и обещала.
— Поппи. — Я опустил голову, уткнувшись лицом в изгиб ее шеи. Хотелось обнять что есть сил, прижать к себе крепко-крепко, но она выглядела как хрупкая кукла, которую так легко сломать неосторожным движением.
Жестом, знакомым как дыхание, она запустила пальцы в мои волосы. Легкое дыхание волной омыло лицо. Я смотрел на нее и не мог насмотреться, впитывал каждую черточку милого лица, смаковал этот чудесный миг.
Миг, когда она вернулась ко мне.
— Сколько? — спросила Поппи.
Я убрал ей за ухо упавшую на глаза прядку.
— Ты пролежала в коме неделю. Последние несколько дней постепенно приходила в себя.
Поппи на секунду зажмурилась:
— И сколько… осталось?
Я покачал головой и ответил честно — она это заслужила.
— Не знаю.
Поппи почти незаметно кивнула. Теплые лучи пригрели затылок. Я повернулся, выглянул в окно и улыбнулся.
— Ты встала с солнышком, малышка.
Поппи нахмурилась. Я сдвинулся в сторону, и она охнула. Закрыла и снова открыла глаза. Подставила лицо нежным оранжевым лучам.
— Как красиво…
Я прилег рядом с ней, опустил голову на ее подушку. Небо постепенно светлело. Солнце карабкалось вверх по голубому небу, заливая палату светом и теплом.
Она пожала мою руку:
— Я устала.
У меня засосало под ложечкой.
— Тебя очень ослабила инфекция. Вот оно и сказывается.
Поппи понимающе кивнула и снова повернулась к окну.
— Я так соскучилась по всему этому.
— Многое помнишь?
— Нет, — тихо ответила Поппи. — Но я знаю, что мне этого недоставало. — Она посмотрела на свою руку. — Помню твою руку в моей… хотя… Странно. Я помню это и почти ничего еще.
— Ja? — спросил я.
— Да. Наверно я всегда буду помнить это ощущение.
Я протянул руку к тумбочке, нашел фотоальбом, положил на колени и открыл. Первый снимок — солнце, поднимающееся за плотными облаками. Лучи рассеялись, проходя сквозь крону, и придали листьям чудесный розовый оттенок.
— Руне, — прошептала Поппи, проводя ладонью по фотографии.
— Твое первое утро здесь. — Я пожал плечами. — Не хотел, чтобы ты пропустила свой рассвет.
Поппи опустила голову мне на плечо, и я понял, что сделал все правильно. Это прикосновение значило больше любых слов.
Я листал альбом. Показывал ей расцветающие деревья в саду. Капли на окне в тот день, когда шел дождь. Звезды на небе, полную луну, гнездящихся на деревьях птиц.
Когда я закончил альбом, Поппи склонила голову набок и посмотрела мне в глаза.
— Ты сохранил все, чего мне не хватало.
Чувствуя, что краснею, я опустил голову:
— Конечно. И всегда буду.
Она вздохнула:
— Даже когда меня не станет… ты… Ты должен продолжать… собирать такие моменты. — Я напрягся, но прежде чем успел что-то сказать, Поппи погладила меня по щеке. Прикосновение было таким легким, что я едва его почувствовал. — Пообещай мне. — Я промолчал, и она повторила, настойчиво и требовательно: — Пообещай, Руне. Эти снимки слишком ценны. Подумай, что ты сможешь сделать в будущем. Просто подумай о тех возможностях, что ждут тебя впереди.